Психолог о белорусской «местечковости»: мы выпячиваем свою убогость и гордимся ею с такой же силой, с какой американцы радуются достижениям
Поводом для разговора с практикующим минским психологом, гештальт-терапевтом и супервизором Ольгой Горбатенко стал риторический вопрос успешного московского топ-менеджера: «Почему же вы, белорусы, постоянно себя критикуете?» Беседа о национальной тяге к самобичеванию плавно перетекла в метафизические рассуждения о психологических травмах целых поколений, внутренних причинах эмиграции и «местечковости» белорусов. Интервью о том, в чем непросто признаваться, читайте на Onliner.by.
— Почему белорусы так часто ругают свое, отечественное, и хвалят чужое, заграничное?
— Знаете, есть такая поговорка: глаз себя не видит. А белорусский — еще и не верит… Вообще, критика — это хорошая вещь. Когда мы чем-то недовольны, то хотим это изменить. Но если желание не реализуется, тогда недовольство остается. Мы терпим, и недовольство накапливается и начинает расползаться даже на то, что прежде нравилось нам, доставляло удовольствие. И начинается: «Нет-нет, и не убеждайте, в Минске ВСЕ ужасно».
С другой стороны, есть в психологии такое понятие, как проекция. Это отторжение каких-то неприятных или приятных вещей в себе. В случае с белорусами это говорит о том, что определенных достоинств в себе мы не принимаем. Белорус не признает собственные таланты, он отвергает их и проецирует вовне. В себя мы не верим. Из-за этого неверия даже в другие страны не выезжаем: мы смотрим на иностранцев по телику и завидуем, у них ведь все лучше, чем у нас. Как говорится, нет пророка в своем отечестве. Это последствия родовых посланий от бабушек: вот был у тебя дедушка — талантливый человек, кандидат наук, но его не уважать стали, а расстреляли, помни об этом.
Кстати, когда мы с коллегами в психологическом сообществе общаемся на такие темы, то приходим к выводу, что белорусский народ травмирован, как и любой другой. Но, кроме этого, у нас есть такая черта, как терпеливость. Мало того, что мы травмированы, так мы еще это накапливаем, терпим, и все эти «эмоциональные бомбы» у нас остаются. Мы проживаем это, и формируется соответствующий характер: как-нибудь перетерпеть, переждать. Знаете, это как в анекдоте про русского, украинца и белоруса. Пришли они втроем на заседание, и каждый неожиданно сел на гвоздь. Русский вскочил, начал материться, возмущаться. Хохол гвоздь достал и подумал: «Ну, в хозяйстве пригодится». А белорус сидел на гвозде, терпел-терпел — да и привык: «Ай, потерплю, пройдет». То есть белорус не возмущается, не использует это во благо, а просто терпит.
Мы жалуемся на то, что у нас все плохо. А почему? А потому, что не идем, не делаем, не активничаем, не проявляем свои способности и таланты для улучшения собственной жизни. Эта психология воспитана в нас. Я называю ее инфантильной позицией, когда человек ожидает получения всех благ от государства. Государство на самом деле тоже многое сделало, чтобы сформировать эту позицию: вот вам бесплатная медицина, вот пособия. Вы только на нас работайте, а мы обо всем позаботимся. Не думайте о будущем, все будет в порядке, мы гарантируем. Только голосуйте за нас! Это воспитывает и поддерживает позицию «малой ответственности» за собственную жизнь. Минимальной ответственности. Например, я получила профессию, нашла государственную работу — и все, успокоилась. Я не учитываю, что все в мире на самом деле нестабильно, что это некая иллюзия. Я не забочусь о том, чтобы у меня появились иные доходы, если возникают иные желания. Я просто жалуюсь: «Вот, опять мне не платят премию». Нет чтобы пойти и договориться о прибавке к зарплате, начать диалог с начальником! Или найти способ реализоваться в другом месте. Но ведь это уже столкновение с риском, с нестабильностью — то, чего нас приучали бояться. Фиксировали на этом. Это не плохо и не хорошо, это просто следствие тех государственных устройств, которые у нас были: советское пространство, постсоветское… Сейчас, конечно же, возможностей реализоваться в разы больше. Нет такого диктата: думай то и не думай это. Но привычка осталась, даже у молодежи. Да, конечно, есть те, которые рискуют, уезжают в другие страны. Или возвращаются из заграницы с капиталом и рискуют делать бизнес здесь. Но далеко не все готовы столкнуться с нестабильностью.
— Какие травмы испытал белорусский народ, кроме очевидной Великой Отечественной войны?
— В первую очередь можно назвать разрушение царской империи и построение социализма. Во времена нэпа многих белорусов выселили и расстреляли, уничтожили именно интеллигенцию. Это было и в других странах — и в России, и на Украине уничтожали целые народы. А что такое интеллигенция тех времен? Это были в первую очередь образованные мужчины. То есть именно на них пришелся удар. Представляете, сколько семей лишились отцов? Тысячи, десятки тысяч. А в семье отец отвечает за социальную активность и социальную успешность. Функция матери — в развитии умения обращаться с чувствами, создавать отношения, любить, заботиться. То есть травма заключается вот в чем. Увидев, что отец был таким успешным и поплатился за это (а резали же не просто рабочих, а кандидатов наук, ученых, инженеров, мыслящих и думающих), люди решили для себя: не дай бог я таким буду, меня уничтожат. Детский опыт записывается на подсознании. Большинство детей и матерей выжило, и они росли без отцов с этой установкой: успешность чревата насилием и позором. То есть в национальной психике присутствуют явные ограничения на неосознаваемом уровне. Это первый момент.
Второй момент — война. Это страдания, лишения. Послевоенное поколение тренируется выживать в героических психологических стратегиях. Там нет места чувствительности. Нужно быть сильным, героем, волевым человеком. Ни в коем случае нельзя быть слабым. Если ты слабый, то тогда ты такой уже несчастный, что просто ужас. «Я пострадал в концлагере, а теперь вы меня всю жизнь содержи́те. Я так сильно пострадал, что теперь мне весь мир должен». Это позиция жертвы. То есть сформировались диаметрально противоположные поля: либо герой, либо жертва. А последствия накапливаются, и в результате сегодня мы имеем определенную картину.
Про войну еще важно понимать, что в Беларуси было уничтожено очень много мирных жителей. Тут есть большая разница: погибли в боях или были уничтожены в собственном доме. Я не берусь отвечать за историю Украины, но точно знаю, что в России уничтожение мирных жителей было значительно меньшим: там шли бои. А мы территориально были на пути раньше, чем все остальные.
Накапливаемый опыт порождает определенные вещи. Да, война закончилась, ситуация поменялась, вроде бы все хорошо. Но наша хваленая «памяркоўнасць» — не признак ли это того, что мы все терпим, ничего не говорим и ненавидим окружающую действительность?..
— Многие ли клиенты в вашей частной психотерапевтической практике изъявляют желание уехать за границу, потому что в Беларуси все слишком плохо?
— Я бы сказала, процентов двадцать. Главный стимул — дискомфорт из-за того, что им не удается реализовать желаемое. Их не устраивают условия экономической игры. Но, кстати, за мою практику ни один не уехал. Они подают на грин-карту, например, но в итоге все равно остаются в Беларуси и строят здесь бизнес. Мечта об эмиграции — это некая поддерживающая иллюзия о том, что в другой стране есть шанс на лучшую жизнь.
На самом деле можно быть счастливым и несчастным в любой точке земного шара. Единственный реальный бонус, который получает человек, эмигрировавший на Запад, — это более высокая культура отношений. Мы сто лет жили в СССР, а они — в диком бизнесе. Поэтому они выработали уважение к инаковости: публично я не буду тебя обзывать, не посмею плохо посмотреть. Там высочайший уровень регуляции социальных отношений. В частном бизнесе важно хорошо обращаться с клиентом, чтобы сохранить его. А у нас все, включая покупателей, давало государство. Не я себе клиентов находил, а мне государство обеспечило. Так зачем мне им улыбаться?..
Все люди одинаковы, и отношения, по сути, одни и те же. В конечном счете все упирается в фактор культуры. Но это, знаете, всего лишь бонус. «Купите у нас две пары обуви и получите крем бесплатно». Так вот, в Беларуси крем не дарят, а, например, в Канаде и США дают не только крем, но еще и щеточку. Конечно, приятно. Но мне же все равно придется купить две пары обуви и там, и тут. Мне все равно придется вкладываться, сталкиваться со стрессами, решать свои личностные сложности, профессиональные задачи, расти, развиваться, опираться на себя, на своих близких, на сообщество, быть в контакте. Я никуда от себя не денусь, хоть в Антарктиду перееду.
— Зачастую белорусы охотно признают свою «местечковость»: мы, мол, маленький и забытый провинциальный край некогда цветущей империи. Как это объяснить с точки зрения психологии?
— Это определенная установка, с которой мы живем. Вы говорите, что она неверная. Но подождите, давайте посмотрим, для чего она нужна. Неверная — это если у человека есть желание гордиться своей страной и что-то в ней творить, а если он ничего не хочет и его все устраивает, то это как раз-таки очень даже верная установка. Она идентична человеку: «Я живу в местечковости и горжусь своей убогостью». Как американцы психологически находятся на вершине олимпа («Мы гордимся собой!»), так белорусы со своей перевернутой гордостью находятся в самом низу («Мы самые худшие!»). Это называется «нарциссические качели»: я — лучший, я — ничтожество. По сути, это одно и то же. Ведь можно и ничтожеством своим выпячиваться с такой же силой, как и достижениями.
Установки есть у всех. Но у одного человека установка об убогости начинает доминировать, он на нее опирается, руководствуется ею, а второй человек осознает ее и что-то делает в своей жизни: трансформирует ее, меняет на другую. Зачем так мыслить про свою страну — «местечковая»? Меня это, если честно, удивляет. Я люблю Беларусь. Да, мне многое не нравится, включая то, что даже молоко можно найти в той же Италии дешевле и вкуснее, но сам принцип Беларуси мне приятен. И я делаю многое, чтобы мне здесь было хорошо. Допустим, мне не нравится, как меняется климат. Но можно много говорить о плохой погоде, а можно купить хорошую финскую обувь и наслаждаться жизнью. Я выбираю второе.
«Местечковость» порождается психологией жертвы: «Я никто, у меня нет сил». Но посмотрите на соседние Литву и Латвию. Они же меньше нас во столько раз! Но за последние десятилетия они сделали для себя очень много. 600 тыс. молодых латышей уехали в Англию, хотя никакой войны сейчас нет. Просто им плохо живется в родной стране, и они не согласны с этим мириться. Но, я уверена, они еще вернутся и построят вокруг себя те условия, которые им нужны.
«Местечковость» — это когда человек говорит: «Ой, конечно, у вас в Минске/Москве/Лондоне хорошо, у нас-то такого нет и не будет». Но ведь он ничего не делает, чтобы стало хорошо здесь. Не надо исправлять всю деревню, ты хотя бы дом свой построй так, как тебе нравится. Хотя бы огород свой сделай так, как тебе нравится. Иди, рискуй, выходи из мышления «местечковости»!
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. db@onliner.by
