«Под моим именем толкали какой-то непонятный шансон»

— Как ваши дела? 

— В общем, все хорошо. В состоянии затишья перед бурей.

— А что за буря? 

— Люди, которые чем-то занимаются, периодически находятся в состояниях между бурями или в бурях. У нас такая серьезная буря была: презентация альбома в Москве. Мы впервые выпустили альбом через российские выпускающие компании, привели в порядок весь свой музыкальный материал — под моим именем перестал быть какой-то шансон, неизвестно кому принадлежащий.

— Такое тоже было? 

— Да, причем в какой-то момент я смотрел на это со смехом и не понимал, откуда это могло появиться и кому это нужно. Я бы понял, если бы кто-то свою песню вывесил под фотографией Билана или Киркорова: они, наверное, популярнее ребята. А здесь кто-то решил воспользоваться моей популярностью. Значит, она есть.

— Как это происходило? Приезжаете на заправку, а там какой-то шансон с вашим фото? 

— Нет, до дисков не дошло, но в iTunes и на других площадках висели обложки с моим лицом и названиями вроде «Снова осень», а дальше список песен: «Зинка», «Стакан», «Я откинулся» и таких штук 25. Сначала я не обращал на это внимания, а потом, оказалось, это сыграло свою неприятную историю: когда мы выпустили песню «Она пьет-курит», поговаривали, что то ли в Казахстане, то ли где-то еще эта песня стала чуть ли не гимном феминисток, и когда люди начали искать что-то еще, то наткнулись на этот шансон.

— И весь интерес угас, да? 

— Да, были такие моменты. Но я человек, который еще помнит, как песни слушались на кассетах, и не всегда четко понимаю, как можно разместить где-то свой материал. Кому-то отдавались права на то, чтобы это можно было сделать, и, видимо, в такой каше и неразберихе вот это и происходило. Но сейчас если забить в поисковик «Дядя Ваня» — то, что не Чехов, это мы. Ну и музыка приведена в порядок: там только наши треки.

— У вас же вообще негативное отношение к шансону. Вы говорили: «Стасик Михайлов — удар по российскому вкусу». 

— Ну может это не моя прям цитата…

— Нет, я процитировал дословно. 

— Это я прям когда-то сказал? Умно сказал, молодец! Шансон… У нас просто есть извращение понятий. Это еще когда-то Макаревич в одной своей песне пел: «Кабак назвали эстрадой, а блатняк окрестили шансоном». Это разные вещи. Блатняк — это блатняк, а шансон — французская городская песня, это красиво. Но у нас это все перемешано. Что касается Стаса Михайлова, мы с Леней Шириным как-то делились впечатлениями. Леня еще из той эпохи, когда люди писали три куплета в песнях. Формат «три минуты, а лучше две с половиной» был непонятным: в песне рассказывалась какая-нибудь история. А у Михайлова есть песня, которая начинается с того, что он что-то разрисует в черное, дальше идет припев, а второй куплет отличается от первого только тем, что он СНОВА разрисует что-то в черное. Это тот случай, когда хватило бы минуты, но стараются растянуть на три. Это тот самый удар по вкусу.

Мне всегда интересно, что останется после. Я не уверен, что песни Стаса Михайлова лет через десять кто-то будет петь под гитару на кухне с друзьями. В том, что «Поворот» будет петься еще лет через десять, я практически уверен. В том, что Шевчука будут по-прежнему перепевать, тоже уверен. В том, что пацаны будут учиться играть на гитарах песни Цоя, я тоже уверен. Может быть, лет через двадцать Цой куда-нибудь уйдет, но только если появится кто-то, кто станет на тот же уровень.

— Еще одна ваша цитата про шансон: «Когда подобный разряд музыки начинает переводиться в состояние „это модно“ и переделываются классические произведения, они опошляют его». 

— Ну-у-у да.

— Давайте поговорим про вашу версию песни «Черного обелиска» «Я остаюсь». Это не кабак? 

— Нет, это не кабак ни в коем случае. Здесь за основу взят сам Крупнов. У «Черного обелиска», когда Крупнов с ними работал, это звучит более жестко, потому что это группа такая — более жесткая по звучанию. А наша версия была близка к звучанию проекта Крупнова «Крупский сотоварищи»: там были дудки, саксофон там ярко звучит — это такое ска, и к шансону его точно нельзя относить. Мы это взяли за основу, потому что я был на шоу «Голос». Понятно, что совсем такой трэш-дэз-метал там немного не в кассу. Не поймут. Да и сыграть трэш оркестру Жилина… От них это звучит не совсем правильно. Здесь рок-н-ролл в душе, который немножко под попсой, чтобы легче было, чтобы музыка была доступна обычному слушателю.

— Короче, конформистский вариант. 

— Да, но мы гордимся этой песней, потому что сделали в ней медленный кусок, которого не было ни у Крупнова, ни у «Черного обелиска». Мы по-другому сложили и добавили трагизма произведению. Но с хеппи-эндом, потому что если человек сказал: «Я остаюсь», значит…

— У вас никогда не возникает ощущения, что вы идете на какой-то компромисс? Что вы делаете конформистский продукт? Потому что везде выпячивается ваша брутальность, вот этот образ, а потом слушаешь ваш альбом, а там гитарные номера и — бац — поп-фанк. 

— В принципе, мы всегда делали то, что нам нравится. Нельзя сказать, что это в угоду кому-то и чему-то: это уже в прошлом. Было время, когда звучала песня «Наша Белараша». А этот альбом сделан по принципу «то, что нравится». Вот песня «Война» — это поп-фанк, но все, что там играет, это абсолютно живые инструменты. Покрутили в студии, поискали звуки, но играется все живаком: сэмпловая только подзвучка барабанов. А в живаке, когда на концертах, оно звучит жестче. Просто радийная версия вот такая. А есть ди-джейский микс, которые друзья сделали. Музыка разная, но просто она такая получилась.

У нас в группе нет такого понятия: «Мы должны играть только в таком ключе и звучании». Наоборот, иногда мы отталкиваемся от того, что вот такая песня у нас уже есть, давайте сделаем что-то другое. Это поиск, чтобы музыка была разная, для того, чтобы большему количеству людей это понравилось. Основная идея: чтобы люди думали. Меня периодически спрашивают: кто твоя целевая аудитория? Для меня это сложный вопрос: бывает, на концерты приходят люди возраста моей мамы. 70 лет - это не диагноз, а совокупность того, что человек слушал в молодости. Иногда подходят мужчины немолодые и говорят: «Слушай, ну класс. Вот здесь прослушивается Pink Floyd, а здесь — „роллинги“». Я тогда понимаю, что люди слушали и с чем сравнивают. А периодически мы ездим в «Зубренок» и даем там концерты. Детей сложно обмануть. Если концерт не нравится, они просто могут посидеть и послушать. А если нравится, они подрываются и начинают танцевать. Так обычно и происходит.

— Вы когда про выступления рассказываете, вы говорите про билетные концерты? 

— Про разные. Тот же «Зубренок» — это не билетный концерт, это наша благотворительность. Есть концерты в клубах, в которых кавер-бэндом работаем. Сейчас уже поменьше: отошли от этого, слава богу. Но иногда случается — раз в два месяца появляемся, чтобы не терять сноровку. Надо уметь работать на разную публику и понимать, что и с кем делать, когда ты на сцене. Сыграть программу — это хорошо, но мы часто меняем что-то на месте, потому что «вот сейчас не эта песня нужна, а вот эта». В любом случае это общение с публикой: если ты отдаешь, то к тебе возвращается.

Билетных концертов не так много. Во всяком случае, было. Но сейчас на это начинаем выходить. Вот в Москве был билетный концерт, и, что приятно, мы вышли в плюс.

«Нас спрашивают: „А почему вы не играете Despacito?“»

— Вы в 2008 году после «Новой волны», когда Пугачева вам приз вручала, говорили, что получили от нее волшебный пендель и все только начинается. Сейчас вы говорите примерно то же самое. Десять лет прошло!

— Да. С одной стороны, есть люди, которые за десять лет, наверное, уже все сделали, забыли, что этим занимались, и ушли на покой — почивать на лаврах. Вот сравнение двухнедельной давности. Я съездил на концерт «Ночных снайперов»: 25 лет группе, и я бы не сказал, что Арбенина как-то почивает на лаврах. Она все равно продолжает быть с какой-то правильной пулей в голове, продолжает рвать, что-то писать и делать. Наверное, это состояние, когда рок-н-ролл — это не результат, а процесс. Да, вот у тебя появились песни, которые все знают и поют, это кайфово. Но не к этому стремятся истинные рок-н-ролльщики — для них важен процесс.

— Про истинных рок-н-ролльщиков… Я слышал кучу версий того, что такое рок-н-ролл. Давайте послушаем вашу. 

— Рок-н-ролл — это настроение, в котором ты живешь.

— Какое оно? 

— Оно абсолютно разное. Нельзя сказать, что взять флаг в руки и пойти на баррикады — это рок-н-ролл. Это тоже может быть он, но он ведь разный: это и блюз, и рок, и рокабилли, и так далее. Массу музыкальных направлений можно отнести к состоянию рок-н-ролла.

— Это мы с вами в казуистику уходим со всеми этими стилистическими нюансами. 

— Да, а каждая песня во всех этих музыкальных направлениях пишется под разным настроением. Но это все рок-н-ролл. И человек, который живет в этом состоянии, разном… Потому что любовь к семье — это тоже рок-н-ролл, если эта семья поддерживает тебя, ездит с тобой. Когда твой ребенок в машине катается и говорит: «Папа, поставь вот эту свою песню». Когда ты сидишь тихонько, потому что ребенок спит и уже ночь, и ты с гитаристом тихонько начинаешь играть и понимаешь, что что-то получается, и в этом запале будишь всех… Вот это тоже рок-н-ролл. Поездки, мотоциклы, иногда крутые гостиницы с полным «фаршем», а иногда хот-доги на заправке — все это тоже рок-н-ролл. Нельзя сказать, что это. Это просто настроение, в котором ты живешь. Либо тебе это нравится, либо нет.

— Человек, который в 2018 году играет в барах кавер-версии Led Zeppelin и Pink Floyd, это рок-н-ролл?

— Скорее всего, да. Даже однозначно — да. Потому что если основная задача — выкосить бабла, то человек будет играть что-то посвежее.

— Не факт. 

— Он, скорее всего, будет играть «Ленинград», IOWA, БИ-2.

— Или «Smoke on the water», «Another brick in the wall» и «Song 2». 

— Вот здесь вопрос, потому что Song 2 уже вошла в состояние «и нашим, и вашим» — она просто задорная, там есть что-то, что подрывает вне зависимости от музыкальных предпочтений. Что касается «Smoke on the water», многие ее уже не играют. Это как в истории с магазином гитар в центре Лондона: «Этот магазин открыт с 1956 года, „Smoke on the water“ играть запрещено». А вот тот, кто сыграет «Another brick in the wall»… Это люди, которые играют ради музыки. Это все-таки более интеллектуальная вещь. А если они еще сыграют «Wish you were here»… Это совсем другая история.

— Но эти люди не играют свои, пусть и корявые песенки.

— Не все люди могут написать свою песню, даже корявую. А тот, кто пишет что-то, у него может быть момент адекватности самоопределения и излишней самокритики. Человек, который написал песню, не знает, понравится она или не понравится: он боится ее представить.

— Простите, ну а где в том, что вы описываете, рок-н-ролл?

— Душа автора — это очень тонко организованная фигня. Если говорить о наших реалиях, то есть некоторые кабаки, в которых директоры говорили: «Нет, надо играть только хиты». Мне когда предъявляли в стиле «нужны только хиты, а свое не надо», я отвечал: «Идите глубоко и надолго». Но в такой ситуации могут оказаться те, кого не показали пару раз по телевизору, и человек может держаться за место работы — это наши грани. Нас постоянно чуть подвигают, ограничивают.

— В этом и заключается вопрос: сегодня ты не хочешь играть хиты, завтра на твоем месте окажется десяток тех, кто хочет. 

— В некотором смысле мы именно поэтому «слезли» с кабаков. Спрашивают: «А почему вы не играете Despacito?» Отвечаю: «Да потому что не нравится мне эта песня». То, чем можно гордиться: мы играем то, что нам нравится. Понятно, бывают разные вариации на тему. На 1 апреля мы развлекались и делали каверы на «Мурку», брали одну из песен группы «Топлесс» и делали это по-своему — кавер в полном понимании. Вплоть до того, что перепевали одну из песен Солодухи на его 50-летии. Автор песни потом подошел и сказал: «Вот так это должно быть».

— Ну Солодуху и Vanilla Sky перепевали. 

— В итоге получалась песня, за которую не стыдно. Это прикол.

— Кстати, про «Мурку». У вас же была история, когда вы в тюрьмах выступали. 

— Было дело.

— Как вы вообще туда попали? 

— Периодически и неплохие люди туда попадают. В общем, нас пригласили. Мы сыграли. Отдельная история с тем, как мы туда заезжали, выезжали.

— Расскажите. 

— Ты заезжаешь и сдаешь все телефоны и паспорта. Выставляешь аппаратуру, все нормально. А потом возникает вопрос: «А который час?» И тут ты понимаешь, что находишься вне времени. Ты просто потерялся. Начать через 15 минут? А это через сколько? Как быстро они пройдут?

У нас многие песни меняют смысл в зависимости от того, где исполняются. Песня «Я остаюсь», исполненная, например, для медиков или военных, которые остаются верными своему делу, это очень правильно. А эта песня, исполненная, например, где-то в рамках предвыборной кампании в присутствии президента, это уже немножко другой смысл. Или эта песня, исполненная для людей, которые сейчас находятся в тюрьме… Здесь смысл совсем другой. По некоторым нашим песням тоже есть такой момент. Ситуативно понимаешь: «Блин,  вот здесь это звучит совсем иначе». Вплоть до того, что мы меняли некоторые слова на более мягкие. А в тюрьме одна из самых внимательных аудиторий.

— У них нет выбора. 

— Дело не в этом. Ведь есть же фраза «фильтровать базар». Вот там его надо фильтровать полностью. И в песнях тоже. Взять «Мурку». Они смотрят: прогнется человек или не прогнется — есть провокации из зала. И в какой-то момент оттуда звучит: «А „Мурку“ слабо?» Классическая фраза, и ты понимаешь, что есть два варианта: сыграть либо не сыграть. Если сыграешь — значит, прогнулся. Если не сыграешь, значит, не совсем уважишь данного зрителя. Как выйти из этой ситуации? У меня тогда родилась фраза: «Сыграть-то не слабо, но вот понятий не хватает». Те люди, по которым видно, что они в авторитете, говорили: «Красиво сказал».

— Как вы сориентировались в этой ситуации? 

— Черт его знает. Наверное, разные люди попадались в жизни. Я еще девяностые помню.

— Вы вот говорили про предвыборную кампанию и про песню «Я остаюсь», которая на ней звучит в другом ключе. У вас и такое бывало? 

— Всякое бывало. Я могу сказать, что пожимал руку президентам: и нашему, и с Путиным пересекался.

— При каких обстоятельствах? 

— Здесь разные мероприятия были: и «Мисс Беларусь», и прием у президента. Что касается Путина, там тоже было одно мероприятие полузакрытое. И я там пел.

— Как вы туда попали? 

— С оркестром Жилина. Это уважаемый оркестр, который работает с хорошими музыкантами и вокалистами. Оказалось, что я тоже качественный персонаж.

— В каком случае вы можете отказаться от выступления? 

— Сложно, честно говоря, представить такую ситуацию. Хотя если человек начинает как-то себя неправильно вести в плане неуважения и активного навязывания чего-то… Грубо говоря, мне нужна «Мурка», и только ради нее мы вас и берем. В этом случае я скажу: «Знаете, в таком случае возьмите кого-нибудь другого».

— Вопрос денег здесь роли не играет? 

— Понятно, что за знатный гонорар можно… Но чаще всего получается, что чем знатнее гонорар, тем к тебе более уважительное отношение и тем больше человек подготовлен к твоему выступлению. Он понимает, какую музыку мы делаем, какие у нас есть песни, и может при встрече это сказать. Но бывали и звонки из разряда: «Здрасьте, мы бы хотели, чтобы вы у нас выступили». Отвечаю: «Здрасьте, $2000, и мы у вас выступим». В ответ: «Как так? А вы у нас семь лет назад играли за $400». Ведущего Дядю Ваню приглашали, потому что знали, что он будет в каких-то сумасшедших ботинках, в чем-то таком эпатажном, но изредка попадались заказчики, которым, у меня было ощущение, нужно было для пафоса меня позвать. Мол, Дядя Ваня, его показывают по телевизору, оцените. Я не сильно понимал, зачем был нужен на этих мероприятиях, но в силу профессиональной гордости все это выруливал.

Раньше брались за все и за любые деньги, а сейчас подросли и можем себе позволить от чего-то отказаться и играть там, где понимают, что мы делаем.

— Религиозные убеждения, политические взгляды, сексуальная ориентация могут стать причиной вашего отказа? 

— Наверное, да. Что касается сексуальной ориентации, у меня есть знакомые геи и лесбиянки — пока ко мне никто не пристает и не пытается склонить…

— Это и в гетеросексуальной среде так себе вариант.  

— Да. Вопрос такой: нормальные люди или нет. Кому какое дело, кто с кем спит? Но если в рамках этого выступления нужно будет кричать: «Вступайте все в ЛГБТ!», то нет. Если вопрос политический «за кого-то», то в зависимости от того, за кого именно. Я должен знать, разделяю ли я идеи того или иного кандидата. Если взять российско-украинский конфликт, то если это выступление за мир, то да. Причем без разницы, на какой стороне. Если это будет выступление за войну, то ни за что и никогда. В принципе я стараюсь быть аполитичным человеком. Да, у меня есть свое мнение, но я его не буду навязывать. Там, где политика, нет рок-н-ролла.

— Первый пример, который приходит на ум, это война во Вьетнаме. 

— Ну, это другая история. Да, это политика, это рок-н-ролл. Но это время другое и… Черт его знает. Наверное, это зависит от национального самосознания: Америка, идущая спасать весь мир. Да, их убедили, и они с абсолютным пониманием того, что помогут солдатам, туда поехали. Другое дело, что в те времена возможностей посмотреть со стороны было гораздо меньше. Сейчас, находясь в Беларуси и глядя на то, что происходит с российско-украинской стороны, ты видишь, как на твоих глазах у людей меняется мировоззрение, как бывшие братья становятся врагами. И ты, находясь в нейтральной стране, видишь, какими способами это делается. Сейчас можно понять и осознать, что есть не только одна точка зрения, есть и другая. В те времена, наверное, была одна точка зрения — и все, это не ставилось под сомнение.

 «Обо мне даже создатели „Теории Большого взрыва“ что-то написали»

— Вам когда-нибудь бывало стыдно за то, что вы делаете? 

— В глобальном смысле?

— В музыкальном. 

— Наверное, нет. Что касается своих песен, стыдно в принципе никогда не было. Да, сейчас, по прошествии какого-то времени и глядя на старые песни, которые не поются, думаешь: «Да, детство». Недоделали, недокрутили. Но это сделано, и от этого, во всяком случае, можно отталкиваться дальше. Что касается каких-то историй… Да нет, наверное. Понятное дело, что самая скандально-музыкальная история с песнями «Саня останется с нами» и «Наша Белараша». Что касается «Белараши»… Она быстро написалась, за полчаса на кухне. Потом началось: «Здесь сильно фривольный текст, о Беларуси надо как-то правильнее». Нашлись люди, которые переписали текст, и его даже пришлось записать, и он потом даже пелся на каких-то там «Песнях года».

— Почему пришлось? На вас оказывалось какое-то давление? 

— А это даже не мы переписывали. Мы сделали свою версию, которая более известная. Разница в том, что если у нас песня начиналась: «Здесь нет ни нефти, ни газа, но есть трактора и БелАЗы», то госверсия звучала так: «Шепотом пущ Беловежских баюкаем всю планету». Просто другие авторы переделали, потому что это же песня, которая будет на ОНТ. Есть заказ от производителей скетч-шоу, ну и все. А когда дело дошло до «Новой волны» и вот там я спел наш изначальный вариант, были моменты, когда звонили с телеканала ОНТ: «Это что ж ты там спел? Нас же теперь покромсают и поувольняют». Спрашиваю: «Вас-то за что?» Отвечают: «Мы ж все это показываем».

— А вы не были связаны с ОНТ контрактными обязательствами? 

— Неа. В этом отношении я достаточно вольный человек. Единственный контрактные обязательства у меня перед БНТУ — я там до сих пор преподаю на четверть ставки. Я периодически там появляюсь и читаю лекции, моя трудовая книжка там лежит. Что касается телеканала, я никогда не стремился сесть к ним на контракт и быть «лицом ОНТ». Я лицо Ивана Вабищевича, а все остальное… Работаем — значит работаем.

После той истории, наверное, на полгода эту песню закинули и забыли от греха подальше. Мол, пронесло: никого не уволили. Хотя там ничего крамольного нет, там все позитивно: просто про Беларусь спето весело. Потом так получилось, что на одном из приемов у президента я, можно сказать, пошел ва-банк. Поздоровался и сказал: «У меня есть вопрос про песню „Наша Белараша“». А он отвечает: «По-моему, хорошая песня». И за следующие несколько лет я устал петь эту песню на всех концертах. Когда я приносил другие и говорил: «У нас есть вот эта, эта и эта», мне отвечали: «Нет, у вас есть „Белараша“». Вплоть до того, что я ее пел три года подряд на День Независимости. Начали сами на себя каверы делать, чтобы было хоть немного веселее.

Что касается «Саня останется с нами»… Это песня, которая имеет место. Она написана весело и написана не нами. Спасибо RockerJocker.

— Как эта песня попала к вам? 

— По звонку. За несколько дней до того концерта, на котором она была исполнена. RockerJocker почему-то отказались: у них то ли концерты были, то ли что-то еще. Мне позвонили: «Будет концерт, приедет президент. Тебе надо спеть песню про Саню». Я говорю: «Я так понимаю, что, наверное, это предложение, от которого не откажешься. Окей». Я спел. Для меня это был своего рода вызов самому себе. Она получилась абсолютно нейтральной и оказалась абсолютно универсальной в зависимости от того, кто ее слушает.

— То есть как и многие песни, которые вы исполняете. 

— Да. Причем я уверен, что пацаны написали ее моментально. Это такое... выскочившее легко. И у меня все корпоративы разделились на «„Саню“, пожалуйста» и «Пожалуйста, только не „Саню“». Вопрос, кто как воспринял эту песню. А она оказалась универсальной, ситуативной.

— Вы в курсе, что вас называли автором самой ужасной поп-музыки, которая когда-либо была создана от начала времен? 

— А я когда-то писал поп-музыку?

— По крайней мере, так это восприняли. 

— Ну класс.

— Это слова создателя «Теории Большого взрыва». 

— А-а-а, с ним я полностью согласен.

— Расскажите, как с вами случилась история с сериалом «Теоретики»?

— Я очень люблю «Теорию Большого взрыва», но узнал про этот сериал благодаря тому, что снимался сериал «Теоретики».

— То есть вы получили заказ и не знали о существовании сериала?

— Абсолютно. Я знаю всю эту историю изнутри. Команда ЧП, в которой я играл, занимается ситкомами и адаптациями, и на тот момент одна наша телекомпания предложила одному нашему телеканалу: «Будем снимать офигенный сериал, туда нужна песенка». Спрашиваю: «О чем сериал?»— «На вот тебе четыре серии. Есть такой американский аналог, но мы делаем по-своему». Я еще задал вопрос: «Так это адаптация?» — «Ну да, все договорено, все пучком». Так я узнал, что такое «Теория Большого взрыва»: посмотрел несколько серий, вырванных из какого-то сезона. Смешно. Забавно. Классные персонажи. Классная игра. Я четко понимал: нельзя же просто украсть, в телевизионном пространстве все делается иначе. Подумал: круто, что наши смогли договориться. Более того, мои друзья из команды ЧП пересекались с Чаком Лорри и обсуждали разные сериалы. Говорят: «Давайте снимем „Теорию“». И он тогда сказал: «Я продам все, но только не „Теорию“. „Теория“ — это свое, это для души». Но это я узнал позже. А тогда ответил: «Ну окей». Тем более что типажи похожие у наших «чэпэшников». Все нормально, все весело и задорно. Записали песню: такой рок-н-роллец развеселенький. Наверное, под настроение фильма, который должен был получиться. А потом оказалось, что никто ни с кем не договаривался и просто решили стырить. И вот здесь мне стыдно, что я под это вписался. Но… Но вон обо мне даже авторы «Теории Большого взрыва» чего-то написали!

— Почему все получилось настолько ужасно? 

— Вопрос в том, кто автор и кто пишет. Для того чтобы написать большой и крутой сценарий, юмористические проекты используют огромное количество авторов, которые работают на заданную тему. Это большие финансовые вложения в авторство, и вот тогда из этого есть что выбрать. А когда целый сериал собиралось писать два человека… Ну вот. Это как сделать красивую машину, но забыть поставить в нее мотор.

 «Проверим: подорвется народ танцевать или останется сидеть на месте»

— Сколько вы потратили на новый альбом? 

— Сложно сказать. Плюс-минус три-четыре тысячи долларов.

— Небольшие деньги. 

— По сути, да.

— Я так понимаю, больше всего вы вложились в сингл «Восток». 

— На него ушло больше времени.

— Он даже на слух воспринимается иначе. 

— Да, во-первых авторство. Это первый наш эксперимент совместного авторства с Игорем Брусенцевым.

— Это человек, который писал для Николая Носкова? 

— Да, это автор Носкова. У нас сейчас директор в России — Юра Носков, племянник Николая Ивановича. Это старая правильная гвардия.

— Сколько Брусенцев получил за работу? 

— Он пока ничего не получил. Мы заходили с общими исходными. Понятно, что авторские будут ему начисляться.

— Фактически это была его инвестиция? 

— Да. Хотя этот человек мог сказать: «Ребята, заплатите мне $5 тысяч, и вот вам песня». Здесь на человеческих и дружеских отношениях он послушал то, что мы делаем, побывал на концерте, потом мы встретились, и он сказал: «Мне нравится, наконец-то появились мужики, которые могут спеть». Чуть позже как-то отдельно финансово, думаю, отблагодарим Игоря.

— «Прочь с дороги, мы идем на восток. Дикий Запад так упрям и жесток». О чем это? 

— Это опять-таки в зависимости от того, с какой стороны петь.

— Ну у вас же есть авторская позиция. 

— Авторская позиция… Почему мне понравился этот текст? Вот припев песни «Война» у меня родился утром в разгар российской-украинской истории, когда я включил телевизор и в очередной раз увидел происходящее. И понял: со всех сторон льется эта война. Вот этот вой, который хочется послать «на», чтобы не было этой войны. Так оно и родилось.

Что касается авторской позиции, этот текст Игорь написал в эпоху разгара сирийской истории. Русские люди никогда не были сильно за войну, но если уже так получается, что нас начинают активно гнуть, то готовы идти хоть на Восток, в Сирию. Песня пишется ситуативно, но все равно становится шире. Понятно, что если петь это в Беларуси или Украине, то это две разные истории. Для меня эта песня о том, что раньше было нормально, когда и жили вместе, и пели песни. Наверное, восток — это символ восхода солнца. У меня когда-то родилось предисловие для этой песни: «У всех дорог одни истоки, их часто ищут на востоке. У всех дорог один исток — идем за солнцем на восток». Наверное, это более широкая история. А откуда петь и откуда смотреть, это дело каждого слушателя. Каждый увидит в этом что-то свое. Мои друзья говорили: «Чувак, это политика». Ну да, это и политика. Так получается, что мы живем в ней.

— Но вы же называете себя аполитичным человеком. 

— Я-то аполитичен, но политика все равно присутствует в нашей жизни: полностью от нее откреститься не получится. Мы дышим, пьем, едим и вынуждены находиться в определенных условиях. Эта песня — многогранная история. Первый эксперимент, который не получился таким уж комом.

— У вас в следующем году сольный концерт в концертном зале «Минск». Почему именно эта площадка? Это такой «пожилой» вариант, скажем прямо. 

— Собирать танцпол — это Prime Hall, Дворец спорта или «Арены». Мы думали сделать презентацию в клубе, но в итоге все во времени срослось. Сама площадка нам это предложила, да и давно хотелось сделать такую концертную историю. Где потанцевать, мы найдем. Сам концерт будет спокойный — больше блюзовой музыки будет, что-то старое поиграем. С другой стороны, можно проверить: подорвется народ танцевать или так и останется сидеть. С чего-то надо начинать. Когда-то мы делали Дворец Республики, малый зал. И был хороший концерт.

— КЗ «Минск» — это самая крупная площадка, на которой вам доводилось выступать. Потянете? 

— Потянем, куда мы денемся.

Машинки для стрижки волос в каталоге Onliner

Читайте также: 

• «Ой, вы в жизни такой маленький. А можно вас пожмякать?» Алексей Хлестов о готовности стать фриком и деньгах семьи, которые тратит на карьеру
• «Кибершансон? Неплохая идея!» Единственный белорусский бойз-бенд про гений Михалка, песни «для души» и панк-рок в спортивном костюме
• «В баню нас ни разу не приглашали». Самый свежий состав группы «Топлесс» про непристойные предложения и сексуальную объективацию

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. sk@onliner.by