Пусть будут Тимофей и Тимур. Сейчас это два солидных мужчины, гармонично влитых в трудовые будни страны. К своему прошлому причастны только воспоминаниями. Тимофей помладше. В девяностых бегал от милиции, потому что вел себя не очень хорошо. Тимур эту милицию представлял.

Нищета, нерв, литейка

— До 1986 года все было ровно, — начинает Тимофей. — Ты оканчиваешь восемь классов. Поступаешь в ПТУ. Потом идешь либо на завод, либо в БНТУ, если хорошо учишься, и в итоге приходишь на тот же самый завод, но несколькими годами позже. У нас на районе все, в принципе, были одинаково низкого уровня. Ну, начальники пытались устроить своих детей в нархоз. Это уже не промышленность, никаких литеек и грязи — торговля.

Потом произошла перестройка.

— Раньше можно было просмотреть свой жизненный путь с первого класса. И все аккуратненько поддавались этой системе. А теперь нет. Начались кооперативы. Появились люди, которые зарабатывали чуть больше других. Кто-то богател, но по большей части случилась полная нищета. Появился нерв — и появился очень резко. Люди начали чуть-чуть по-другому думать: жизнь их заставила.

— Драка район на район — это вообще не белорусский менталитет. Массовых и системных разборок до перестройки не было, — вступает Тимур. — Город Минск, как бы там ни было, — это большая деревня. Все друг друга знали. Но ближе к концу СССР и уже когда он закончился, все вспомнили, что Беларусь — страна транзитная. Через Беларусь и Украину в Европу из Азии шли не только легальные товары, но и наркотики, допустим. Стали приезжать ребята из других стран. А до того Минск прирастал переселенцами из чернобыльской зоны. Так, допустим, заселялась Малиновка. Город серьезно менялся.

ДК профсоюзов, барбитура, Сельхозпоселок

В каждом районе была своя горячая точка. Все знают, что такое «Шарики». Неспокойно было на Чижовке, Комаровке, Сельхозпоселке в Советском районе, Немиге, стене Цоя.

— Естественно, Северный поселок — Ангарская, Охотская, Байкальская — они давали городу наркоту, — продолжает Тимур. — В Центральном районе недалеко от Дворца молодежи был рыночек — Сторожевский, если не ошибаюсь. Вот там тоже происходила жара. Сейчас это спокойный сквер. Ну и «Черная Серебрянка». Черная, потому что в девяностые там практически каждый третий сидел на игле. И кололись не чистоганом, а бодяжили ерунду (выпаренный мак с барбитурой), которая была черной-черной. Жесть дикая.

Заводской район мы называли пьяным. Но в последние 10—15 лет из него стали выходить токсины. Появились какие-то спортивные комплексы. Старое население повымирало. Не могу сказать, что там больше не выхватишь в темноте или не увидишь публику, которая падает в ноги под магазином в восемь утра, чтобы похмелиться. Но сейчас можно проехать по Ташкентской от Заводского райотдела до кольцевой — так это уже другой город.

Горячей точкой был ДК профсоюзов: там проходили самые мощные городские дискотеки, а соответственно, и драки.

— В районных ДК милиции было по два человека. Что они могли сделать с толпой? Ничего. Нужный уровень сопротивления не обеспечивали, — вспоминает Тимофей. — В больших местах, поближе к центру с этим было строже.

— Мы знали: с пятницы до воскресенья у нас веселая жизнь, — говорит Тимур. — Но, когда оказываешься в эпицентре драки, главное — быстро найти знакомые лица. Посмотрел: вот они, родные! Не надо никого больше ловить. Идешь задерживать основного. А без лидера все умирает. Принцип стадности: нет лидера — нет драки.

Кастет, Свердловск, крышует

Какова была природа тех драк?

— В девяностые годы все было по талонам. Носки, мыло, сахар — ничего не достать. Нищета плюс незанятая молодежь — за счет этого возникали стычки. Просто до хрена свободного времени и большая безработица, — отвечает бывший милиционер. — При этом такого, как в Москве, Питере, Свердловске, чтобы лупились прямо стенка на стенку, в Минске не было. Максимум сто на сто.

При этом заводчане, переселенцы и сидевшие были значительной частью контингента минской окраины.

— У нас в соседнем доме жил авторитет, который на воле проводил полгода и возвращался в тюрьму, — говорит Тимофей. — На первом этаже жил. Когда он был на воле, в районе переставали грабить квартиры. Не уважали, а, скорее, боялись, но в любом случае учитывали и предпочитали не связываться. Потому как он считал, что крышует район и несет за него ответственность. Выгодно было дружить с сильными. Вот такое примитивное доисторическое восприятие. Сильный выживал.

Порой необходимость демонстрировать силу вытекала из совершенно мирных ситуаций.

— Вот пустырь между Сухарево и Малиновкой, — вспоминает Тимур. — Там обычно собирались люди с двух районов — мяса пожарить. Ехать из Сухарево или Малины в центр или за город… Ну и денег не было, и транспорт не был так развит. Допустим, в милиции в 1993—1994 годах зарплата была $20—30. Собраться на пустыре — уже отдых. Ну и выпивали. А по пьяной лавочке ребята могли поссориться. Вот так одного отмудохали, он обиделся, а на следующий день собрал толпу, которая идет мстить. Знаешь, это драки, во время которых не резали и не убивали кастетом. Ну подрались пацаны. Ну молодые.

Кроссовки, заморыш, боевики

Тимофей отмечает, что изначально люди били друг друга из жажды наживы. Ловили какого-нибудь мажора, валили его. Как таковой цели избить не было, это было средством. Главная задача — разжиться его деньгами, джинсовой курткой, кроссовками, кошельком, часами, да даже зонтиком — всем, что можно продать или носить самому. Потом ребята поняли, что и просто бить прикольно. Делать-то все равно нечего.

Плюс стали открываться первые видеосалоны. Там в основном показывали боевики. Увиденное надо было где-то отрабатывать. Пробовали в залах. Там формировались группы по интересам. Потом приемы отрабатывали на улицах.

— На улице человек всегда оценивался как соперник на таком уровне: могу я его завалить или нет. Если парень большой, ясно, что к нему лучше не лезть. Если модненький заморыш — идеальная цель. Если пьяный с остатками денег в карманах — подарок небес: сопротивляться не будет, а пару рублей у него по-любому найдется, — вспоминает Тимофей.

А Тимур рассказывает любимый анекдот со времен службы:

— Работяга с МАЗа вечером после смены подвыпивший заходит в подъезд на Нестерова. Откуда ни возьмись два молодых крепких парня: «А дай-ка нам, дядька, закурить». Дядька снимает заячью шапку, кладет туда обручальное кольцо, часы, бумажник, сигареты, спички и отдает им шапку: «*ля, когда вы уже накуритесь?» Ситуация, кстати, абсолютно жизненная.

Чижовка, мочканули, батареи

Когда парень знакомился на дискотеке с девушкой, то спрашивал, с какого она района. Цели было две: узнать, насколько далеко она живет, и понять, насколько это боевой район. В условную Кунцевщину с Автаза пилить слишком далеко. Если она с Чижовки, а ты в себе не очень уверен, лучше не мутить.

— Пока идешь по чужому району с девочкой, тебя никто не трогает. Только закрывается дверь ее квартиры — готовься, — вспоминает Тимофей. — В каком-то районе шла парочка. Налетели пацаны. Ему наваляли, у нее из ушей выдернули золотые сережки. Это было не по понятиям. Жуткое нарушение привычного кодекса. Естественно, история разлетелась по всему городу.

Заходишь в подъезд, а там возле батареи греются местные. Провожаешь девочку на этаж, а потом думаешь, как тебе одному спуститься. Сидишь и думаешь. Долго. Ждешь, что они как-то рассосутся. Но обычно не рассасывались. После этого могла родиться ситуация район на район, потому что «вы мочканули нашего парня, и нам это не понравилось». Самое примечательное, что поиски обидчика могли обернуться дракой с совершенно левыми людьми. Пар-то надо было выпустить. Конечно, сперва шли ритуалы: «А ты этого знаешь?» — «А ты этого?» В итоге никто никого не знал. Но формальный повод для драки появлялся.

Дети, зал, велосипедная цепь

— По составу драки район на район — в основном юноши. Уже не дети. Это сейчас в 20 еще дети, а тогда это были юноши. Многие ребята были после армии. К этому тогда по-другому относились. Если не служил, даже девушки смотрели с подозрением, — говорит Тимур.

Старшие шли в криминал. И дрались за деньги. У них были другие задачи. Не всегда приходилось бить, хватало испугать. Били человека, если он уже сопротивлялся, а на это не всегда хватало духу.

— Многие бизнесмены просто приходили в качковый зал и объясняли свою ситуацию: «Деньги не проблема, у меня десять киосков, но надо помочь решить проблему, чтобы жилось спокойнее». Бизнесменам тогда реально было непросто. Весь бандитизм пошел с крышевания. Крышевать можно было все, — говорит Тимофей.

В итоге драки район на район были примерной серединой между пьяной лавочкой и ОПГ.

В основном созванивались по домашнему телефону. Или договаривались лично. Пришел в школу: «Завтра на пустыре в два часа». Человек собирает бригаду.

Регуляторы были простыми. Количество бойцов с каждой стороны одинаковое. В каждой группе есть свой лидер.

— Именно лидер, который привел этих людей сюда, и должен увести их отсюда. Конечно, периодически использовались запрещенные предметы: и велосипедная цепь, и биты, и металлические прутья. Но это уже ближе к концу девяностых, — говорит бывший милиционер. — Было правило: типа в голову не бить. Но вопрос в том, что, когда ты дерешься, уже не видишь ничего. Ну, помнишь, что в яйца и голову бить нельзя, но, если что-то попадется под руку, уже не обращаешь внимания. Лежачих при этом не добивали.

Самое ужасное, что я видел, — это здоровый бык, которому сзади прилетело битой. Прямо по затылку. Молодой парень, он просто лежит в кровати и существует. Сделали трепанацию черепа, удалили гематому. Вроде потом поправился.

Сухарево, серотонин, авторитет

Пустырь между Малиновкой и Сухарево — едва ли не самый большой простор в городе.

— Там могло собраться сто на сто. Что это по эмоциям? — переспрашивает Тимофей. — Выходишь — вас сто. Напротив — столько же. Кто-то кричит — и пошло. В фильмах показывают типа с одной стороны вышел человек, с другой, они что-то перетирают, храбрятся. Нет, такого не было. Просто кто-то заорал — и полетели. Все быстро происходило. Максимум 20 минут, пока люди позвонят в милицию. У нас же солнца мало, серотонин вырабатывается слабо, все плавные.

Милиция зачастую приезжала уже к шапочному разбору.

— Ну приезжают три-четыре ближайшие машины. Толпа разбегается в стороны. Милиция забирает только тех, которые получили в бубен и двигаться не могут. Ты их принимаешь, грузишь, везешь. Уголовная ответственность какая? Есть чье-то заявление — ну, тогда может быть. Нет заявления — подержали пару часов, установили личность, отправили. У нас оснований не было привлекать. Драку мы не видели, заявление не написано, потерпевших не выявлено. Он говорит, что упал. Комедия, конечно, всем все понятно, но по закону не придерешься.

Ситуация была изменена ближе к концу девяностых. Сотрудникам МВД развязали руки. Была дана четкая команда: «Надо навести порядок в стране».

— Вышел декрет, который позволял задерживать на 30 суток без предъявления обвинений любого человека, имеющего отношение к организованной преступности. Позаимствовали его у России. Ситуация какая: авторитета сажают на месяц, через месяц он выходит за двери — его тут же сажают снова. Группировка продолжительное время находится без лидера. Начинается разброд и шатание. Один авторитет мне говорил: «Слушайте, пять раз по 30 суток? Ну имейте совесть!» — «Братан, ну извини!» — «Понял, уеду». В итоге организованная преступность стала не такой уж организованной.

Дипломники, пацанский, Европа

— Достойного было мало, гордиться нечем, — итожит Тимофей, который сейчас очень далек от своих интересов образца девяностых. — Вы вроде как спустили пар, но теперь отдельный кусок города для вас закрыт наглухо. Любая победоносная война оборачивалась этим. Только на своем пятаке можно было чувствовать себя нормально.

Можно ли представить что-то подобное сейчас? Тимофей считает, что нет.

— Раньше было какое-то единение людей. За район дрались и отличники, реально дипломники. Они просто имели понятие причастности к общей территории. Совершенно другое сознание. Сейчас больше персонализации. Но еще раз: гордиться нечем. Была нищета, в том числе и в головах. Нам не хватало воображения найти себе занятие поинтереснее.

— Сейчас жестокости больше, чем в девяностые. Почему? — переспрашивает бывший милиционер. — Даже не знаю. Но молодежь изменилась. Раньше все держалось на понятиях: армейских, пацанских, воровских — каких угодно. Можно было хоть как-то понять мотивацию поступков. Ну и слово весило больше. Теперь этого нет. Жить с людьми и остаться среди них человеком вообще невероятно сложно. Хорошо, что у нас тут все-таки Европа. Такой черни, как в России, у нас не было. И то хорошо.

Соберетесь бить людей — запишитесь на спорт и поглядите на перчатки для единоборств в каталоге Onliner.by

Читайте также:

• «Половое влечение к классовому врагу равняется половому влечению к крокодилу». Как рассказывали про секс в прошлом веке (18+)
• Вертуха Ван Дамма, плакат с Рэмбо и гнусавый перевод. Вспоминаем героев боевиков из нашего детства
• «Мы продавали 220 тысяч экземпляров и получали мешки писем». Создатель журнала «Каламбур» о черном юморе и бешеной популярности в 2000-х
• «Татуировка стоила $30, хирург в то время получал $20». Как белорусы забивались в девяностые

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by