Мне 23. Обычно по ночам я или крепко сплю, или иду почилить на Зыбицкую да пропустить щавелевый шот. Работаю в офисе и ною, когда батареи еще холодные. Герою текста 100. В свои 23 она разбивала мерзлый торф в кочегарке — заработала аппендицит. И не ныла. Щавель в ее ранние годы был практически единственным пропитанием. Я послушала историю Марии Близнюкович и поняла, что вряд ли доживу и до 80.
— Я, голубка, никогда не думала, что проживу 100 годов, — сразу после утренней молитвы начинает свой рассказ Мария Близнюкович, которая родилась в 1918-м. — Иду, помню, на работу да думаю: доколь я буду мучиться? А мне господь написал 100 годов.
Ее речь — полесский диалект: «можу» вместо «могу», «робиты» вместо «делать», «хлиб» вместо «хлеб». Говорит она, будто сказку рассказывает. Как не о себе. Но о самых тяжелых моментах жизни — с надрывом.
Мария Прокофьевна родилась в России, в Орловской губернии. А через две недели мама вывезла ее и еще троих детей в деревню Плещицы Пинского района. Здесь героиня и провела свой в буквальном смысле век.
После жизни в разбитой школе семью Марьи Прокофьевны из пяти душ поселили в маленький дом — три на три метра. Говорит, спала с мамой до юности. Не было места. «Мама оденется каким лохмотьем, лягу до ее спиною, да согреемся. А топить дров не было». Ее мать, к слову, прожила 92 года.
По приезде в Беларусь мама героини сразу пошла работать, как она говорит, на панщину. Одного из братьев Марьи Прокофьевны и ее саму хотели забрать в приют — мать не отдала.
В 1921 году, до включения Западной Беларуси в состав Польши, США помогали Советской России справиться со страшным голодом. Нашей героине тогда было 2—3 года, но она помнит, что «раз на день Америка давала булочку, супу, кавы и нейкую одежду». «Дали мне чулочки, это мне почему-то зашло в голову, не забуду. А хлопцам — по рубашечке. А после поляки не давали», — вспоминает она.
— Мы жили дружно. Хоть и в бедности, но не крали, не обманывали. В хате не слышно было мата. Все люди дивились, что мы не ходили красть, — кроме того, бабушка рассказывает, что никогда не умела лгать.
В школе Мария Прокофьевна не училась. Нужно было ходить в другую деревню, но у нее не было даже обуви. С малых лет она нянчила детей односельчан, пока те работали в полях. Как подросла, пошла пасти коров за жито, «чтобы был хлеб».
«При Польше» она пошла разбивать лопатой мерзлый торф и уголь — он шел в горящую хлебопечь.
Ко Второй мировой она действительно стала заключенной. Сначала работала в артели в Пинске — чесала овечью шерсть и шила одежду для военных. Потом немцы заставили ее мыть котлы и посуду в пинской столовой. Она вспоминает, что тайком бросала хлеб и мыло «русским пленным». Говорит, душа болела, как они просили, страдали и как их мучили.
После войны она снова трудилась на сельхозработах для односельчан. В 1953-м полгода работала в Украине — полола арбузы.
Мария Прокофьевна рассказывает, что в Украине ей совсем не понравилось. Помыться было негде, вода соленая — не могла ее пить. Да и приехала оттуда ни с чем, зарплату дали салом и житом. За его перевозку она заплатила больше, чем заработала. Скучала только по вкусу арбуза.
Десять лет до пенсии долгожительница работала в колхозе. «Мне грузили на спину мешки с зерном, и я носила», — она говорит, это было недавно, хотя с того времени прошло 40 лет
После вопроса о том, что хорошего из своей жизни вспоминает, Мария Прокофьевна подпирает рукой подбородок и пронизывает взглядом пол.
Долгожительница вспоминает, что в юности ее не хотели брать замуж именно из-за нищеты. Символично, что молодой она выступала в сценке с песней про девушку, на которой не могли жениться, потому что у той не было приданого.
После смерти мужа бабушка прожила 20 лет в своем доме. Теперь живет у племянницы Ольги, которая смотрит ее, как родную мать. Женщина причесывает свою тетю, поправляет ей косынку и ласково, чуть нараспев приговаривает: «Хорошуха моя!» Ольга работает при церкви, поет в хоре.
Когда она уходит на работу, Мария Прокофьевна «занимается гимнастикой». Только, говорит, не может присесть. Она бодро показывает нам пару упражнений.
— Таблеток пока не пью. Только пустырника Оля накапает. Начала его пить, когда умер муж. В 95 мне врачи сказали, что давление высокое. Пила таблетки.
100-летняя женщина вспоминает, что за свою жизнь болела только малярией. Десять недель. Ей тогда было около 30.
Сейчас день Марьи Прокофьевны проходит спокойно, начинается с молитвы: «И ложуся — богу молюся».
Мария Прокофьевна говорит, что никогда не боялась старости, не считала своих лет. День прошел — и хорошо.
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!
Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. sk@onliner.by