Писательница Линор Горалик: «Все во мне противится идее, что литературе интересны только нарушенные люди, живущие „на разрыв аорты“»

12 658
22 марта 2019 в 8:00
Источник: Полина Шумицкая . Фото: Ольга Паволга. Иллюстрация: Олег Гирель.

Писательница Линор Горалик: «Все во мне противится идее, что литературе интересны только нарушенные люди, живущие „на разрыв аорты“»

Источник: Полина Шумицкая . Фото: Ольга Паволга. Иллюстрация: Олег Гирель.
Кто таков современный известный русскоязычный писатель? Странно говорить с «классиком», которого пока еще нет в школьных учебниках по литературе, но профессиональное сообщество уже признало: да, эти тексты — одни из самых лучших прямо сейчас, это новая «классика». Речь идет о Линор Горалик. Она — уникальный сплав несовместимых, казалось бы, явлений: поэт и программист, писатель для детей и для взрослых, известнейший блогер и человек недемонстративный, закрытый, не пускающий посторонних в свою частную жизнь. Об отношении к «великому русскому канону», психотерапии в жизни писателя и мате в «Зайце ПЦ» читайте откровенное интервью в рубрике «Неформат».

Кто это?

Линор Горалик — писатель, поэт, эссеист, маркетолог, программист, ювелир, исследователь костюма и культуры (и это даже не полный перечень). Выросла в СССР, а в 14 лет эмигрировала с родителями в Израиль. Стала известной благодаря своим комиксам-стрипам «Заяц ПЦ и его воображаемые друзья: Щ, Ф, грелка и свиная отбивная с горошком», которые покорили сначала «Живой журнал», а потом и все остальное интернет-пространство. Автор романов «Все, способное дышать дыхание», «Нет» (вместе с Сергеем Кузнецовым), «Половина неба» (вместе со Станиславом Львовским), сборников поэзии и прозы «Не местные», «Недетская еда», «Короче:», «Валерий», «Подсекай, Петруша», исследования «Полая женщина. Мир Барби изнутри и снаружи», детских книг «Мартин не плачет» и «Агата возвращается домой».

30 марта Линор выступит на конференции TEDxMinsk. Поверьте, вы будете жалеть, если пропустите встречу с ней.


— Если посмотреть на классическую русскую литературу (возьмите хоть Достоевского, хоть Набокова), то при всем великолепии языка мы, вообще-то, имеем дело с психологически нездоровыми героями, токсичными отношениями, созависимостью, нарушением границ и прочим-прочим-прочим, что преподносится как норма или даже идеал. Что вы об этом думаете? 

—  Мне кажется, что в отношении русской классики у нас сложилась непростая ситуация: с одной стороны, едва ли не главная парадигма мейнстримной отечественной культуры, настойчиво поддерживаемая официальным образованием, гласит, что «классика — наш рулевой»: мы с младых ногтей внушаем русскоязычному человеку, что он обязан видеть в классике моральный ориентир. С другой стороны — стоит помнить, мне кажется, что классика не родилась классикой: эти произведения и «моральные ценности», которые в них вчитывали критики и читатели, иногда крайне жестко критиковались, и атаки на них могли длиться десятилетиями — пока эти произведения (заметим, что мы с вами не говорим, какие именно, но нам кажется, что мы понимаем друг друга!) не превратились в «великий русский канон». С третьей стороны, слово «вчитывать» здесь неслучайно: каждое поколение читателей, каждая школа критики, каждый отдельный человек, наконец, по-своему понимают то, какие уроки классика нам преподносит; если и есть проблема с русской классикой, то она не столько в том, что написано, сколько в том, чтó, опираясь на нее, школа говорит ребенку. С четвертой стороны — жесткая моральная критика этих текстов никогда и не прекращалась, не прекращается она и сейчас: есть круг читателей (я все время стараюсь напоминать себе, что речь идет именно о круге читателей, а не о поголовном изменении), для которого русская классика — не Четьи минеи, а тексты, о чьей этической ценности и о чьем этическом влиянии можно и нужно спорить. Но лично мне как читателю очень важна пятая сторона: если мы захотим, мы можем попытаться вообще уйти от навязанной нам школой парадигмы «моральных уроков» и «этических выводов» в связи с книгами, которые мы читаем, — будь то хоть классика, хоть манга. Мы можем начать видеть в книге пространство для эмоционального чтения, сострадания, радости, удовольствия — и если по результатам чтения у нас возникнут какие-то мысли о морали и этике, то и слава богу, а если нет, то и нет.

— В давнишней «Школе злословия» с вашим участием Татьяна Толстая и Авдотья Смирнова, к сожалению, с плохо скрываемым скепсисом говорили о психотерапии в жизни писателя. Да и в целом идея о еженедельных походах к психологу на протяжении нескольких лет вызывает на постсоветском пространстве сильное неприятие. Но где же тогда взять «здоровых» героев в сегодняшних текстах? C другой стороны, если герои «здоровы», если им неинтересны адреналиновые отношения и любовь на разрыв аорты, о чем писать?

— Психотерапия и медикаментозная психиатрия помогли мне стать гораздо более стабильным и счастливым человеком, и я очень благодарна терапевтам и психиатрам, которые со мной работали и работают. И естественно, все во мне противится идее, что литературе интересны только нарушенные люди, живущие «на разрыв аорты», — я против этой идеи не только как человек, который хочет жить счастливой и спокойной жизнью, но и как человек, который испытывает огромный интерес к людям и находит абсолютно любую жизнь захватывающе интересной: крошечные события, сиюминутные разговоры, повседневные эмоции, рутинное человеческое взаимодействие для меня складываются в огромные, потрясающей глубины картины, на которые я готова смотреть бесконечно.

— Вы не раз говорили, что хорошая книга — та, которая приносит утешение. Почему?

— Тема утешения кажется мне действительно важной: просто потому, что быть смертным невыносимо тяжело, потому, что жизнь непредсказуема, потому, что даже самый счастливый человек всегда живет лицом к лицу с экзистенциальным ужасом. Если книга помогает ему выживать, это прекрасная книга.

— Из множества ваших книг и сборников, пожалуй, массовую известность вам принесла именно линейка комиксов про «Зайца ПЦ и его воображаемых друзей: Щ, Ф, грелку и свиную отбивную с горошком». Как вы думаете, почему? Из-за вашей смелости говорить о боли, усталости, одиночестве, ненужности, отчаянии, нищете, бессмысленности, всех этих экзистенциальных проблемах — и одновременно смеяться над ними?

— Спасибо вам на добром слове. Мне трудно судить о таких вещах — я могу сказать, чем Заяц ПЦ все эти годы полезен мне самой: он позволяет мне работать с очень интересующей меня формой лаконичного высказывания, которое при правильной формулировке начинает разворачиваться у читателя в голове слой за слоем. На создание одного зайца у меня вполне может уйти месяц — иначе, мне кажется, это не будет работать.

— На вас когда-нибудь нападали поборники «духовных скреп» из-за мата в Зайце ПЦ?

—  Нет, Бог миловал.

—  В одном из интервью вы рассказали о своем биполярном расстройстве. Это вызывает уважение: не многим хватает смелости и устойчивости для такого признания. Как вы живете с БАР? Что там, внутри, за предъявляемым образом успешной, благополучной писательницы?

— Говорить о БАР для меня не сложнее, чем если бы речь шла о, скажем, диабете, — это просто болезнь; есть врач, есть лекарства, она лечится. Скорее всего, дело в том, что я нахожусь в незаслуженно привилегированной позиции: Израиль — страна, где психиатрические заболевания гораздо менее стигматизированы, где их хорошо лечат, где есть адекватные лекарства и где средний гражданин может себе их позволить. У меня прекрасный врач — я получаю необходимые препараты и, к счастью, сейчас стабильна и чувствую себя хорошо; у меня все равно бывают и депрессивные, и гипоманиакальные фазы — это тяжело, конечно, но я научилась худо-бедно распознавать их и либо справляться с ними, либо обращаться к врачу. Собственно, именно понимание того, что это просто болезнь, — не драма, не бог весть что, а просто биохимический разлад — очень помогает нормально с этим жить. С другой стороны, многолетний опыт жизни с нелеченным БАР не забудешь, а хотелось бы; и понимание, что без лекарств ты за неделю превращаешься в не-себя, в дрожащее от ужаса животное, — его тоже приходится от себя отгонять. Но это удел любого человека с любым хроническим заболеванием — знать, что он зависит от своих медикаментов, и жить с этим знанием. Живу и я.

—  Вас когда-нибудь сравнивали с белорусской писательницей, лауреатом Нобелевской премии Светланой Алексиевич? Ваш цикл «Говорит…» чем-то похож на «Голоса Утопии», ведь книги Алексиевич — это в том числе обрывки разговоров и историй, подслушанных на кухне, на улице, на площади, в поезде… Что вы думаете об этом жанре?

— Я отношусь к случайно и неслучайно услышанным разговорам очень серьезно: я могу, например, поехать кататься по кольцевой, чтобы слушать, как и что говорят люди; для меня город, в котором я не понимаю языка, теряет половину прелести, —  я все-таки очень «человек про слова», и в том числе —  про пойманные слова. Сравнений со Светланой Александровной я не слышала, но они, конечно, были бы очень лестными для меня.