Люди

Onlíner Клевер

Светлана Коржич: «Я впервые на суде услышала про какое-то нервное расстройство, в выписках медиков ничего такого не было»

UPD

69 367

28 августа 2018 в 14:17

Автор: Настасья Занько. Фото: Максим Малиновский

Рассмотрение дела по поводу гибели Александра Коржича стартовало 8 августа. До 24 августа показания давали солдаты, которые признаны потерпевшими по делу — их несколько десятков человек. Со вчерашнего дня в зал суда стали вызывать свидетелей — сослуживцев и друзей погибшего.

О чем шла речь на прошлых заседаниях?

Потерпевшие солдаты-срочники рассказывали множество подробностей о том, как обвиняемые (три командира роты) брали деньги за пользование телефоном, забирали продукты, заставляли отжиматься после отбоя, унижали и били подчиненных. Зачастую солдатам нужно было покупать для сержантов еду в «чепке», и для многих это было накладно. Также в суде солдаты говорили, что сержанты предлагали организовать девушек легкого поведения, «если кому нужно».

Что касается ситуации с Александром Коржичем, то его сослуживцы говорили: парень рассказывал, что боится умереть, также передавали разговоры младших сержантов, которые спорили, кто из них довел погибшего до самоубийства.

Правда, во время заседаний гособвинителю приходилось зачитывать показания почти каждого потерпевшего, так как они мялись и не всегда могли внятно отвечать.

Между тем Светлана Коржич, мать Александра, возмущалась, почему на скамье подсудимых нет старших по званию, а также высказала сомнение в том, что ее сын совершил самоубийство.

Больше подробностей читайте по ссылкам:

10:00

В суд вызвали еще одного сослуживца Александра Коржича Дениса Затовка, который уже окончил службу. Его непосредственным командиром был Александр Вяжевич. Парень тоже говорит про отжимания после отбоя, пользование телефоном за деньги, а также о том, что Вяжевич нанес ему удар «между средней и слабой силой» за некачественную прическу.

— Что вы испытывали в этот момент? — задал вопрос прокурор.

— Ничего, — ответил парень.

— Знали ли вы о том, что Вяжевич за получение денежных средств может решить вопрос, связанный с освобождением от каких-то обязанностей? — снова спросил гособвинитель.

— Ну, наверное, знал, — добавил тот.

Выясняется, что денежное довольствие составляло 8—10 рублей, еще около 15—20 рублей парню передавали родители. Иногда у Вяжевича просил, чтобы освободил от физических занятий или парково-хозяйственных работ. Говорит, что таких случаев было не так уж и много и довольно часто за него отдавал деньги военнослужащий Казеко и точных сумм не помнит. Про ситуацию с Коржичем парень знал только по слухам.

— Я слышал, что он повесился или его повесили в медроте, — говорит он. При этом выясняется, что бывший солдат во время службы месяц лежал с пневмонией в той самой медроте, где и Коржич, но чуть раньше.

Адвокат задает вопрос про подвал в медроте. Свидетель говорит, что о подвале вроде как знал. Оттуда брали инвентарь для тех солдат, кто хотел поработать на улице.

— Сопровождающий открывал двери подвала и сам выдавал инвентарь, — говорит потерпевший.

— А каким образом обратно инвентарь помещался? — уточнила адвокат.

— По-моему, возле подвала оставляли и уходили в расположение медроты, — ответил он.

— А кто дальше занимался этим инвентарем?

— Не знаю.

— Я слышал про ошейники с иголками во время службы. Фамилии сослуживцев не помню, — говорит Денис.

11:02

Суд начал допрос Павла Суковенко, который проходит обвиняемым по другому уголовному делу, связанному со случившимся с Коржичем (ч. 1 ст. 455).

Суковенко 24 года, он женат, учился в Военной академии с 2011 по 2015 год, а затем его распределили в 72-й учебный центр. С мая 2016-го по октябрь 2017 года он исполнял обязанности командира роты, в которой служил Коржич.

— Вы овладели той методикой воспитательной работы на май 2017 года? Вопрос понятен? — задает вопрос прокурор.

— Да. Но я считаю, что не до конца. Я еще не был полностью готов занимать свою должность, мало опыта было. По работе с личным составом проблем не было.

— Какого опыта не хватало?

— Во всем понемногу.

— Свои обязанности вы знали по поводу морально-идеологического воспитания?

— До конца нет, документами пользовался, но наизусть не знал.

Прокурор просит Суковенко пояснить свои обязанности на май 2017 года.

— Основной документ, в котором указаны обязанности командира роты, — это устав о воинской службе. Я на этой должности не состою год, и обязанности я вам сейчас рассказать даже частично не могу.

— Вы привлекаетесь к уголовной ответственности, связанной с обязанностями командира роты. Сейчас можете.

— Если у меня была необходимость обратиться к обязанностям, я всегда мог почитать необходимый пункт в уставе.

— Я правильно понимаю, что на момент и. о. вы не знали полностью свои обязанности?

— Правильно. Я за все время службы не встречал офицера, который бы полностью знал свои обязанности.

— Что вам мешало выучить эти обязанности? Сколько они занимают в уставе?

— Пунктов 20.

— Так что вам мешало?

— Ничего, кроме выполнения других обязанностей.

— Известно ли вам о том, что, как командир роты, вы были обязаны ежемесячно поддерживать связь с родителями и родственниками военнослужащих? — спросил прокурор.

— Да.

— Как вы поддерживали связь?

— Начиная с присяги каждый родитель имел номер моего телефона, они могли мне позвонить в любой день, когда им будет удобно. Встречами с родителями занимался мой заместитель по идеологической работе. Мы определились, что его день — это воскресенье, когда родители приезжали. Они могли встретиться с руководством, а если что-то хотели от меня — я жил недалеко и меня можно было найти. А все встречи отмечались в журнале специальном, он так и назывался.

— Ваши телефоны были у военнослужащих?

— Начиная от моего телефона до телефона начальника школы, эта информация висела на стенде.

— Как вы поддерживали связь с родителями и родственниками Александра Коржича?

— С родственниками Александра Коржича я не созванивался и не встречался.

— Это ваша обязанность?

— Да.

— Почему вы не поддерживали связь?

— Не было необходимости.

— Почему?

— Был нормальным солдатом, ничем не выделялся. Да, когда он обратился с тем, что у него расстройство нервное, что он хочет побеседовать с психологом, тогда я дал команду.

11:30

— С Александром Коржичем я был знаком с 5 июля 2017 года. Увидел его впервые при распределении по воинским частям после курса молодого бойца. Он ничем особенно не выделялся. Далее проводил беседы мой заместитель, он более опытный. Если не устраивало солдат, они обращались ко мне.

— Конкретно про Коржича вы можете сказать?

— В общем со всем подразделением я проводил мероприятия. На курсе молодого бойца его не было. Лично с ним, один на один я не проводил работу, а в составе подразделения работа проводилась постоянно. Лично с ним велась работа, когда он обратился. Изучал его личное дело, как и каждого поступившего.

— Какие документы вы изучали?

— Личное дело, военный билет — как и у всех военнослужащих.

— Что вы для себя поняли, изучив его дело?

— Помимо Коржича, у меня было 68 военнослужащих. Я не скажу, что у него были какие-то плохие характеристики.

— В какие сроки вы должны были изучить его документы?

— Не было конкретных сроков. Поймите, по каждому военнослужащему не могу все помнить. Лично с каждым военнослужащим проводились беседы, если он где-то был замечен. А в общем регулярно, каждую неделю были общие беседы по темам, которые нам задавали в управлении идеологии.

11:55

Третья учебная танковая рота состоит из трех взводов. По словам Павла Суковенко, главная задача подразделения была — обучить военнослужащих стрелять из танка.

— Изначально они изучали теорию. У нас, помимо командира взвода, были распределены преподаватели, занимавшиеся подготовкой военнослужащих. Если кадров не хватало, могли привлекать и командиров взводов, и меня, — говорит он.

Сама рота находилась на третьем этаже казармы и занимала половину этажа. Между тем дневальный не мог нормально видеть расположение роты. Суковенко говорит, что не придавал этому значения, но при этом пытался что-то изменить — отгородить свою роту от четвертой танковой — но ему не разрешили.

— Кто из офицеров в вечернее время находился в расположении в соответствии с требованием устава и других документов? — задает вопрос прокурор.

— Лицо, контролирующее распорядок дня, — такого определения в уставе нет, это было определено в устной форме начальником центра.

— Что входило в обязанности?

— Контролировать распорядок дня.

— Кто из офицеров роты, согласно устным распоряжениям, должен был находиться во время вечерней проверки и отбоя?

— Любой. Я сам назначал людей. Речь идет об офицерах роты, прапорщиках и контрактниках.

— Сколько это человек?

— Пять офицеров, один прапорщик и два контрактника.

— Что входило в обязанности?

— Контроль распорядка дня. Каких-то определенных обязанностей не было. Этот офицер должен был контролировать распорядок дня в свое служебное время — до 18:30.

— А кто контролировал распорядок с 18:30 до 6 утра?

— Дежурная служба. Начиная от дневального и заканчивая дежурным по воинской части. Дежурный по ОУЦ находился в штабе на первом этаже.

— Кто должен был контролировать личный состав?

— Проводилась вечерняя проверка, дежурный проводил сверку и с этими данными в 21:50 уходил к дежурному по воинской части.

— Что касается больных? Как происходила сверка?

— Дежурные шли в медпункт и там сверялись — с 21:00 до 22:00.

— Что он дальше делает?

— Дежурный фельдшер дает ему журнал и называет фамилии тех, кто находится в медроте. Сверка идет по их журналу.

— Что вы можете пояснить по поводу сверки, когда Александр Коржич лежал в медпункте?

— Не могу ничего пояснить, какие-то проблемы были в медпункте. Нам всем непонятно, как так вышло, что у них не были заполнены в журнале данные о том, когда он прибыл в медроту.

— Чем вы можете объяснить, что 26-го числа Коржич был в подразделении, а не в медроте?

— Я знаю, что его довели до медицинского пункта, а потом он куда-то пропал. Мне об этом стало известно после событий 3 октября.

— А в период с 26 сентября по 3 октября — что вам известно?

— У нас в подразделении было все отмечено, что они болеют, и книга вечерних поверок, и другие документы.

— Военнослужащего не было ни в роте, ни в медицинском пункте, военнослужащие вам докладывают, что его нет?

— Значит, они потеряли этот документ. А когда тело нашли, стали что-то предпринимать.

12:00

В суде выясняют подробности организации службы в роте, а также обязанности младших сержантов. В том числе прокурора интересуют и подробности, которые озвучили многочисленные потерпевшие.

— Если военнослужащий не прибывает вовремя на построение, что может сделать командир? — задал вопрос прокурор.

— На усмотрение командира отделения — может предупредить, а может и объявить взыскание.

— Имеет ли право командир отделения проводить занятия по физподготовке, ожидая всех военнослужащих, в качестве наказания?

— Нет, только во время физподготовки. Это утренняя физическая зарядка и занятия по расписанию.

Дальше идет речь по поводу буфета. Напомним, десятки солдат говорили, что их отпускали в буфет зачастую только лишь в том случае, если они покупали что-то командирам. Суковенко объясняет: в буфеты разрешалось ходить только в личное время. Но его практически у солдат не было: личное время и ужин в третьей роте совпадали.

— Известна ли была такая практика, что военнослужащие для того, чтобы сходить в буфет, покупали что-то командирам взвода? — задает вопрос прокурор.

— Нет, не известна.

— На заседании были допрошены более 50 военнослужащих, ваши подчиненные пояснили, что такие факты были. У вас была хоть какая-то информация, что обвиняемые заставляли военнослужащих покупать продукты?

— Нет, такой информации не было.

— А о такой практике, что обвиняемые отпускали в буфет солдат при условии покупки им продуктов, вам известно?

— Нет, не известно. Было бы известно, принял бы меры.

Телефоны, по словам Суковенко, хранились в специальном сейфе и опечатывались. Смартфоны запрещались, также командир роты просил приводить к нему солдат, у которых находили телефоны.

— Я говорил, у кого найдут телефон, тот отправится на гауптвахту, — говорит на суде он. Также вспоминает, что изымал у военнослужащих Синевича, Аскерко, Казеки. При этом Павел Суковенко объясняет: телефон разрешали выдавать для звонков родителям.

— Я даже сам мог дать позвонить со своего номера, — говорит он.

12:46

— Что вам известно о проблемах со здоровьем у Александра Коржича?

— Он в середине сентября обратился и сказал, что у него нервное расстройство и он хотел бы пообщаться с психологом. Психолог пришел через день, а до этого сказал, чтобы за Коржичем было обеспечено наблюдение. Дневальные по очереди сидели с ним, непрерывно за ним наблюдали. Психолог приехала после обеда, она побеседовала с ним, назначила ему поездку в минский госпиталь для проверки и дала задание записать его в группу динамического наблюдения. В воскресенье позвонили мне и сказали, что Сашу забрали в медроту: приехала скорая и забрала с болью в области груди. Я попросил, чтобы меня держали в курсе. Вечером мой заместитель сказал, что его поместили в отдельную палату, с ним находился один солдат и один сержант — они ночевали вместе. В понедельник психолог его свозила в Борисов, там ему назначили военно-врачебную комиссию и отправили в Минск. В Минске сказали, зачем вы нам его привезли, он здоров. Потом его оставили в медроте и сняли охрану. Это было 20-го числа.

— От кого это вам стало известно?

— От сержанта Голецкого, сказал, что Коржич остался для прохождения комиссии в медроте, а потом приехал командир взвода и сказал, что охрану сняли. Узнавать диагноз нам запретили врачи. Раньше узнавали, но потом сказали, что это запрещено, такой запрет ввели летом.

— Возникали ли вопросы, связанные с симуляцией заболевания?

— Когда он обращался ко мне, по выражению лица было видно, что он плохо себя чувствует, сомнений не было.

— Почему с июля по сентябрь вы не выполнили требования и не поддерживали связь с родными Александра Коржича?

— Не было необходимости. Понятно, что, когда он заболел, мы сообщили.

— Его возят к врачам в Борисов, в Минск, а вы должны были каждую неделю поддерживать связь. Почему вы этого не делали?

— Не могу ответить на этот вопрос.

13:00

Об обнаружении Александра Суковенко узнал от командира части 3 октября примерно в 16:40.

— Я должен был быть дежурным по воинской части. Сходил на развод. Меня позвал командир воинской части, сказал, мол, пойдем в медроту, — говорит он. — Мы вышли из штаба, и он мне рассказал, что случилось. Позже в медицинской роте я узнал, что Александра выписали 26 сентября.

— Коржича обнаружил солдат, который пошел в подвал за инвентарем. В подвал я не спускался. Я дошел до той двери. К часам пяти вечера я был у подвала. Там никого не было, ни сотрудников СК, ни милиции, вроде как вызвали, но никого не было. Труп Александра я лично не видел, только при ознакомлении с уголовным делом на фотографиях, — объясняет он.

— Вы как командир разбирались, как военнослужащий выпал из вашего ведения почти на неделю? Вы сами лично разбирались, кто что допустил и почему такое стало возможным? — задал вопрос прокурор.

— Я пытался для себя разобраться, почему так произошло. По моим предположениям, разрыв произошел между медпунктом и нашей частью. Они раньше звонили и говорили: «Пошлите военнослужащего или дневального забрать военнослужащего из роты». С этим проблем не было. Мы всегда по звонку бежали и забирали его. А в этот раз я вообще не понимаю, как это произошло. Медики говорили, что звонили, но ни один военнослужащий, который там стоял, это не подтвердил, говорили, что никаких звонков не было. Передали бумажку — продовольственный аттестат — непонятно кому...

— Каким образом получилось, что военнослужащий убывает за двумя военнослужащими из медроты, а прибывает с одним?

— В медроту ходил не мой подчиненный. А подчиненный из медроты.

— Известно ли вам было, что 26 сентября из медроты выписывались двое военнослужащих из вашей роты?

— Нет.

— Известно ли вам про ошейник с иголками? Использовался ли подобный метод работы?

— Нет, я об этом узнал из газет и интернета. Не использовался он.

— Что вам было известно о смерти Александра Коржича? — интересуется судья у Суковенко.

— Только то, что его нашел сержант, — отвечает тот.

— Как этот факт связан со смертью Коржича?

— Как объясняли сотрудники Следственного комитета, инвентарь для уборки хранился сразу возле двери, не надо было спускаться в подвал. Зачем он спускался?

— То есть у вас есть подозрения, что сержант как-то связан со смертью Коржича? — задал вопрос судья.

— Может быть, — ответил Суковенко.

В суде объявили перерыв до 14:00.

14:11

— Вы говорите, что обвиняемые Скуратович, Барановский были в вашем поле зрения, когда вы находились в расположении роты. Вы как ответственный наблюдали, как солдаты отжимаются в расположении роты?

— При мне таких фактов не было. И никто не докладывал, были ли такие действия.

— Про нервный срыв от вас я узнаю впервые вот только что. 13 сентября Саша обратился с тем, что у него боли в сердце — об этом говорится в ваших свидетельских показаниях? — задает вопрос Светлана Коржич.

— Первый раз он обратился с болью в груди, и ему никто не помог, а второй раз он говорил о том, что у него нервный срыв и он хочет поговорить с психологом.

— Ко мне после похорон подошел Илья Козубовский и сказал, что Суковенко сделал форматирование iPhone 5 и должен был везти этот телефон командиру роты. Было такое? — задала вопрос Светлана Коржич.

— Я не знаю ничего по этому телефону. Ко мне подходил Аскерко и показывал фотографии телефона, ему кто-то на страницу сбросил фотки этого телефона, — говорит Павел Суковенко.

— Зачем? — спросил судья.

— Хотел подобный купить. Форматирование телефона, о котором тут говорят, я не делал. Я даже в руках его не держал.

— Когда вы узнали, что карточка находится у прапорщика Вирбала? — спрашивает Светлана Коржич.

— В августе. О том, что Вирбал что-то хочет оплатить, я не знал. Ваш сын пришел и сказал, что Вирбал взял карточку, чтобы снять деньги, и не отдает. Вот такой был разговор.

Также, по словам Суковенко, карточку Вирбал отдал Коржичу на следующий день после обращения.

— Коржич был в изоляторе, вы его проведывали, вашего больного?

— Я — нет, но у него был командир взвода.

— А кто отправлял охрану и принимал решение?

— В первый день на охрану отправлял в воскресенье командир по идеологической работе Чирков, потом охрану отправлял я, потом командир взвода.

— От кого вы получили информацию, что охрана для Коржича больше не нужна?

— От Галицкого.

15:00

Прокурор зачитывает протокол допроса Суковенко. На допросах тот также говорил, что Коржич сначала жаловался на боли в сердце, а потом — жаловался на нервный срыв и просил поговорить с психологом. Говорит, что не давал никаких приказов проверять посылки и передачи, которые передавали солдатам родные.

Суковенко утверждает, что часть показаний дал под давлением КГБ, и не согласен с ними. К примеру, в той части, что Коржич лично подходил к нему по поводу телефона.

По его словам, его приводили в кабинет допроса в 16:00, а могли вывести ночью.

— Физическое давление на вас оказывалось?

— Можно не говорить? — спросил Суковенко.

15:17

В зал вызвали еще одного свидетеля. Он закончил службу в мае этого года. Он служил в третьей учебной роте как раз в тот момент, когда там служил Александр Коржич. Он не общался с Александром. Прокурора интересует пропажа затвора от автомата.

— Была строевая подготовка. Составляли оружие, оставили охрану. Личный состав пошел завтракать, и тогда же пропал затвор, — говорит свидетель. — Дальше Барановский и Вяжевич подошли, взяли автомат, и потом затвор пропал. Потом мне рассказали, что затвор выменяли на телефон.

Прокурор зачитывает показания парня. На допросах он более подробно рассказывает, как пропавший затвор от автомата выменяли на телефон: «Проводили на плацу занятия. Автоматы были без патронов. Увидел Сержанта Вяжевича, который ходил возле автоматов, он взял автомат, побежал к столовой. Через 40 минут Вяжевич вышел из-за угла, автомата не было. Военнослужащие пришли и разобрали оружие. Когда подошел командир роты, то я видел, как Ермаченко передал затвор автомата Василевскому. Стали смотреть, к какому автомату подходит затвор».

Выяснилось, что это автомат одного из солдат, который о пропаже затвора даже не знал. Дальше, по словам свидетеля, он узнал, что затвор обменяли на телефон.

15:26

Идет допрос свидетеля Вадима Чиркова. Он сам родом из Бобруйска, сейчас работает менеджером по продажам, а в третьей учебной танковой роте был заместителем командира и преподавателем.

— Я сначала изучал личные дела военнослужащих, а потом проводил личные беседы. И в дальнейшем в ходе остальных мероприятий присутствовал, проводил весь комплекс мероприятий, — говорит Чирков. — По прибытии беседовал с ним лично. Далее в середине сентября подошел ко мне один из сержантов, по-моему, Скуратович, и сказал, что у одного из солдат подавленное настроение. Я с Коржичем поговорил, у него было очень подавленное состояние, он на все вопросы только махал головой. Потом с ним общался психолог.

— Я обзванивал всех родителей, когда ко мне пришли солдаты. Я не помню, общался я лично с родными Коржича или нет. В дальнейшем ставилась задача подчиненным и командирам взводов связываться с родителями, — говорит свидетель. Он подтверждает, что телефоны выдавались в воскресенье. Телефоны лежали в ящиках, один ключ в канцелярии, второй в роте.

— Мог ли сержант взять ключ?

— Теоретически мог. Мог взять ключ, открыть ящик и закрыть. Но практически это было невозможно, так как на нем была печать командира роты. Ни сержанты не имели права открыть ящик ключом, ни солдаты.

По словам Чиркова, если у солдат обнаруживали телефон, то выяснялось, что они просто не отдали телефон.

— Доводились приказы министра обороны про нарушения и уголовную ответственность, показывали фильмы, проводили экскурсии в колонию.

— Предпринимались ли вами меры, чтобы не допустить отмечания так называемых 100 дней до приказа?

— Да, я проводил беседы, чтобы не было каких-то таких действий.

— В материалах дела установлено, что Вяжевич роту построил и рассказывал при всей роте, какие он порядки там наводил. Перед всем личным составом роты. Известен ли вам этот факт?

— Нет, не известен.

— Как вы можете охарактеризовать обвиняемых?

— Про сержанта Вяжевича могу сказать, что это средний сержант, совершал мелкие дисциплинарные проступки — нарушения в форменной одежде, вел себя немножко агрессивно, но потом осознавал свои ошибки и извинялся. С августа ситуация выровнялась. Барановский, в принципе, то же самое. Чуть больше и взысканий было. Про Скуратовича не могу ничего плохого сказать. Все задачи выполнял ровно в срок, всегда работал с личным составом, солдаты говорили, что Скуратович помогает и заботится.

— Что вам известно о смерти Коржича?

— 14 сентября ко мне подошел один из сержантов и сказал, что Коржич подавлен, он не хотел отвечать. Я позвонил психологу и попросил подойти. Он пришел через день, беседовал, но о результатах мне никто не сообщил. 17-го я с утра прибыл на службу, пришел дежурный по роте и доложил, что одному военнослужащему плохо с сердцем, я отдал приказ звонить в медроту. Коржич лежал на кровати и держался рукой в области груди. Позвонил его маме. Врач, который приезжал, сказал, что он госпитализирован, но, кроме температуры 37,5, никаких признаков заболевания не было. Единственное, на что он обратил внимание, — на то, что Коржич находится в подавленном состоянии. В районе трех или четырех часов мне позвонили из медроты и сказали, что нужно выставить охрану и все вопросы к психологу. Та сказала, что охрана нужна. В понедельник вместе с психологом мы возили его в Борисов на консультацию к психиатру. А в среду, 20-го, возили в Минск.

Чирков беседовал с Коржичем, когда его сопровождали в медроту, тот жаловался на боли в сердце и на то, что его плохо лечат.

— Командир роты сказал, что охрану нужно снять, и обронил фразу, мол, зачем его вообще в Минск возили, с ним все хорошо.

Последний раз Чирков видел Коржича 25-го числа, когда сам обращался в медроту. Говорит, что тот выглядел повеселее.
Про смерть Коржича Вадим Чирков знает лишь то, что парня нашли. Больше никакой информацией не владеет.

— Я пытался беседовать с военнослужащими еще когда служил, но они ничего не знали и не говорили, — объясняет Чирков.

16:02

— По какому основанию вы были уволены из Вооруженных сил? — задала вопрос адвокат Светланы Коржич.

— Я не буду отвечать на этот вопрос, это касается лично меня.

— Как вы его транспортировали на УАЗике в медроту в части, когда стало плохо Коржичу? — уточнил судья.

— Он держался за сердце, говорил, что болит сердце. Я вызвал врача, был врач, молодой дежурный, и он занимался этим. Сказать, каким образом его осматривали, я не могу.

— Поясняла ли психолог цель охраны?

— Когда военнослужащего кладут в изолятор, то за ним должен быть больший контроль. Это такая практика.

— Когда вы видели Коржича?

— Я видел его 25 сентября, и он тогда говорил, что еще немного болит сердце, но выглядел гораздо веселее.

— Говорил ли вам Коржич, что армейская служба для него тяжела, что были неуставные отношения?

— Нет.

— Боялся ли он возвращаться в роту?

— Мое мнение, что нет.

— Что вы знаете про нервный срыв Коржича?

— Он сидел подавленным, ничего не говорил, не отвечал на вопросы.

Адвокат Светланы Коржич интересуется, мог ли ответственный по роте не заметить, как солдат, к примеру, чистил щеткой санитарную комнату.

— Теоретически нет. Но нужно смотреть по обстоятельствам, — говорит Чирков.

На выходе из зала суда мама погибшего Александра, Светлана Николаевна, показывает журналистам большую тетрадь, куда аккуратно переписала все выписки из медицинских документов сына.

— Вот, смотрите, 31 августа он попал в медицинскую роту с жалобами на острый фарингит, — зачитывает из тетради она. — Он там был по 6 сентября. У него были следующие симптомы: насморк, ломота в суставах. Причем написано, что указаний на симптоматику психических расстройств нет. Пятого сентября. Жалобы на насморк, боль в эпигастрии после еды. Указаний на симптоматику психических расстройств нет. Рекомендована выписка шестого сентября. Диагноз — фарингит. Шестого сентября Коржич осмотрен фельдшером Медведской. Температура 36,6, сделана ЭКГ. Восьмого сентября запись неразборчива, но можно прочесть, что ему ставят какую-то дисфункцию. Дают валерьянку. На странице медкнижки №20 недатированная запись «старший лейтенант Кулага, осмотрен врачом медпункта». И вот эта какая-то дисфункция под вопросом.

— Одиннадцатого сентября. Жалобы на давящую боль в области сердца. Пациент в тревожном состоянии, постоянно чувствует страх, замкнут в общении, — продолжает Светлана Коржич. — Тринадцатого он подошел к командиру роты Суковенко, мол, у меня болит сердце, меня лечат валерьянкой. Шестнадцатого его осмотрел фельдшер. У сына были жалобы на головную боль, давление — 140 на 90, живот мягкий безболезненный. Он лежал-лежал-лежал, а уже 17-го на подъеме не встал. В это же время психолог Петровскова пишет психологическую характеристику: «В личной беседе с психологом воинской части Александр Коржич пояснил, что постоянно находится в подавленном состоянии, не может ни на чем сосредоточиться, не хочет ни с кем общаться. Предъявлял жалобы на плохое настроение и плохой сон. Чувствует себя плохо в течение месяца».

Короче, лежал он, у него уголки губ опустились, он не мог ни с кем разговаривать. Это мне психолог рассказывала. Я говорю: «Почему вы не сообщили матери, не позвонили?» Она мне ответила, что мой сын лежал и ни с кем не хотел разговаривать. Так уголки губ опустились — что-то же болело. Ни УЗИ сердца, ничего не сделали.

Дальше в записях: «Осмотрен психиатром. Нерешенных проблем за пределами части нет, девушки нет — расстался до призыва в армию, суицидальных мыслей нет, мыслей о побеге не вынашивает, голосов не отмечает, психотической симптоматики нет, психически здоров. Годен к военной службе, назначен димедрол». Он жаловался на плохой сон. Дальше написано, что рекомендована работа с психологом и освобождение от физических нагрузок. 26 сентября поставлен на динамический учет. Этилового спирта в крови у него не было.

Про нервный срыв я впервые тут на заседании услышала. Какой нервный срыв? Где это отражено в документах? Почему психолог этого не отмечала? Вот придет на суд — будем спрашивать. Когда мы приехали за телом Саши в часть, психолог прискакала мне помощь оказывать. Я говорю: «Мне ваша помощь не нужна, вы мне объясните, почему, если у моего сына были какие-то проблемы, никто мне не позвонил?» Она: «А что, вам никто не звонил?» Мне никто не звонил, единственный раз 17 сентября звонил какой-то парень (мы потом пробили, это был Барановский), так вот он спросил: «Ваш сын не симулянт?» Я уточнила, есть ли у Саши какие-то проблемы, он ответил, мол, нет-нет, не волнуйтесь, все хорошо, мол, я это так чисто спрашиваю. Если бы я знала, что с моим сыном такое, я бы сразу сумки в руки и сюда прилетела бы. Ни о том, что Саша лежит с пневмонией, ни о том, что у него проблемы с сердцем и подавленное настроение, ни о чем мне не сообщили. Очень все это странно. Если он подлежал комиссованию и был болен, значит, нужно было родителей вызывать в первую очередь, я считаю.

Напомним, 3 октября прошлого года в подвале одного из строений на территории учебки в Печах было найдено тело солдата-срочника Александра Коржича. Согласно предварительным данным, причиной смерти явилась механическая асфиксия от сдавливания органов шеи петлей от ремня при повешении.

Полковник Константин Чернецкий был освобожден от должности начальника 72-го гвардейского объединенного учебного центра подготовки прапорщиков и младших специалистов Вооруженных сил. По результатам проводимой военным ведомством проверки за непринятие исчерпывающих мер по поддержанию строгого уставного порядка министром обороны принято решение об отстранении от должностей командира и ряда должностных лиц командования воинской части, в которой проходил службу рядовой Александр Коржич, а также тех, кому военнослужащий был непосредственно подчинен по службе.

По факту гибели солдата в Печах было возбуждено 13 уголовных дел, Следственный комитет сообщал о десяти военнослужащих, которым было предъявлено обвинение.

В суде объявлен перерыв до 10:00 утра среды.

Читайте также:

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Социум

/ Теги: Александр Коржич,

Суд