«Нельзя о своих детей тушить окурки». Две истории о беззащитности подростков перед домашним насилием

12 декабря 2019 в 8:00
Автор: Татьяна Ошуркевич. Фото: Александр Ружечка, Максим Малиновский

«Нельзя о своих детей тушить окурки». Две истории о беззащитности подростков перед домашним насилием

Автор: Татьяна Ошуркевич. Фото: Александр Ружечка, Максим Малиновский

Медленно поворачивать ключ, прислушиваться к тишине за дверями («А может, дома никого нет?»), надеяться, что предательский скрип половицы не выдаст твоего присутствия… Кажется, не повезло. Остается надеяться, что сегодня «во всем виноватого» ребенка накажут не больнее вчерашнего. Это не подводка грустного рассказа, а ежедневная реальность тысяч белорусских подростков. За каждой цифрой — своя история с общим знаменателем: «Мне некуда уйти», «Друзья не понимают», «Школьные психологи — да кто к ним ходит вообще?». Скажите этим ребятам, что жизнь бывает другой, и вы услышите: «У нас в семье драки в порядке вещей». Это рассказ о том, как домашнее насилие становится обыкновенной частью детской жизни, которая, не сдаваясь, хранит надежду на заветное «будет по-другому».

Алина, 46 лет. «Я была абсолютно счастлива, когда лежала в больнице: дома тишины не было»

В семье Алины (имя героини изменено), как и в любой другой, умеют ворчать по стабильным поводам: например, если кто-то очень не хочет мыть посуду. В остальном соседки на лавочке дадут редкую характеристику: «Очень тихие и спокойные», — и под конец приправят рассказ щепоткой дегтя: «Даже подозрительно». Алина сидит на любимой работе и знает, что дома ее ждет муж, в разговоре с которым не нужно ставить рекорды по шкале децибел, и дочь, которая не боится приходить домой, как когда-то ее мама. Иногда это спокойствие все же дает трещинку: когда взгляд Алины цепляется за едва различимый намек из детства, знакомый продукт или похожая расцветка коврика бьют по памяти двумя часами слез. Кажется, об этих воспоминаниях далеко не всегда можно рассказать даже лучшим друзьям: разве поймут, если не пережили?

— Семья была маленькая: мама, папа, я. Мама — служащая, папа работал на заводе, а я — в школе, — начинает рассказывать Алина. — Каждый день ты приходишь из школы, открываешь дверь — и не знаешь, что там: будешь ли ты сегодня спать, дома ли уснешь, нужно ли бежать к соседям… Кто-то всегда открывал дверь — это было очень приятно, а другие говорили: «Нет-нет, деточка, уже поздно, иди домой». И вот ты такая сидишь в подъезде: «Ну и что дальше делать?»

Поговорка про дом как личную крепость не работала до 18 лет: за дверью на полу могли ждать валяющиеся мужики вперемешку с бутылками, отец с ножом в руке и «просьбой» найти деньги или алкоголь. В этой истории было два периода: один — когда маленькая девочка с крепкими нервами терпела и пыталась не реагировать на угрозы отца, второй — когда рано повзрослевший ребенок начал заступаться в драке за маму.

— Сначала, пока я ничего не понимала, доставалось только ей: сотрясения, синяки, переломы, легкое удушение или спуск с лестницы — все зависело от того, как у него фантазия зайдет. Потом в процесс вступила я. Когда мне было 7, моего роста вполне хватало, чтобы заслонить маму.

Ну и начался режим, когда ты идешь с замазанными синяками в школу, а по пути благодаря своим знаниям в физике придумываешь легенду, как ты так упала. Дело в том, что ты даже не осознаешь, что что-то идет не так, и иногда берет злость, что у кого-то может быть иначе. Думаю, это защитная реакция: если бы ты понимал, как бывает хорошо, рехнулся бы с концами.

Маленькой Алине ничего не нужно было объяснять: она быстро поняла, что ее отцом руководит не злость, а алкоголь, и решила запоминать только те моменты, когда он был трезвым. Другое дело, что увидеть папу таким было не так легко: зависимость руководила им упорнее сознания.

— Я помню, что он делал в этом состоянии. Самый дикий момент был нестрашным. Я только очень обиделась: ну нельзя о своих детей тушить окурки. Да, было немного больно, но дело не в этом: просто это очень унизительно. И ты никому это не объяснишь, не расскажешь, а главное — дома ни с кем не поговоришь, потому что здесь обо всем знают, но помочь не могут. А тот, кто вырос не в такой семье, не поймет.

Когда Алине исполнилось 18, она настояла, чтобы родители разошлись. Вечерние эпизоды с очередной дракой и мамиными слезами, после которых она неизменно шла готовить ужин, наконец прекратились. Теперь мама с дочкой жили в другом городе. Что останавливало женщину от того, чтобы уйти раньше?

— Она собиралась и пробовала сделать это пару раз, но все было не так легко. Тогда она оказалась бы разведенкой, матерью, которая лишила ребенка отца, женщиной, бросившей мужа в беде. И вот сидишь, надеешься: а может, в этот раз все тихо будет? Два дня все на самом деле так и происходит — кажется, что жизнь налаживается. А потом все повторяется по кругу. Сейчас я знаю молодых людей, которые уверены, что бить, кричать и унижать детей нельзя, говорить, что ребенок — ничтожество, — тоже. Есть же много способов уничтожить человека, даже несмотря на то что никто его в этот момент не бьет.

Алина говорит, окружение ее мамы к ситуации относилось сочувственно, а вот бабушкины заморочки могли выдать фразу вроде «Трэба ж неяк жыць». Это обычный случай: если человек рос в мире, где тон всему задавал алкоголь, он вряд ли задумается, что в его жизни что-то не так.

— Тот, кто живет в подобных условиях, верит, что в момент трезвости с человеком можно договориться, что он бывает не зависимым. Только зависим он всегда. Остается два варианта, которые люди не всегда могут принять: либо категорическое лечение, либо брать вещи и убегать как можно раньше. Если человек решил прыгать с крыши, вы вместе с ним делать это не должны.

По мнению Алины, на решение не уходить от агрессора влияет среда: сдаешься — значит, становишься разведенкой и слабачкой, которая не сумела спасти несчастного человека. И если ответственность за выбор взрослого целиком кладется на его плечи, дети вынуждены давать на такую жизнь недобровольное согласие.

— Им хуже всех: детям некуда спрятаться, у них нет денег, чтобы купить поесть, нет прав, чтобы уехать, и готовой базы принимать решения. И все в этом сумасшедшем доме продолжают жить, только взрослые — по своему выбору, а дети — нет. Я помню, что была абсолютна счастлива, когда лежала в больнице: там было тихо и вот этого всего не было совсем. Я никогда не понимала, почему дети плачут, у меня был настоящий всплеск радости.

Мы подходим к болезненному вопросу: предложенный не так давно закон о домашнем насилии смог бы помочь? Ожидаем быстрый и очевидный ответ, но медленное пожимание плечами передает нам явный месседж о сомнении.

— Изолировать человека на время? Это выход не для нашей ментальности. Те, кто привык бояться, будут переживать, пока ждут возвращения человека. Женщина знает, что через время агрессор придет, и что будет тогда? Большинство алкоголиков — трусы, они ничего не сделают, но запугают так сильно, что никто и не подумает их сдавать. Да, посторонние люди придут, пальчиком погрозят, а тебе как с этим жить дальше?

Это сейчас Алина знает, что жить дальше можно и нужно. А раньше, чтобы поверить, что когда-нибудь начнется другая жизнь, маленькой девочке не хватало простой чашки горячего чая.

— Я думаю, что человек всегда может помочь, открыв ребенку дверь. Или поднять трубку и поговорить, налить чая, когда он приходит и сидит без причины. Если ребенок будет знать, что где-то есть место, куда можно прийти, ничего не объясняя, то это понимание, что ситуация не безвыходная, будет очень поддерживать.

Алина говорит, что в наших реалиях огласка может помочь больше, чем юридические методы. Женщина перечисляет возможные варианты: писать о подростковом насилии в соцсетях, создавать среду, в которой женщины и мужчины будут понимать, что они могут уйти от человека, с которым им не нравится жить, и не взваливать груз ответственности на ребенка.

— Сейчас ребятам проще: они видят стикеры в Telegram «Останови насилие», смотрят другое кино из другого мира. Если в советском кино было нормально залепить подростку оплеуху, потому что он дерзко высказался, то сейчас это точно не будет настоящим мужским поступком. В подростковом мире идет явное отторжение зла.

Алина улыбается, когда мы спрашиваем ее о другой жизни: ну что, дождалась? Теперь у женщины есть свои жилье, семья, ребенок и работа, которую она любит.

— Мне не нужно искать средства, чтобы купить половинку хлеба до конца недели. У нас с мужем понимание. Он вырос в похожей семье, мы живем от противного: я — не так, как было у меня, он — как у него. Те, кто знает нашу семью, говорят, что у нас всегда тихо-мирно. Единственное, что меня может вывести из равновесия, — когда я вижу что-то, что напоминает о прошлой жизни: продукт или расцветка коврика. Вот тогда меня накрывает, может сорвать на два часа слез, потом потихоньку отпускает. У меня сейчас другая жизнь, и я такая не одна. Вижу таких же людей — у них другой взгляд. Все мы дождались момента, когда появилась семья, в которой знают, как делать не надо. Это как с картошкой: садишь сморщенную в землю — ну что из нее прорастет? А через три дня смотришь — она зеленая и «колосится». Так и с человеком: как только он попадает в нормальные условия, к хорошему моментально адаптируется.

Юля. «Я глотала димедрол, чтобы это все остановить»

— Не знаю, семья ли это… — начинает рассказывать Юля, перебирая в руках судебные бумаги. — Мой папа — полковник на пенсии, мама всегда была домохозяйкой, брат — водителем в МЧС. Я старше его на год и два месяца, и это мне всегда припоминали. Мама рассказывала, что брат меня постоянно кусал, бросался с балкона яблоками, стрелял пластиковыми пульками из пистолета, и у меня оставались синяки. А родственники вспоминали, как он бил меня шнурами от бытовых приборов. Скажу сразу, что в памяти как нечто исключительное это не отложилось, потому что происходило постоянно. Что делали родители? Говорили: «Юля, ты старшая, будь умнее, уходи от конфликта».

Драться я начала только с 18 лет. У меня в голове все время был зажим: бить человека ни в коем случае нельзя, и мне оставалось кричать и жаловаться родителям. А потом я начала отбиваться. Представьте: у нас разные весовые категории, я могла только вцепиться брату в майку, когда он прижимал меня в комнате за горло и таскал по кухне.

В последний раз, когда он оставил мне синяки в области почек, я начала его бить. Отец нас разнял, сказал: «Юля, нужно решать вопросы демократичнее». После этого я ни с кем не разговаривала и просто уехала.

Это — короткий пересказ детства Юлии. Девушка говорит, что вспомнить, когда у нее начались проблемы с братом, она не может: была слишком маленькой. Ориентировочно называет возраст около 3 лет. Зато Юлия в деталях помнит себя подростком и то, как жила с братом в одной комнате.

— Я до сих пор не понимаю, как так произошло, если у нас была трехкомнатная квартира: родители знали, что между нами происходит. Я же не могла ни учиться, ни заниматься музыкой, это был постоянный стресс. Когда мы переехали в Минск, нам тоже дали квартиру. И вот родители сказали, что зал должен быть залом, а нам они просто поставят перегородку.

Юлия говорит, что ей и самой сложно объяснить, из-за чего случались конфликты. Она подводит краткий итог: все вертелось около мелочей — не так посмотрела, улыбнулась или поставила вещи.

— К сожалению, это было нормой в подростковом возрасте. Да, я понимала, что происходят странные вещи, я говорила об этом в семье. Мне отвечали: «Ты одна тут бедная-несчастная, что ли?» Я читала тексты — многие девушки писали, что в детстве глотали димедрол. Я тоже пыталась делать это, чтобы все остановить, — говорит Юля и на минуту затихает, вытирая слезы. — Я всю жизнь пыталась стать такой, какой меня хотят видеть родители, и была уверена, что проблема во мне. Мне повезло, что в школе была преподавательница, которая позже расставила по полочкам некоторые вещи. А в 19 лет я встретила человека — он показал, что жизнь может быть совершенно другой.

Юлия считает, страшнее всего то, что родственники часто знают о происходящем в семье, но ничего не делают. Девушка уверяет, что ситуацию можно было изменить, если бы кто-нибудь поговорил с ее родителями.

— Так что единственное, что я могу посоветовать подросткам, — это заявлять о таком в открытую. Это сложно, когда не понимаешь, куда обращаться, я знаю по себе. Но есть организации и горячие линии — они помогли мне разобраться, как действовать и чего ожидать.

На подростковом этапе история девушки не закончилась. Когда Юлии исполнилось 18, она решила, что пережила в детстве достаточно и может забыть о насилии. Она на пять лет уехала в Германию, но недавно снова вернулась в родительскую квартиру. Вспомнить о детских годах помог влетевший в лицо кулак: брат разозлился на поставленную не в том месте посуду. После этого случая девушка решила: «быть старшей» она уже не хочет — и обратилась в суд. Последний постановил: брат виновен, но за причинение незначительного вреда отпущен на свободу.

— Когда есть общая жилплощадь, сложно вообще избежать контактов. Понятно, это случилось снова. В суде брат говорил, что я улыбаюсь и вот так его провоцирую. Когда адвокат спросил, действительно ли он считает улыбку в суде поводом для агрессии, брат ответил, что да, — разводит руками Юлия. — Мой отец давал показания, сказал, что ничего не видел и не слышал. Я подошла к нему после (записи есть на диктофоне) и спросила, почему он так сделал. Он ответил: «Разбирайтесь сами, мне еще жить в этом доме».

Сейчас в жизни девушки одна цель — сделать так, чтобы суд и родители ее услышали. Пока Юлия не работает и живет на собственные сбережения: сомневается, что работодатель будет отпускать ее решать проблемы.

— Я хожу к психологу, и он объяснил мне, что брат остановился на уровне развития 12-летнего ребенка. Если человек хочет получить от вас какие-то эмоции, он будет делать это любыми способами. Раздражать его может что угодно: слишком спокойное лицо, присутствие или отсутствие слез. Он так и говорил отцу: «Если бы я ее бил, она бы ревела и тут стояла скорая». А я зареклась, что плакать при нем не буду.

Юлия говорит, из-за того, что в Беларуси нет документа, на который она могла бы опереться для своей защиты, вынуждена бороться впустую:

— Сейчас человека признают виновным, но освобождают от ответственности. В моем случае это происходит дважды.

Есть большая разница между тем, когда тебе двинут в лицо на улице, и тем, когда это сделает твой родственник. Сейчас агрессоры не понимают, что могут понести наказание в виде штрафа или нескольких суток отсидки. Если бы закон о противодействии домашнему насилию существовал, это бы останавливало их.

Замечаем, что многие женщины могут не обращаться за помощью, переживая, что деньги на уплату штрафов будут идти из их кармана. Юлия отвечает так:

— Это ужасная позиция людей, которые считают, что лучше не будет. Наверное, они никогда в таком аду не жили. Деньги всегда будут уходить, а человек будет бояться закона, огласки и слова «виновен» в своей биографии. Меня столько раз посылали в РУВД, говорили: «Посмотрите, до чего вы доводите своего отца!» — и не брали заявление. В итоге я заплатила 1000 рублей за медицинские обследования, и это все не заканчивается. Я думаю, если бы у нас был закон, я бы не потратила столько денег и точно не слышала бы в свой адрес слова «Нет тела — нет дела».

Что делать в похожих ситуациях?

О том, как действовать, если в вашей жизни или рядом происходит подобное, мы узнали у Ольги Воронько, заведующей отделением первичного приема и помощи семье в кризисной ситуации.

— Если по отношению к подростку применяют насилие, куда ему обращаться?

— Он может сообщать близким людям в окружении. Когда подростки нам звонят, мы всегда уточняем, есть ли человек, которому он может рассказать об этом. Если нет, предлагаем обратиться в классному руководителю или педагогу. Если он им не доверяет, тогда мы устанавливаем контакт с психологом. Ему подскажут, что делать и к кому обращаться за помощью.

— Многие дети боятся говорить об этом. Что делать с этим?

— Если возле ребенка будет много информации, он будет понимать, что это нормально — обращаться к психологу или взрослому. От взрослых людей зависит, чтобы эта проблема не замалчивалась и дети знали, что такое нормальная семья и семья деструктивная, что кто-то может оказать помощь, а терпеть буллинг нельзя.

— Как действовать взрослому, если он не родственник, а видит насилие со стороны?

— Например, если это происходит у соседей, нужно сначала попытаться наладить контакт с семьей, объяснить, что это не способ решения проблемы. Сказать, что у вас тоже были вопросы с ребенком: как правило, люди больше идут на контакт, когда говоришь о собственном опыте. Дальше можно пробовать обращаться к психологу. Но если мы говорим о явных факторах угрозы жизни, нужно сообщать в милицию. Главное — не проходить мимо и проявлять участие. Оправдания для «шлепка для профилактики» нет — такие методы говорят только о беспомощности родителя. Значит, он не перебрал кучу дорожек к ребенку, а выбрал самый простой метод или тот, который применяли к нему. У ребенка этот момент может отложиться как травма. Также к одному из видов насилия относится систематическое повторение в отношении ребенка слов, какой он плохой.

— Что делать, если родственники знают о проблеме, но ничего не предпринимают?

— Мы не можем за них решить, как им себя вести. Когда органы подключаются к проблеме, они начинают говорить с родственниками. Вообще, если бабушка и дедушка знают, что внука бьют, и реагируют на это, есть шанс, что они будут участвовать в процессе. Мы просим, чтобы они проговаривали ситуацию с родителями. Иногда кто-то боится, что ребенка заберут из семьи, но к приюту надо идти еще долго, все это происходит не сразу. Но даже если это так, когда есть насилие со стороны двоих родителей, приют будет не худшим из вариантов. Бывает, родители заявляют, что ребенок врет, и тогда психолог говорит с детьми в дружественных комнатах опроса. Там ситуация выясняется до конца и делается вывод.

Телефоны служб доверия и экстренной помощи:

  • Горячая линия для пострадавших от насилия — 8 017 317-32-32.
  • Общенациональная горячая линия для пострадавших от насилия в семье — 8 801 100-88-01.

Библиотека Onliner: лучшие материалы и циклы статей

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by