Кто это?

Сергей Пукст — белорусский музыкант, потомственный интеллигент. Сергей начинал в панк-группах «Король пчел» и «ОППА». Разработал собственный стиль, который называли полным сюрреалистического насилия, и давал в 90-х аншлаговые квартирники. Чуть позже проповедовал нигилистический джаз, из-за которого, по собственному признанию, несколько раз едва не получил по лицу. Сейчас занимается несколькими проектами, среди которых группа Pukstband, получившая награду за «Лучший альбом года — 2013» на премии Experty.by.

Сергей — человек энциклопедических знаний, которого можно назвать настоящим интеллигентом. Легко ли жить с этим званием в белорусском обществе? Как воспринимается в нашей стране радикальное искусство?

---

«Чем более пошлый продукт создает деятель искусства, тем лучше он считается»

— Давайте для начала определимся с формулировкой. Кто такой интеллигент? 

— У нас интеллигенция — это очень небольшой процент. Есть такая общая белорусская сдержанность, которая тоже может быть отнесена (зачастую ошибочно) к такому качеству, как интеллигентность. Мне кажется, что интеллигент — это такой иррациональный персонаж, который может мыслить не сугубо функционально. А это явление, которое вымывается повсеместно. Вот есть у нас Алексиевич — определенный маркер, человек, который существует вопреки всякой логике. Она говорит что-то странное с точки зрения обывателя и, извините пожалуйста, с точки зрения визитеров вашего сайта, потому что комментарии — существенный ваш капитал.

— Комментарии — это существенный капитал любого интернет-ресурса. Вопрос лишь в его масштабах. Вы говорите, что интеллигенция вымывается повсеместно. Это дух времени такой?

— Я расскажу теорию. Есть, например, Facebook, на котором 2 миллиарда пользователей, насколько я знаю. И сегодня появилось огромное количество информации, которую пользователи сети дают для обработки. Все это учитывается, систематизируется в работе над искусственным интеллектом — стандартизируется, типизируется, функционализируется. Выдается нечто, что предлагается в качестве оптимального варианта для большинства пользователей. Это ситуация, при которой меньшинство не то чтобы перестает учитываться, но становится очевидно периферийным.

Классическая культурологическая история: чем меньше людей тебя понимает, тем ценнее, выше и сложнее твой продукт. Если ты понимаешь его один, это вообще оптимальный вариант. Это был бы блеск! В картине мира, которая создается сегодня, такому человеку места нет: он превращается в шизофреника.

Безусловно, чем более пошлый продукт создает деятель искусства, тем лучше он считается. Хотя это совершенно не так. Это совершенно парадоксально, потому что по логике все с точностью до наоборот.

— А раньше было не так? 

— Это не имело таких масштабов. Раньше все не сливалось в один котел, не было вот этой общей переваливающейся стиральной машины. Соответственно, существовали какие-то канальчики. Сегодня они тоже есть — виртуальные сообщества, но я хочу сказать, что в этих комьюнити тоже не учитывается творческий момент. Только идеологический. Вот у нас готическая музыка, а у нас дарк-нью-вейв…

— То есть триумф нишевого продукта? 

— Да, но продукта! Такого же коммерческого, но с оговоркой. Та же Fanta, но со вкусом готики. Это не связано с новаторством. Вот пелевинская проза: ты ее читаешь и думаешь, насколько прекрасно он все описывает! Когда его читаешь, четко представляешь, как человек учитывает массу предпочтений и великолепно их суммирует — афористично, емко. Работает со всеми клише и делает это довольно виртуозно, но это не вполне литературно: это прекрасный агрегаторный продукт. А в Японии в литературном конкурсе в какой-то тур прошел роман, написанный роботом.

— Грубо говоря, искусственный интеллект может реконструировать прозу Коэльо, но не может прозу Воннегута? 

— Допустим. Коэльо — это такой хлеб без мяса, но он приперчен. Что-то вот такое он наделал и двинул — это классический нишевый продукт, который прекрасно подходит для девушек в романтическом возрасте. Это зачатки близкого к литературе… Или вот «Игра престолов». Я посмотрел одну серию, и там есть чуть больше, чем нужно, секса и насилия.

— Небольшое отступление от шаблона? 

— Да, это намерение пойти чуть дальше, чем дозволено. Самую малость. Есть определенный ожидаемый стандарт, который вдруг прерывается. Естественно, мы все залипаем. Девочка-мечта мастурбирующего ботаника, блондинка без нижнего белья, которая почему-то принимает своих возможных женихов в полупрозрачной тунике. Это самый четкий интернет-вариант секса.

«Читатели ждут, чтобы по морде дали»

— Возвращаясь к вопросу про интеллигента…  Если взять какую-то совокупность качеств, то кто это? 

— Это человек, умеющий мыслить независимо от обстоятельств, которые сегодня особенно внятно диктуются как неизбежное. Тебе просто говорят, что ты выпадаешь из всего на свете. Вот Алексиевич удивительно мужественная женщина: Жбанков с одной стороны говорит ей, что она выпадает, русские блогеры с другой стороны. А она действительно выпадает, но при этом абсолютно спокойно транслирует свое мнение и поясняет какие-то вещи. Чего ей это стоит, я не знаю, но это совершенно четкий показатель. Я ее ни в коем случае не идеализирую и не боготворю, просто это хороший пример.

— Вы говорите, что Алексиевич для белорусского общества является своего рода маркером интеллигентности. Собственно, этим маркером она сделалась после присуждения ей Нобелевской премии. Но ведь награда не превращает человека автоматически в канон. 

— Безусловно. Но на самом деле мы говорим про Алексиевич, потому что она сейчас оказалась под гигантской лупой. Мы рассматриваем все ее микродвижения, анализируем их. Наверное, дело и в том, что она получила гигантские деньги для белорусского общества — большое количество людей существенно беднее, чем она. Понятно, что это раздражитель. Интеллигенция — это не только она. Тот же Жбанков — это тоже наш маркер, который очень четко и безапелляционно высказывается по всем вопросам.

У нас в обществе есть определенный круг интеллигентов, но он в силу специфики нашего шоу-бизнеса в интеллектуальной сфере на самом деле никакого шоу-бизнеса не представляет. Есть какие-то локальные каналы, по которым звучат эти люди, но всегда приходится попадать в какую-то вилку: становиться либо на одну сторону, либо на другую, а это в любом случае пристрастный взгляд.

— Другими словами, нонконформизм не монетизируется? 

— Я думаю, что у нас нет. Боюсь, что выскажу опасную мысль…

У нас чересчур мало независимых источников финансирования нонконформизма и самостоятельного творчества, поэтому все это не будет монетизироваться — пока что нет особых вариантов.

— Алексиевич, Жбанков — это люди, которые переживали молодость еще при Советском Союзе. Если говорить о новой интеллигенции… Сформировалась ли она в Беларуси? 

— Я не имею права об этом говорить. Я существую сам по себе, сугубо персонально. Мне иногда задают вопросы про общую ситуацию в музыке или еще где-то, но мне бы дай бог свою музыку доделать.

В Беларуси в год выходит 60—70 альбомов…

— Примерно в два раза больше. 

— Тем более. Это огромное количество абсолютно не монетизируемых, персональных усилий, потому что мы прекрасно знаем, что это никогда не окупится. И я — тоже человек, которого ранят любые негативные оценки, даже самые минимальные, но снисходительные. Поэтому оценивать людей наотмашь сложновато. Когда ты видишь совсем уж безнадежную вещь, можешь разгуляться, но подсказать, подметить что-то. А читатели ждут, чтобы по морде дали.

 «То, что мы делаем, с точки зрения молодой, бушующей плоти вряд ли является актуальным»

— Вообще, интеллигенту трудно выживать в белорусском обществе чисто на бытовом уровне? 

— Здесь момент парадоксальный. Поскольку нет больших финансовых интересов в сфере искусства, ты находишь свой круг и в нем варишься. Это очень локально и трудно. Продюсирования у нас мало, и только Богданов им занимался во внятном смысле. Я барахтаюсь сам и набарахтал себе какую-то очень локальную известность. Движения нет, и я не знаю, откуда берутся эти 140 белорусских альбомов в год.

— Примерно на две трети эта цифра состоит из усилий не интеллектуальных, а чисто механических. А мы же говорим про противостояние личностей: интеллигента, существа тонкокожего и восприимчивого, и пролетария, у которого жизнь протекает по четкому шаблону. Как это соприкосновение происходит? 

— У меня этих соприкосновений нет и не было никогда в жизни. Я учился в лицее при консерватории, потом в художественном училище: у меня были безумные глаза, я думал об искусстве. Это была непозволительная роскошь, которую мне обеспечила моя мама, — в этом ее огромный человеческий подвиг. Такова моя судьба, и я очень ей благодарен. У меня возникают какие-то человеческие взаимоотношения и трения, но в принципе ты, делая исключительно то, что тебе интересно, таким же образом уходишь от борьбы, от мудацкой конкуренции с непонятно кем. В общем-то, никакой борьбы здесь и нет: мой пьедестал незавиден. Я занимаюсь своим делом, мной отвоевана определенная территория для занятия этим. Пожалуйста, ты можешь рядом заниматься своим делом — нам ругаться незачем. Все равно я делаю что-то настолько отмороженное и понимаемое пятью людьми, что отбирать у меня этих пять человек и драться за них нет смысла: эти люди, они такие. Они тоже, может быть, свихнувшиеся по-своему, и здесь нет борьбы.

Это не эскапизм. Просто здесь нечего делить. Помните, за что Талькова убили? За место хедлайнера на концерте. Там такие законы, это такая музыка и есть. Стать вместе с Газмановым, с Азизой — это странно. Невозможно представить рядом с ними ни Алексиевич, ни Жбанкова, ни Егора Забелова.

Поэтому здесь нет борьбы, нет столкновения. Вопрос в том, что у тебя нет выхода — есть Facebook, сетевые дела. Но сетевые дела — это и система продвижения, например для Макса Коржа. Вот вам мальчик, который эксплуатирует те же эстрадные моменты, что и Басков, Лепс, только в более модном и остром ключе. В Корже смысл есть: я понимаю, что и почему здесь работает. Но заниматься этим не буду. Потому что не могу, потому что возраст другой. Мне нужно спокойно быть в своем возрасте. Даже хип-хоп-проект True Litvin Beat — это проект нашего возраста. Это не с пацанчиками на кортах сидеть и телок трахать в лимузинах, нет. Потому что мы этим так сильно уже не горим, к сожалению или к счастью. По крайней мере, нас это так сильно уже не отвлекает от чего-то, на наш взгляд, серьезного. Но то, что мы делаем, с точки зрения молодой, бушующей плоти тоже вряд ли является актуальным.

— Вы говорите про отсутствие борьбы, но в то же время ваше альтер-эго Георгий Добро является по сути карикатурой на мир шансона. Это ли не борьба? 

— Это отношения и иронический ответ, потому что на самом деле продолжать заниматься этим своим супервысоким творчеством — это эскапизм. Если ты не реагируешь и продолжаешь упорно заниматься тем, чем занимался десять или двадцать лет назад, это тоже неправильно.

На создание Георгия Добро меня подвиг Стас Михайлов. Я понял, что это что-то выдающееся в смысле падения и отсутствия каких-либо человеческих пределов. Я сейчас, конечно, звучу очень пафосно, но это запредельный и совершенно дикий персонаж, который породил эту мою реакцию.

Приемы очень сильные, и их грех не использовать, потому что часто они бывают очень смешными. Просто нужно довести эту ситуация до финала. Георгий Добро — это финальная стадия, это гонзо-персонаж, чудовищный, по моей логике.

— Эта задачка слишком простая даже для искусственного интеллекта, правильно? 

— Да. Если это элементарно, то ты делаешь мегаэлементарно. Если это цинично, то ты делаешь мегацинично. Это выглядит как позиция… Конечно, Георгий во мне же расплавляется. Я живой человек и не могу давать картонного персонажа, я, естественно, проступаю в нем сам, отдаю какое-то свое человеческое тепло. Конечно, я включаюсь эмоционально, и здесь происходит такой интересный, считай, биологический эксперимент, когда ты просто становишься другим человеком. И понимаешь, что можешь быть кем угодно. Самое интересное, что это даже не снижение планки, это другое пространство и другая терминология, и, само собой, с этим приходит естественная идеология. Ты — певец — мужской эмансипации. Георгий Добро родился в результате реакции на доклад Ирины Соломатиной, которая говорила про феминизм. Он тут же дал свой первый концерт — это был ответ на поглощающее нас женское движение. Мужчина ведет себя как тряпка, как щенок. «Я буду целовать следы твоих ног, я дам тебе все». При этом любая девка выходит на эстраду в образе поющих трусов, одевается в прекрасные облегающие вещи и говорит: «Я хочу Mercedes, я хочу вот это». Мужчина тоже хочет, но заявлять как-то не принято: это какой-то слуга, который все время предоставляет. Если ты начнешь разговаривать с женщиной таким образом, всю жизнь проживешь как тряпка. Ты все время будешь целовать следы ног и давать, давать, давать.

— Вот видите. Даже в нашем интервью случилось соприкосновение с массовой культурой! Вы отрицаете, что у вас какие-то отношения с этим миром случались, но ведь во времена вечеров нигилистического джаза вас намеревались побить в «Граффити». Вот и столкновение. 

— Я думаю, это просто было несовпадение места и действия. Нигилистический джаз — это вещь, которая решает музыкальные задачи. Она не решает проблемы времяпровождения людей, которые выпили. А «Граффити» как раз был местом, где народ напивался достаточно быстро. И все вот эти малопонятные ляпания по клавишам что-то вроде старого анекдота, когда музыкант играет фри-джаз на новогодней вечеринке и слышит от человека в малиновом пиджаке: «Ну что? Не получается?» Реакция такая, будто тебя обманывают.

Соприкосновения случаются, потому что массовая культура сегодня тотальна. Не массовая культура продолжает существовать, но ее последний всплеск был в начале девяностых. Тогда как раз вышли Бьорк, Nirvana, Red Hot Chili Peppers — это была весьма изобретательная в мелодическом плане музыка. Как идея. Этих людей любили, потому что они давали не только свежий саунд-дизайн — сама музыка была чрезвычайно интересной. Музыкальное волшебство! Была группа Radiohead, а вслед появились Coldplay. Существовал «Мальчишник», а за ними появились «Отпетые мошенники». И мы понимаем, что это уже подделка, чистейший эрзац! Сегодня есть «Кровосток», допустим. Но это явление намного более периферийное с точки зрения общественного сознания.

«Я помню этот удушливый советский период, когда реально боялся таксистов и официантов»

— Давайте оставим лирического героя и поговорим про личность повседневную. Вот вы приходите в государственное учреждение и слышите: «Что ты ходишь по помытому? Вас много, а я одна!» Для вас это болезненно? 

— Моя личная тактика (она была с детства такой) — я просто прохожу сквозь это все и не обращаю внимания. Может быть, кожа толстая у меня выросла не в том месте. Я вот эти вещи постфактум осознавал, даже обижался, но в тот момент даже не удивлялся. Я человек советский, а сегодня этого бесправия меньше в целом, люди свободнее, как это ни смешно звучит. Они на самом деле, конечно, не свободны относительно западных людей. Но сегодня, слава богу, все это не модно, не в тренде, даже при том, что наша страна более советская, чем любая из наших соседей. Вот этот ваш пример с уборщицей — это больше анекдот. Мне слабо верится, что вот совсем такая тетка выйдет. Есть случаи, но эти эпизоды исключения. Я бытовое хамство не вижу.

— Вы же руководствуетесь исключительно личным опытом и наверняка слабо представляете, что происходит где-то на периферии. 

— Да, я не представляю этого и, к счастью, никогда не был поставлен на край выживания. Я смотрел современные фильмы про советскую школу и думал, что все это неправда. Так и говорил знакомым: «Так не бывает!» Меня спрашивают: «Сергей, а где ты учился?» Отвечаю: «В лицее при консерватории». Конечно, люди начинали смеяться: «Это еще очень мягкий фильм, гуманный и человечный!»

Правильно, я не могу говорить об этом. Может быть, я не очень удачный объект для момента выживания. Когда существует тотальная машина вроде сталинской системы и когда есть люди, которые остро осознают «дней воронье» или «век-волкодав»… Я читаю про этих людей и понимаю, какой это был кошмар — вот там люди оказывались в цинковой повседневности.

Я помню этот удушливый советский момент, когда реально боялся таксистов и официантов, потому что не знал, какая сумма будет ими названа. Это было положение просителя.

Сегодня ты оказываешься в той же ситуации, потому что никогда не узнаешь, почему мобильный оператор на 15% поднял тариф. Менеджер никогда не ответит, человека, который принял это решение, ты никогда не увидишь. Тебе будет улыбаться какая-то девочка: ты будешь общаться не с тем человеком, который за все это отвечает. Это не только белорусская реальность, она общая. Бизнес живет по принципу смещения ответственности. Она распылена, и ты не можешь найти ответственное лицо. Помните этот прекрасный случай, когда Red Hot Chili Peppers раздавили гитару? Они только через два дня выяснили, что это случилось в абердинском аэропорту, потому что все всё отрицали до последнего. Но это большая группа, а если мне раздавят гитару, я никогда ничего не добьюсь. Это вопрос существования интеллигента в современном обществе. Хамство ведь может быть разным, оно может быть и в форме ухода от ответственности или ответа. «Мы вам перезвоним» — это тоже хамство. «Наш звонок очень важен для нас» — это плевок в ухо. Тебя обманывают, потому что это закон бизнеса.

В 90-е мейнстримным стал типаж, который в 70-е прятали на овощебазах. Такой забритый чувачок с характерными складочками под черепом, который что-то смутно смекает. Он пришел через анекдоты, через «петросянов», «камеди клабы»… Как легализуется любая пошлость? Через шутку. Это четкий проводник быдляцкой физиогномики и артикуляции. Когда ты называешь женщину самкой, называешь все своими матерными именами, твоя жизнь становится цельноблочной — это блоки без нюансировок.

— Ты перестаешь быть человеком сомневающимся.

— Да, все как-то становится тебе очень понятно. Лурк читаешь, и тебе все ясно: там все очень сочно объясняют. Хотя Лурк — это великолепный ресурс, очень смешной. Думаю, многие на нем так или иначе выросли.

— Мы говорим про интернет-пространство. Принято считать, что белорусский Facebook формирует локальную интеллектуальную элиту. Так ли это на самом деле? 

— Вот «Мотолько-Михалок» — это что? Это элитарное обсуждение?

— Вряд ли. 

— Но преподносится как что-то не очень простое. Потому что Сергей Михалок непростой человек. Но он ошибся, хотя не буду исключать и провокативности высказывания, потому что он человек из шоу-бизнеса и должен знать эти законы, должен по ним жить. Неизвестно, что важнее: его личная жизнь или то, что он говорит и поет. Я уже говорил об этом: я не знаю ни одного последнего хита Баскова, Киркорова или Пугачевой, но почему-то знаю про них самих очень много.

— Вероятно, это волшебство таргетинга? 

— Да, думаю, это возраст. Это то, что я помню, — мое еще советское прошлое.

— Сложно ли оставаться личностью, нонконформистом в эту эпоху таргетинга, интернет-срачей и фактического отсутствия личного пространства? 

— Если ты хочешь, то всегда можешь остаться личностью — тебе ничто не мешает. А если хочешь популярности, то тебе нужно быть, в общем-то, личностью четко проартикулированной: не должно быть никаких секретов, туманностей и двусмысленностей. Ты должен быть четким и однозначным. Почему любят Цоя? Потому что он работал общими понятиями: сигареты, война, земля, небо, солнце. Эпос с такими понятиями строится прекрасно, а он талантливо их сочетал. И именно в таких былинных терминах и излагал свои мысли, что, конечно, очень привлекает.

Да, здесь есть добавочный элемент: он был талантливым поэтом, музыкантом, который вовремя умер. Извините, но так и есть. Создалась легенда, культ. Для Шевчука, например, этой легенды уже нет.

Моя задача всячески обрубать шлейф ожидания. Если первый альбом был относительно удачным, значит второй должен быть абсолютно другим, он должен обязательно иметь какое-то иное измерение и музыкальное решение. Это залог движения. Прозвучит очень спекулятивно и завистливо, но твоя аудитория не даст развиваться и сомневаться, потому что у тебя есть ответственность за это огромное количество людей. Ты будешь вынужден работать в ожидаемом русле, которое этих людей не отпустит. Этот шлейф ни в коем случае нельзя замарать, нельзя ошибиться. Иначе люди перестанут тебе верить. Мошенник на доверии — вот кто артист сегодня. Может быть, не мошенник, но часто и он тоже.

«Ты настолько умный, что можешь быть бедным»

— Есть ли будущее у белорусской интеллигенции. Это что-то, что развивается или находится в каком-то гетто, болотце? Вы говорите, что ничего не знаете про новую интеллигенцию. Значит ли это, что ее нет? 

— Я никогда не погружался в саму проблематику, не читал аналитических работ. Я знаю определенных людей, общаюсь с ними. Сергей Будкин, например. Это человек, который связан с национальной культурой и связан очень тесно. Есть люди, с которыми я непосредственно соприкасаюсь и вижу определенную позицию, убеждения, которые они проносят. Но, например, Акудовича я не знаю хорошо, Ходановича тоже. С какими-то людьми я встречаюсь, и они вызывают у меня уважение.

Вообще, большой город — это большое количество комьюнити. Хотя иногда даже удивляешься тому, что Минск — это двухмиллионная столица, потому что количество сообществ в нем ничтожно маленькое. В чем здесь проблема… Культурный деятель, антрепренер одинок. В результате на него рассчитывают все, а в таких условиях должно быть человек пять, которые бы отвечали каждый за свой сегмент.

— В чем же дело? В любых, даже самых тяжелых условиях такие подвижники находились. Они питались собственным живым интересом. У нас, такое ощущение, люди слишком сытые. Но это ведь не так на самом деле. 

— Они не сытые совершенно. Наверное, сейчас людям сложнее. Сложнее раскошелиться даже на пять рублей и куда-то сходить. Есть бесплатное зрелище — интернет. Это иллюзия того, что ты что-то знаешь. Поэтому люди остаются там, где они есть.

— Вы говорите про потребителей, а не про создателя смыслов. 

— Просто отморозков слишком мало. Есть, к примеру, галерея «Ў», но она одна. Все неформальные художники на нее рассчитывают, а это неизбежный источник обид. И это ненормально.

У меня произошел очень важный момент, когда я понял: то, чем я занимаюсь, — это хобби. Я не собираюсь жить за счет музыки, потому что это сегодня терминологическое противоречие. Если начну зарабатывать, то в моем случае это уже будет не совсем музыка. А если тебе хочется заниматься исключительно, простите, самоудовлетворением, ты будешь делать музыку только для себя в надежде найти кого-то, кто это поймет.

Но ждать не нужно: надежда должна быть убита. Это капитальная идея. Надо перестать надеяться, надо делать. Это постоянное ожидание того, что тебе заплатят и тогда ты начнешь работать (очень белорусское ожидание), самое страшное.

Просто делай, черт возьми. Кусок жизни пройдет в любом случае. Ты в это время можешь ничего не делать. Или делать вид, что ты чем-то очень занят… Но все это ерунда. Значит, ты не творческий человек и не хочешь этим заниматься. И когда тебе заплатят, ты не дашь много. Просто потому, что это не является сутью твоего существования.

— Просто намажешь масло на батон. 

— Получится, что ты намажешь это масло, что-то сделаешь, но там не будет твоей реальной энергии, энергии хобби. А в слове хобби ничего оскорбительного нет. Ты настолько умный, что можешь быть бедным, — это тоже вариант.

Просто работайте, просто делайте. Сегодня все говорят о стартапах в IT-индустрии, конечно, имея в виду, что эти ребята будут зарабатывать неприлично много. Но самый удачный стартап выйдет только в том случае, если у тебя есть глобальная задача. Это не деньги, это решение тех моментов, о которых нас сегодня заставляют забыть.

Чай на любой вкус в каталоге Onliner.by

Читайте также:

• Нас пожирает попс? Разговор о «хорошей» и «плохой» культуре в мире, где каждый имеет право испортить вам настроение
• «Нельзя 20-летним пацанам идти в подвал и играть, как группа Metallica». Почему Макс Корж не трогает струны души, а Якуб Колас не стал бы мессией в интернет-эпоху?
• «Раньше четких пацанов было видно сразу, а теперь можно огрести от какого-нибудь павлина с дредами». Разговор о белорусском быдле

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by