Десять «волосатиков» становятся спиной к спине, наматывают на руки армейские клепаные ремни. Хлещет кровь. Гопник из Дражни, в семь раз превосходящий противника в силах, в панике бежит врассыпную. Долгое время столичный металист чувствовал себя неприкосновенным, а на концерты экстремальных групп в переполненные залы набивалось пару тысяч «волосатых чертей». Мировая известность и ночевки на съемных квартирах, алкогольный угар и танцы возле ящиков с дешевым вином. Комедия и трагедия самой крепкой минской тусовки — в материале Onliner.by.
Читать на OnlínerВ середине восьмидесятых на заборах рядом с традиционными обсценными филологическими изысками начали появляться загадочные надписи, провозглашавшие рождение нового субкультурного слоя. В Минске сформировалось несколько тусовок: Metal Boys, Metal Wolfes, Metal Gods, Killer Club, Lucifer Friends. Первые, как рассказывают очевидцы, были в большем авторитете и даже успели отпочковать преемников — Young Metal Boys. В белорусской столице появляются первые метал-группы, самым ярким и долгоживущим из которых становится коллектив «Торнадо» под предводительством харизматичного вокалиста Ангуса.
Люди шутят: «Если ты не играешь трэш, то вообще непонятно, кто ты и зачем», — подразумевая тогдашнюю музыкальную моду на экстремальный стиль. К концу восьмидесятых метал набирает такие обороты, что представитель этого доблестного сословия чувствует себя в Минске королем.
— Я иду по улице в джинсовке, кожаных штанах с проклепанным ремнем и белых кроссовках, — вспоминает Сергей Скрипа Скрипниченко. — На дворе 1988 год. Я чувствую себя опричником — круче только менты. Люди смотрят на меня и думают: «Эти металисты — это же какие-то страшные демоны!»
В конце восьмидесятых метал-тусовка для Скрипы только начиналась. Это позже он превратился в знаковую фигуру на локальной сцене и организатора многих концертов. Тогда же только-только формировалась так называемая вторая волна, в глобальном смысле положившая начало феномену под названием «белорусский метал».
— Все началось в первые годы перестройки. Метал слушали и до, и после. Но именно в то время четко оформилась субкультура, — вспоминает Скрипа. — И у властей возник вопрос: «Кто они и чего хотят?» В голове у чинуш не укладывалось, что человек просто слушает музыку определенного стиля. Логика ведь такая: если люди организовываются в какие-то группы, значит, они выходят из-под контроля. В тоталитарной ситуации это был тревожный сигнал. Но люди не ставили никаких целей, и это полностью разрывало шаблон.
Вплоть до начала девяностых на «волосатика» в коже и железе настороженно оглядывались, а ребята с окраины всегда готовы были встретить «не такого, как все» кулаками. Правда, металист лыком шит не был.
— В то время у нас появилось офигенное ноу-хау — проклепанный ремень, который никаким законом не трактовался и даже не описывался, — улыбается Скрипа. — Брался обычный офицерский ремень и в три ряда прогонялся круглыми клепками по 12—15 миллиметров — ножками сумок. Моя одноклассница работала на Минской фурнитурной фабрике. Благодаря этому она обладала определенным статусом и могла требовать больше, чем другие девушки, потому что имела выход на клепки, а это было для нас как жемчуг для пиратов. Такой ремень при правильном обращении превращался в достаточно серьезное холодное оружие самозащиты. У него была одна хорошая особенность: он разрывал кожу, травма была очень легкая, но выглядела чудовищно. Кровища хлещет, кажется, что человеку снесло полбашки. Однажды в Дражне металисты пришли на дискотеку, по классике жанра возник конфликт с местными колдырями. Те схватились за колы: «Пошли, волосатики, по раза́м!» Волосатики стали спиной к спине, намотали ремни, раза по три вдарили — все в кровище. А соотношение сил было 10 против 70.
В конце восьмидесятых случилась масштабная амнистия, и в городе оказалось много бывших заключенных. Вспоминают, что в те времена Троицкое предместье люди обходили стороной: там заседали «синие». А по городу ходили ребята, которые запросто могли затребовать снять джинсы-«варенки».
— В то время были банды, которые условно можно было разделить на два типа: полные беспредельщики и не беспредельщики. Ты идешь в «варенках», к тебе подваливают и говорят: «Снимай штаны». Ты снимаешь: иначе тебя просто «закатают». Полные беспредельщики забирали и уходили, а не беспредельщики доставали из сумки советские треники и отдавали вместо «варенок». Мол, парень, ничего личного, мы к тебе, в общем-то, по-хорошему, — рассказывает Сергей.
К 1992 году раздражение по отношению к представителям субкультурных течений прошло: рухнул Советский Союз, увеличились информационные потоки, пропал дефицит. Если раньше модникам приходилось выкручиваться подручными средствами или находить одежду у фарцовщиков, то сейчас любую вещь можно было купить самому — были бы желание и фантазия. В Минске стройными рядами от площади Независимости до Востока выросли красные ларьки, в которых вплоть до 1993 года продавали даже алкоголь. Там, говорят, можно было найти все что угодно. За качество, правда, никто не ручался, зато при желании удавалось «выцыганить» даже белые «айронмейденовские» кроссовки. А еще можно было уехать в Польшу и привезти оттуда «косуху» из кожзама — по номинальной стоимости, а не приобретенную втридорога у минских перекупщиков.
* * *
В 1993 году Скрипа вернулся из армии и устроился работать в Музей национальной архитектуры и быта. В это время все, что называется, «крутились». Кто-то подрабатывал грузчиком, кто-то пытался подзаработать мелким предпринимательством. У Сергея в это время была своя репетиционная точка — подвал в доме на Сурганова. Такие подвалы обычно находили студенты-музыканты, обклеивали картонными коробками для яиц и украшали по мере возможностей скромной аппаратурой. Репетировали, пока не выгонят жильцы. Затем искали новое место. Вокруг таких точек обычно и кипела тусовка.
— В музее я познакомился с Костей Мозыревым, он играл в тогда еще молодой группе Pathologist Department. Разговорились. Оказалось, что у него есть аппарат. Что называется, карты сошлись, и я пригласил его к себе на точку, — вспоминает Скрипа. — Было лето, и мы все три месяца просидели в этом подвале. Там и пьянствовали. Но на первом месте всегда была музыка. Существовало жесткое правило: до репетиции никакого алкоголя, а уже после отрывались по полной. Мы могли собраться в пятницу после репетиции и поехать на «Паниковку». Там из 100 присутствующих 70 точно будут знакомые, у 40 из них имеются деньги. В результате всем хорошо. Могли пойти на площадь Якуба Коласа или к стене Цоя. То есть никакой привязки к месту, кроме репетиционной точки, не было.
Позже Скрипа решает заняться организацией концертов. Площадок не так много, но на помощь приходит кризис отечественного «Киновидеопроката».
— «Киновидеопроката» в середине девяностых не существовало, а многие кинотеатры приватизировали трудовые коллективы, — вспоминает Сергей. — Собственность есть, а как заработать? Вот, например, в Грушевке был кинотеатр «Авангард». На втором этаже репетирует «Крама», в фойе на пять метров в высоту стоят ящики с консервированным горошком и «чернилом» в таре по 0,5. Люди занимаются торговлей, и, когда ты предлагаешь им арендовать пустующий зал, радости нет границ. Какие-то волосатики говорят: «Мы хотим провести концерт, тут будет беспредел, но за безопасность мы отвечаем». Аренду можно было «ломить» любую: это не тот случай, когда торгуются. Конечно, собственникам сначала стремно, но потом проходит концерт-другой, и они успокаиваются. Да, сто упырей стоят на голове, но последствия минимальные, так еще и деньги платят. Мы джентльмены, с нами можно иметь дело!
Джентльмены использовали самые смелые схемы. Выпускали билеты, регистрировали их в налоговой, продавали через кассу три штуки, а остальное реализовывали с рук. В налоговой отчитывались за три проданных билета и пускали полученную прибыль в оборот. Тем не менее собственники «Авангарда» всегда были довольны своими партнерами.
— Перед каким-то концертом «Авангард» закупил партию «чернила», а фойе использовал как склад. И нам говорят: «Слушайте, тут партия вина… А мы к вам очень хорошо относимся… К вам же сейчас придет две сотни упырей, а товар непростой…» Пообещали решить вопрос, — вспоминает Сергей. — Я сделал это очень быстро. Заходят в кинотеатр люди, многие уже укуренные или поддатые, покупают билеты, я их сгоняю в группы и провожу сеанс внушения: «Ребята, вот это бухло — очень соблазнительная вещь. А это кинотеатр, который торгует им и дает нам площадку, чтобы делать эти концерты. Поэтому безопасность вина — наш общий интерес». На тебя смотрит двадцать рыл, половина вообще плохо понимает, что я говорю. Зал стоит на ушах, все бегают в туалет курить «марию ивановну», все пьяные. Но до ящиков никто не дотронулся пальцем! Вот это уровень самосознания.
О концертах узнавали из анонсов на радио и афиш. Клеили их втихую: в то время как раз вышел закон, сделавший не согласованную с властями расклейку нелегальной. Поэтому музыканты, которые часто и занимались украшением городских пейзажей афишами, наполняли бутылку клейстером и делали обычную «обливачку», буравя в пробке дырку. Так можно было максимально быстро приклеить афишу и уйти незамеченным.
Считалось, что для локального концерта хватит 150—200 афиш на крупных пересадочных остановках и в метро. Для концертов зарубежных групп требовалось уже около 400 афиш. Одним из таких концертов было выступление чешской группы Krabathor.
— Их менеджер Петр привез группу на своей машине. На «Жигулях»! Они приехали в Минск своим ходом, а в райдере по жилью у них было написано «помещение, где можно разместить спальные мешки». Группа с мировым именем приехала в Минск со своими мешками! «Ребята, мы сами из советского блока. Ничего нам не объясняйте», — сказали они, — смеется Сергей. — Договорились, что в определенное время они будут ждать нас на площади Независимости (тогда на ней была стоянка). И они так и говорили: «Нам ничего не надо. Просто покажите, где переночевать и поесть, выпить купить». Вопрос звездности вообще не стоял, людей интересовали другие вещи. Какая звездность? Тебе пишет чувак из Копенгагена о том, что продал 20 твоих кассет. Это успех!
* * *
Формируется так называемая вторая волна белорусского метала. На стыке десятилетий появляются знаковые для Беларуси группы Exhumator, Pathologist Department, Gods Tower.
Концерт с участием местной группы может собрать до двух тысяч человек. Огромную роль в этом играют СМИ: в Беларуси выпускается культовый журнал Legion…
…регулярно пишет о тяжелой сцене «Музыкальная газета»…
…белорусские экстремальные коллективы показывают по телевидению…
…на радио выходят программы «Дети подземелья» Германа Бабкина, Massa Brutto Александра Литвинского. А Владислав Бубен ведет «Затерянный мир».
— Вторая волна была очень мощная, — вспоминает музыкант, радиоведущий, преподаватель МГЛУ Владислав Бубен. — Если в восьмидесятые в Минске собирались залы на 500—700 человек, то в девяностые народу было еще больше. Специальных площадок не было, поэтому концерты проводили в ДК, актовых залах учебных заведений, ФОКах.
После одного из таких концертов в ФОКе в районе Ангарской произошло ЧП. Перевозбужденные металисты, возвращавшиеся с выступления Exhumator и Pathologist Department, в порыве страсти разгромили несколько троллейбусов.
— Толпа была настолько воодушевлена музыкой, что произошло какое-то массовое психическое заражение. Это было такое единение людей, такое сумасшествие! Я считаю, что это был один из лучших локальных белорусских метал-концертов, — рассказывает Владислав. — Недавно мы выступали в одном из минских клубов. Мой друг делал там перформанс: прыгал, бегал, качался по полу, пищал, кричал. А я под это использовал минимал-техно с какими-то шумами. В общем, ничего необычного, все достаточно мило. И тут прибежал директор, начал кричать, грозился вызвать милицию. Оказалось, что в этом клубе постоянно проводятся панк-концерты. И тут я удивился: «Ребята, какие панк-концерты, если вас два человека за сорок смогли так перепугать? Зачем вообще такой панк нужен?» В искусстве, если это экстремальная музыка, должна быть какая-то аттракция, вызов обществу, устоявшимся взглядам. А сейчас концерты такие, будто пенсионеров из дома престарелых привезли послушать ансамбль баянистов.
Владислав занимался промоушеном десятков белорусских групп, несколько лет работал над передачей «Затерянный мир» и организовал около 20 одноименных фестивалей. Говорят, что «Затерянный мир» был самой либеральной программой в истории белорусского радиовещания, а от происходившего в эфире иной раз волосы могли встать дыбом.
— Ко мне на радио приходили совершенно разные люди, довольно странные. По сравнению с ними Саша Кулинкович из «Нейро Дюбеля» выглядел как интеллигент. Такой демократии нигде и никогда уже больше не будет. Порой там говорили такие вещи, которые даже «запикать» не получалось, а я сидел похолодевший, — вспоминает Владислав. — Девяностые — это атмосфера революции со всеми вытекающими последствиями. Знаете, это неописуемо. Там просто нужно было быть, чтобы понять, что происходит. В клубе «Резервация», например, человек мог упасть на пол с алкогольной или наркотической передозировкой, его выносили ко входу, позже за ним приезжала скорая. Толпа бушует, рядом кто-то распространяет самиздатовские журналы. Это уже не повторится, и, собственно, не нужно, чтобы оно повторялось. В девяностые в Беларуси происходило примерно то же, что и во времена революции хиппи в США. Люди получили свободу и поняли, что все зависит только от них, они могут делать все что хотят. Для некоторых это оказалось слишком тяжелым бременем. Умер от передозировки наркотиками вокалист группы Exhumator Вадим Акимов — грамотный, хороший человек, с которым я был в отличных отношениях. Погиб от последствий наркотиков Володя Мулявин — младший, который играл у меня на бас-гитаре в группе Barfly’s Dreams. Он был невероятно талантлив, как и его отец: играл на многих инструментах, был отличным аранжировщиком…
* * *
Периодически у металистов возникают проблемы с властями. В 1998 году Комитетом по делам религий был отменен белорусский фестиваль Extremum.
В том же году возникли проблемы у организаторов фееричного минского концерта Cannibal Corpse: после события пропала девушка, и были подозрения, что она стала жертвой религиозного культа. Как выяснилось позже, у погибшей были серьезные проблемы с наркотиками и ничего общего с музыкой ее смерть не имела. Отменялись метал-концерты в Могилеве после того, как в городе произошло ритуальное убийство. Случалось, что расклейщикам афиш устраивали нагоняй прохожие, заприметившие на анонсе очередного концерта пентаграмму или перевернутый крест, а журнал Legion «песочили» в газете «Имя».
— Неужели нельзя понять, что все это игра, карнавал и порой даже цирк? Ролевые игры, и не надо думать, что если человек с перевернутым крестом, то завтра он заложит вас на черной мессе, — улыбается Скрипа, вспоминая эти истории.
Тем не менее именно девяностые называют расцветом белорусского метала. В это время свои лучшие записи делают Exhumator и Gods Tower, концерты собирают рекордное количество «волосатиков», а подвижники, настоящие люди-лейблы, за собственные деньги издают тиражи кассет и продвигают белорусскую тяжелую музыку по всему миру. Это было время энтузиастов, своими делами формировавших сцену.
— Середина девяностых — золотое время для белорусской метал-сцены. Потом? Любая сцена выдыхается, это нормально. Естественный природный процесс — это когда умирает что-то старое и на его месте появляется новое, — говорит Владислав Бубен. — Нынешний парадокс — интернет. Казалось бы, столько возможностей, но люди по-прежнему мало знают и мало чем интересуются. Отсюда странная мода на ретро, когда молодые люди приходят в майках Black Sabbath, Accept — это все равно что я в молодости пришел бы в майке Марка Бернеса и достал бы пластинки Кобзона. Мой отец бы меня похвалил. Я отслеживаю музыку, слушаю новые записи, но производить что-то действительно интересное продолжают люди за 30. Где вся молодежь?
* * *
Настя — из того самого поколения молодежи. Девушка пришла в «Музыкальную газету» в 1998 году и наблюдала уже за так называемой третьей волной белорусского метала — самой многочисленной и, вероятно, самой показательной. Тем не менее большинства групп, о которых в то время писала студентка МГЛУ, уже нет.
— В то время вся тусовка была рассредоточена по репетиционным точкам, — вспоминает Настя. — Все было очень живо: пили, играли, общались. Наверное, самая известная точка была возле кинотеатра «Центральный». Там репетировали Vicious Crusade, Aquamorta, и все вертелось вокруг этого места. Это был обычный подвал: оборудование, задник. Кто-то репетирует, параллельно идет какой-то тусыч — кони, люди. На другой точке репетировали со своей злобной компанией Morbid Victory. Там тоже была своя жизнь.
Сейчас Настя работает над интернет-проектом, который собирает все сведения о белорусских метал-группах и параллельно вместе с единомышленниками пишет книгу об отечественной метал-тусовке. Говорит, что местами получается очень неожиданно.
— Ближе к концу «нулевых» музыка окончательно осталась дома, а в центре уже собирались компании — пили и общались на «феликсе» или «филаре». Точно могу сказать: в 2001 году я переехала в Киев, а когда вернулась спустя три года, все было уже по-другому, — вспоминает девушка.
Потом появился интернет, люди стали меньше общаться вживую. Постепенно тусовка рассыпалась: люди обзавелись семьями, получили работу. Никто из музыкантов всерьез не заявил о себе, разве что Gods Tower. И когда люди понимали, что потратили лучшие годы на музыку, а она им ничего не принесла, группы исчезали. Поэтому «стариков» сейчас практически не осталось. Есть новые группы, есть новая сцена. И знаете, мне нравится то, что происходит!
Читайте также:
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by
