Из-за политики все, кто моложе 30, и знать ничего не знают о девяностых, кроме как что они «лихие». Можно подумать, что на небе десять лет висели черные тучи. Между тем тогда пошатнулись (с треском) лишь социальные институты. А людям терять и так было уже нечего. Зато миллионы получили возможность заработать, попробовать, увидеть.
Читать на OnlínerАркадий Ганько — современный официальный тунеядец, почти никогда не работавший по найму, но, как настоящий белорус, умеющий крутиться в жерновах любого режима. Мы встретились, чтобы поговорить о работе в Польше, но заговорились — настолько интересными были воспоминания жителя Воложинского района. Поэтому о Польше — в конце. А пока — начало девяностых. Лихие из лихих.
Аркадию нет еще и 50. На закате советской империи он фотографировал свадьбы, зарабатывая по 90 рублей за съемку (и уплачивая 100 рублей штрафа, если ловили за руку за работу без разрешения).
— Я не могу сказать, что обладаю какой-то предпринимательской жилкой. Все делали — и я делал. Кто был раньше, тот успевал собрать больше сливок. Остальные подтягивались — приходилось делить рынок на всех.
В 1990 году Латвия решила восстановить собственный финансовый центр — Банк Латвии, но в стране продолжали ходить советские деньги. За пару следующих лет количество вывозимых рублей на треть превысило объем ввозимых, что грозило еще бо́льшим социальным кризисом. Власти решают печатать латвийские рубли, получившие название «репшики» — в честь главы банка Эйнарса Репше.
По разным причинам цены за это время взлетели настолько высоко, что на латвийский спрос отреагировало производство в Украине, Литве и, конечно, в одной из «кормилиц» СССР — Беларуси. Производство реагировало не напрямую: экспорт взяли за себя люди. Из Украины повезли сахар, из Литвы — хлеб, из Беларуси — «молочку». Аркадий — один из поставщиков для латышей.
— Это был 1992 год. Люди везде нищие, но в Латвии пошли на шоковую терапию, а у нас — нет. И белорусы начали целыми поездами возить туда продукты, медь, что угодно, — вспоминает мужчина. — Я брал масло в ящиках на заводе или в магазине — с кем получалось договориться. Дома струной резали на квадратики, заворачивали, подписывали вес.
Поезд Киев — Рига приезжал в Молодечно в полвторого ночи. На перроне его ждали белорусы с ящиками и сумками из парашютной ткани, набитыми всякой всячиной.
— Тут же ходят пэпээсники. Спрашивают: «А что у вас в сумке?» А у тебя 20 килограммов масла. «Пройдем в отделение». Поэтому на перроне все стояли с пустыми руками, а сумки держали в кустах. Как только видели поезд, бежали за сумками — и в вагон. Кого успели милиционеры схватить — не повезло.
При этом билет в поезд не гарантировал наличия мест. Поезд стоял 2 минуты — за это время нужно было закинуть в проход 60 килограммов масла и самому не поскользнуться, если дело было зимой.
Более того, пьяные проводники могли вообще вагон не открыть. Поэтому скоро у всех появились свои ключи от дверей в вагон.
В Литве в поезд подсаживались местные с мешками от картошки, полными хлеба. Украинцы везли сахар, спички и даже сушеную рыбу.
— Открывается дверь, заходит человек в форме: «Латвийская таможня. Куда едете?» Вагон отвечает: «Никуда». Или: «На свадьбу!» Таможенник: «Маргарин? $10. Масло? $15». И так далее.
Однажды, когда границу уже закрыли, в вагон вошел «таможенник». Я его потом несколько раз встречал. Он в туалете переодевался и собирал дань. А потом обратно в «гражданку». Ловкач. Форма эта в магазинах свободно продавалась.
Приезжаешь в Латвию в восемь утра, за два часа все продал — и ждешь обратного поезда.
— Когда границу закрыли и стали требовать визу, мы нашли новый ход. Один знакомый в Латвии из военных (речь о бывших советских войсках, которые долго выводили. — Прим. Onliner) сделал мне командировочное удостоверение с печатью: мол, еду в часть, занимаюсь вывозом кухни.
Я надевал военную форму, брал сумки с маслом и колбасой и изображал командированного — пока не пожадничали и не попались на одну и ту же смену таможенников в течение недели. Латыш узнал меня и говорит: «Слышишь, ты же уже сдавал кухню на этой неделе!» В общем, сняли нас с поезда, отвели в комнату какую-то. С местным я потом договорился — он меня отпустил, я ему оставил около 100 килограммов колбасы.
После открытия виз поезда ходили полупустые. Садишься в любое купе и едешь один или с напарником. Однажды двери открылись, в купе зашли две литовки:
«Ребята, мы с вами. У нас нет паспортов, поэтому, когда зайдут пограничники, спрячемся в рундуках под вами, а вы сядете сверху».
Так и проехали. Суть в чем: у них давно паспорта забрали за какие-то нарушения, но это же не повод прекращать мешками хлеб возить, правда?
С ящика масла тогда получалось заработать $20. Три ящика — $60.
— После Латвии можно было съездить в Санкт-Петербург с сыром. Но там бандиты дань собирали (в Латвии такого не было). А оттуда везли коньяк с шоколадом, которые потом можно было сдать в киоск, на «Комаровке» или, что самое выгодное, в бар на реализацию.
Сигаретами торговали возле кинотеатра «Победа» — ящиками. Звонишь в Москву: «Возьму Camel по 12 центов». Отвечал голос с южным акцентом. Везешь. Часто на месте «голос» готов заплатить уже всего 11 центов. Поэтому иногда заработаешь, иногда свое не вернешь. Но мы не переживали: не такие это были огромные деньги, чтобы отчаиваться.
Сильно прогорел я только однажды. Кто-то рассказал, что полякам нужны счетчики для такси. Мы договорились с автобусным парком и поехали с другом — у каждого по пять тяжеленных счетчиков. Приезжаем в Польшу, находим таксиста. «Счетчики купишь?» — «Покажи… Б**, вы нормальные? У вас тут только два разряда для стоимости, а у меня цены измеряются тысячами злотых». Оставили мы эти счетчики в гараже у родственника — возможно, лежат там до сих пор.
Вообще, поляки всегда были богаче белорусов. Мы возили только то, что могли продать дешевле местного. Белье офицерское, трусы, майки солдатские, водку. Оттуда — ключи и детский трикотаж, которые сдавали торговцам на «Динамо».
Но все так быстро менялось! Сегодня ты мог хорошо продать 10 комплектов ключей, а через месяц привозишь 20, а цена уже упала и никому они не нужны. Потому что конкуренты завалили предложением небольшой спрос. Кто успел, тот заработал.
За $100 с человека возили на авторынок в Германию. Набираешь машину пассажиров, звонишь продавцам: нужна такая-то марка с нормальными документами, подготовьте.
Иногда сами пригоняли на продажу. Самая дорогая была в 1994 году — Ford Scorpio. Скинулись по пятерке с другом и продавали за $12 тыс. «Малиновка» тогда только начиналась, и машины здесь продавались в основном до $5 тыс. В общем, не с первого раза, но Scorpio ушел россиянам. Мы заработали по тысяче.
Но я мало и редко привозил. Каждую машину нужно было подделать — а у меня был неприятный опыт. Пригнали Audi 1979 года модного цвета «валюта». В Прилуках полосками от пивных банок подклеили ее, шлифанули, покрасили. А потом лаком покрыли так, что все заднее стекло запылили до матовости. Продали тоже русской паре за $2050. Они хотели поторговаться, но в багажнике лежал аргумент в виде старых колес, натертых гуталином и оттого выглядящих как новые. А грязные стекла оправдали клеем, который остался от наклеенной рекламы. Машина уехала.
Мне все это надоело. Это несерьезно. Машин стало валом. А потом с учета стало сложнее снять.
— Куда вы деньги заработанные девали в Воложине-то?
— У нас был бар, который мы, как клиенты, поддерживали. В шутку называли себя его акционерами. А что молодым было делать? Нормально жили, без криминала. Никто нас тогда не прижимал. Жена не работала. В Крым ездили отдыхать — все хорошо.
Почему я не инвестировал в себя и не стал большим бизнесменом? С зарабатываемых денег можно было купить «трешку» у себя в деревне, не больше. Это сейчас кажется… Расходы ведь тоже были.
— Через пару месяцев после свадьбы я поехал на заработки в Германию. Делали, как и все: шли в немецкое посольство, покупали туристическую визу за 320 марок на год и на поезде уезжали в Дрезден разбирать русские казармы. На работу ходили с доской. Если облава, кинул доску и перепрыгнул через забор, а полицейский — нет.
Иногда поиски работы катастрофически затягивались. Деньги на дорогу таяли. Чтобы пополнить карман, продавали заранее взятые сигареты. По-немецки мы знали только «мерседес» и «ауди» — остальное по разговорнику. Дело было во Франкфурте-на-Майне. Наивные, пошли продавать в магазин — местные шарахались от вида русских с блоками сигарет. Потом в туалете встретили братьев-турок — те в очередь стали, чтобы купить Marlboro.
Все эти накладки и нестабильность толкали меня к поиску нормальной работы. Увидел в Минске курсы компании Nestor Global и пошел учиться класть плитку. Да так, что на клей, а не на цемент, как у нас тогда делали. Вот это была уже серьезная работа по 14 часов и на сотни долларов.
Между плиткой Аркадий купил цифровую камеру и иногда снимал свадьбы. Жизнь успокоилась, приключения остались в прошлом. Но в конце нулевых заболел сын.
— Все последние годы проходили в ритме, который подходил Максиму и его лечению.
Ради лечения и перспективы Аркадий воспользовался своим происхождением (мама — полька) и получил «карту поляка»: мало ли пригодится. К сожалению, в начале 2017-го Максима не стало.
— Единственный раз мне выпало забрать сына из больницы. И это был не роддом — в 1995-м я был где-то на заработках… — Аркадий снова резко старится, говоря о том, что жизнь его почти прошла. — Мне уже 48…
Чтобы не тронуться умом, он снова взялся за выезды на работу. И тут случилось то, что, собственно, и стало поводом для встречи.
— За год до трагедии я открыл в Польше строительную фирму. Это типа нашего ИП, только с возможностью нанимать людей. В конце 2017-го приехали на ремонт дома. Работали по 310—315 часов в месяц — только так можно было заработать. И весной 2018-го я упал с лесов, ударившись плечом.
Сразу подумал, что ушиб, но к вечеру рука перестала двигаться. Пошел в местную больницу. Спрашивают: «Страховка есть? Про твою „карту поляка“ мы первый раз слышим». У меня была ZUS (медицинская страховка), но не было при себе подтверждающего документа. Дежурный хирург осмотрел — перелома нет. Выписал повязку. Следующие две недели я провел на обезболивающих.
Через месяц или два вернулись домой, и я побежал в районную поликлинику. Мне там говорят: «Вы знаете, что у вас плечо сломано?» Так и есть, снимок показал: перелом с осколком. Начали меня реабилитировать. То, что у нас рассказывают, что нет докторов, — это вранье. У нас крутые и адекватные врачи.
В Минске Аркадию сделали операцию. И он решил, что поляки должны как-то поучаствовать в компенсации расходов. Или хотя бы вернуть деньги, которые он несколько месяцев платил за ZUS.
— У нас началась какая-то медленная переписка. Я им шлю письма — они говорят, что нужны переведенные оригиналы. Я шлю переводы — они пишут, что недостаточно информации. В конце концов пришла бумажка, что мне отказано во всех выплатах, потому что полученный ущерб здоровью — 0%. И еще мне штраф выпишут за то, что после всего перестал платить страховые взносы.
Я все это к чему. Советую всем, кто хочет поработать в Польше: страхуйтесь в Беларуси. Местная ZUS — это…
В рассказе Аркадия совсем нет места для белорусского государства в жизни человека. Он работает в Польше, потом уезжает на стройку в Скандинавию — все ради того, чтобы отдать долги, накопленные за время лечения Максима. Но даже после того, как семья со всеми рассчитается, он не намерен впускать в свою жизнь такие институты, как «трудоустройство», «тунеядство» и связанные с этим налоги.
— В Беларуси я безработный. Раньше был ИП, потом имел статус ухаживающего за больным ребенком, сейчас тунеядец. Как? Никак. Нормально. Мне задают вопрос: «Когда уже будешь работать?» А я ответил: «Напишите, что без нормальной зарплаты не работал, не работаю и не собираюсь».
Я не скрываю, что работаю за границей. И даже справку об уплате там налогов готов предоставить. Но они хотят перевод на русский, а я не вижу в этом смысла. Все налоговые проверки я прошел и никому ничего не должен. Забрать у меня можно только старые телефоны.
Я езжу уже не столько из-за денег, а чтобы не рвать здесь душу долго.
— Даже если вы не хотите зарабатывать, то у вас все равно получается больше, чем у среднего работника страны. Что делаете с остатками?
— Есть и остатки. Вы интересовались, сколько стоит содержание в доме престарелых. Если нормальное место, то 800 рублей в месяц. После смерти сына я научился смотреть за всем со стороны. А о чем еще думать? Кому я нужен?
Если у вас есть интересная и захватывающая история о бизнесе в девяностых, пишите на va@onliner.by. Нам интересны и куры гриль, и киоски с музыкальными кассетами, и импорт «Куку-руку».
Библиотека Onliner: лучшие материалы и циклы статей
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!
Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by