Мастерская Владислава находится в большом двухэтажном загородном доме. Только этот дом не его. Художник живет в небольшой комнатке недостроенного коттеджа. В ней есть буржуйка, кровать и цветной оттиск «Кувшинок» Моне на стене.

В соседней комнате стоит маленький приемник, передающий «Мелодии века», кружка с кофе с большим оранжевым цветком на боку, лежат палитры с красками. Здесь Слава пишет и курит.

На стене — два пейзажа и два натюрморта. Две картины на продажу. Еще две Слава пишет в подарок владельцу коттеджа, который дал ему эту комнату и эту мастерскую. Год назад Слава жил на вокзале.

За две эти картины художник получит $250. Если найдет 20 заказов, то к зиме сложит печку в своем маленьком деревенском доме в Витебской области, сможет перезимовать не на стройке, не на вокзале — дома.

Было. «Сикстинская Мадонна» в натуральную величину

— Самые сумасшедшие заказы были в девяностые. У людей были большие деньги, и их нужно было куда-то вкладывать. Так и возникла «Сикстинская Мадонна» в одном из коттеджей под Минском.

Эту картину в натуральную величину выпускник Академии искусств Владислав написал в 1992 году. Заработал тогда немыслимые для начала девяностых $800. Работал три месяца. Где? Теперь не вспомнит — в каком-то коттеджном поселке.

Для другого бизнесмена в соседнем поселке он расписывал камины.

— Зачем? Потому что у одного его соседа была итальянская плитка, у другого — декоративная штукатурка. Что еще можно придумать? Как выделиться? Можно нанять художника, чтобы он расписал камин, — рассказывает Слава и ищет небольшой альбомчик с сохранившимися старыми фотографиями тех самых каминов. — И стоило это не так дорого. Человек, который мог позволить себе мрамор из Италии привезти, мог оплатить и роспись на камине.

Альбом с фотографиями должен быть где-то здесь, на кухне этого недостроенного еще чужого коттеджа. Альбом завалился между двумя папками с эскизами, и Слава заметно нервничает, когда не может его отыскать.

— Не хватало еще и это потерять.

Но альбом нашелся. Среди множества росписей стен и каминов — икона святого Антония с младенцем. Ее художник написал для одного минского костела — тоже в девяностых. Иконы в том костеле уже нет, она уехала в Будслав, осталась только ее отпечатанная копия. Жизнь Славы сейчас — тоже будто не взаправду.

— Время дорогих заказов закончилось в середине девяностых, да и длилось это всего пару лет.

Пара очень ярких лет

Дядя Славы тоже был художником. В 10 лет племянник пришел к нему в мастерскую и заинтересовался альбомами с рисунками да Винчи. Начал копировать.

Уже на первом курсе Академии искусств он повторял не творения да Винчи, а портреты вождей. Его дядя тогда не справлялся с количеством заказов и предложил племяннику попробовать нарисовать Ленина. Стипендия студента академии тогда была около 40 рублей, за портрет Славе заплатили 200.

Были некоторые сомнения в том, что за искусство могут не только заплатить, но и оценить его. Слава вспоминает, как в конце восьмидесятых его и еще нескольких художников колхоз-миллионер пригласил сделать витражи. В коровнике.

— ?!

— Объясняю: в коровнике на уровне земли идет ряд окошек. И мы оформили витражами 15 таких окон. Через неделю приехали за гонораром. Идем, смотрим на коровник — а витражей нет. Солнце светит — а витражей не видно. Не понял. Где витражи?

Подходим ближе и видим, что они все в де...ме. Через эти окошки каждый день его — де...мо — и выбрасывали.

Эта история не была концом всему. Впереди было еще много дорогих заказов. Можно было жить только живописью.

— Помню, мне звонит бухгалтер с вопросом: «Слава, а почему ты за зарплатой второй месяц не приходишь? Я сейчас твои деньги на депозит отправлю!» А я говорю: «Отправляй». Потому что зарплата у меня была 200 рублей, а в кармане тогда лежало тысяч восемь. И все от продажи картин.

Сейчас Слава за зарплатой приходит вовремя. Он работает дворником — получает 80 рублей за уборку одного участка в центре города. Недавно ему в ведение передали еще один. Там он зарабатывает еще 40 рублей. Метет, смотрит, как женщины из офисного здания выходят покурить на крылечко. Спрашивает — но только себя да вот еще нас, — почему люди так редко здороваются.

На дорогу от Колодищей до центра столицы за месяц уходит половина Славиной зарплаты. После работы он иногда прогуливается вниз по улице, проходит через Зыбицкую. Тогда он спрашивает еще и о том, давно ли бокал пива в баре стоит 30 рублей. Тоже только себя — и вот еще нас.

— Как я жил, когда денег хватало? Пускался во все тяжкие. Помню, вызвал такси и поехал в Вильнюс, просто чтобы погулять по городу. До 1991-го каждый год ездил в Ригу. И в тот год, когда Цой разбился, тоже. Мы с ним сидели за соседними столиками в ресторане. Я иногда думаю: Цой ведь тоже кочегаром работал. Но у меня такого прорыва, какой был у него, пока не намечается.

Последняя крупная продажа была в 1993 году. Слава тогда руководил клубом самодеятельных художников. Устроили выставку на ВДНХ.

— На десятый день выставки, когда мы уже начали паковаться, прибегает работник ВДНХ и говорит: «Не сворачивайтесь, едет автобус с итальянцами!» И что вы думаете? Я ничего назад не увез, все продали. Просто называешь цену — и покупатель соглашается. Мы тогда только успевали рамки снимать. Сказка.

А после 1993-го люди «стали думать о хлебушке», говорит Слава. Не то чтобы в Беларуси не осталось богатых людей — не осталось богатых заказчиков.

— Мрамор из Италии по-прежнему возят, просто вместо картины на стену вешают распечатанную на холсте фотографию.

Первая жена однажды спросила: «Слава, а если ты крякнешь, твои работы будут дороже стоить?» Спросила очень так, знаете, по-житейски, буднично.

Не на продажу

Когда голландский пейзаж будет готов, Слава покроет башенку костела еще одним очень тонким, почти прозрачным слоем краски. Башня тогда еще глубже нырнет в дымку.

А вот этот маленький человечек, тень на пейзаже — это сам Слава. Что там, за поворотом дороги, которая ведет к костелу и по которой идет человечек, Слава не знает. Особенно сильно он не знал этого зимой, когда топил буржуйку в холодной бетонной комнате и молчал — неделями.

— С девяностых для души я ничего не писал. Копирую чужие работы. Люблю голландцев, импрессионистов.

Слава снова рассказывает о перспективе на примере голландского пейзажа, который сейчас пишет. В его картине есть перспектива. У его картины тоже есть перспектива: когда Слава снимает ее со стены, картина падает. У художников считается, что это хороший знак. Значит, получится продать. Что с собственными перспективами? Хороших знаков давно не поступало, говорит Слава.

— Что будет дальше? От таких мыслей накрывает депрессняк. И иногда я выпиваю. Когда выпиваю, сектор мозга, который отвечает за дальнейшие планы, ставится на паузу. Тогда ночью я могу поспать. Хоть по-настоящему я не сплю уже года четыре. Прилягу на полтора часа, подремлю — но не сплю. Слышу, как кот ходит по дому.

Если бы у Славы были силы и краски, он писал бы белорусские пейзажи. Их он писал сразу после окончания Академии искусств. Его пейзажи — два рижских и два заславских — на выставке во Дворце искусств висели рядом со Щемелевым.

— Сперва брать не хотели. Помню, сказали: «Мы принимаем только членов Союза художников. Ты член Союза художников?» Я сказал: «Нет, я мозг Союза художников». Организаторам это не понравилось, работы велели не приносить. Но их все же удалось пристроить.

И все четыре пейзажа купили. То же повторилось в художественном салоне. Слава говорит, художники тогда увлеклись салонной живописью, а он продолжал писать с натуры свои болота. Сейчас он с натуры не пишет: от мыслей о том, что нет завтра, нет и сил. Да и материалы дорогие.

— Наверное, когда 30 лет назад начинался веб-дизайн, нужно было попробовать. Но я не смог себя переломать. Я люблю, как краска пахнет. Я люблю возле мольберта покурить. Веб-дизайн этого не предполагает. Такой вот я динозавр.

А сейчас бытовуха забирает все силы, которые можно было потратить на творчество. И в таком подвешенном состоянии я уже несколько лет.

В училище я учился с Лявоном Вольским — он меня уже давно не узнает. А работал потом с Олегом Хоменко. Он меня еще иногда узнает. Кто-то сказал мне: «И там ты был, и там ты был, а чего ж сейчас все так плохо?»

Стало. Почему сейчас все так плохо?

— Я что-то за эти три-четыре года так много плохого видел… Одно понял: везде можно выжить. Как ни странно, даже на зоне. Расскажу — и больше к этой теме возвращаться не будем.

Вначале было грустновато, говорит Слава. Передачи носить было некому. Когда стало совсем плохо, он взял шариковую ручку и начал рисовать машину.

— Слышу дыхание за спиной: «Пацаны, он без разметки нарисовал Ferrari!» И понеслась. Вот когда я не пожалел, что умею рисовать. Следующие месяцы на зоне я пил итальянский кофе и курил Marlboro.

Кто-то просил написать портрет жены, кто-то хотел послать жене свой портрет. Называли тогда Славу Пикассо, и было это два с половиной года назад.

Когда Слава освободился, у него остался только маленький домик в деревне.

Как Слава потерял жилье

Тринадцать лет Слава проработал в Минской областной библиотеке главным художником. Оформлял выставки, сцены для фестивалей в райцентрах. Но уволился: тогда еще не отказался от мечты посвятить себя настоящей живописи. Устроился охранником на автостоянку ради удобного графика: сутки через трое.

— Думал, буду писать картины. Но распорядок был хороший, а заказов не было. По-настоящему черная полоса началась, когда мы развелись со второй женой. Ушел я с одной сумкой, квартиру, конечно, оставил.

Квартиру, оставшуюся от матери, Слава продал, чтобы передать денег на операцию первой жене. После продажи квартиры оставалось еще немного денег, на которые он купил себе маленький домик без печки в деревне под Витебском.

Туда он и поехал сразу после освобождения.

— Когда освободился, мне выдали 8 рублей. Прихожу на автовокзал, хочу купить билет в деревню, и выясняется, что он стоит 15 рублей. Рядом сидят товарищи с сумками. Видно по лицам, что бездомные.

Один из них спрашивает: «Брат, у тебя проблемы?» И достает 10 рублей, отдает мне. Я ему говорю: «Дай хоть свой номер телефона, я верну». Обиделся, не согласился.

Потом Славе еще не раз помогали люди, у которых ничего не было или было совсем малое. Когда он заблудился в лесу, собирая клюкву, и вышел к незнакомой деревне, его пустили на ночлег.

— А потом приходит местная женщина, приносит 200 граммов самогона, котелок с картошкой, яичницу с салом. Я ей говорю: «Дайте хоть свой телефон, я позвоню, деньги верну». Не согласилась. Говорит: «Не надо, я, может, тоже заблужусь».

Болота Слава выучил, теперь он хорошо ориентируется в лесу.

— А что делать? Денег нет, есть что-то нужно. Я пробовал есть виноградных улиток, но французом себя не почувствовал. Вернулся опять за клюквой.

Был период, когда неделю ничего не ел, пил только воду. Вы не подумайте, что я жалуюсь. Я не жалуюсь.

Когда Слава видит голубей и вспоминает, как отбирал у них хлеб, живя на вокзале, он тоже не жалуется, просто буднично делится воспоминанием.

— Я люблю лес. А в Минске мне плохо. Здесь злая сила — все высасывает, последнее высасывает. Вроде бы всего хватает. А людей нет. Людей нет.

Полгода он прожил на вокзале. Потом еще какое-то время — в мастерской знакомого художника. Позвонил ему перед Новым годом, попросился переночевать: очень не хотелось встречать на вокзале и Новый год.

В Минске у Славы живет сын, но о своих проблемах отец ему не рассказывает. Говорит, тот только-только рассчитался с кредитом на квартиру, женился. «Грузить» его своими трудностями Слава не хочет.

«Побольше, подешевле, поярче»

— Некоторые мои картины продаются на вернисаже. Саша, продавец, видя мое положение, сразу покупает их у меня. Говорит, это не мое дело, за сколько он их перепродаст.

Саша продает картины Славы за $250. Сейчас в его палатке под землей — туда несколько лет назад переехал вернисаж — четыре натюрморта Славы. И еще десятки других натюрмортов и пейзажей. Только зарабатывает Саша не на них, а на рамках: у него багетная мастерская.

— Заработать можно было в девяностые, когда вернисаж размещался на проспекте. Это были золотые годы. Покупали картины и белорусы, и иностранцы. Деньги у людей появились, а в магазинах ничего не было. Вот и покупали картины.

Когда нас перевезли к Дворцу профсоюзов, продажи стали меньше. А сейчас, под землей, стало еще хуже. Есть павильоны, где некоторые работы висят по шесть лет. У меня таких нет: на каждую картину и сейчас покупатель найдется.

Его покупатель, говорит Александр, выбирает работы, руководствуясь тремя критериями: подешевле, побольше и поярче.

— И часто люди готовы за раму платить больше, чем за картину. Вот, например, такой образец, — Саша показывает золотистый багет, — стоит €12 за метр. Если это натуральное дерево, то цена будет €120 за метр. То есть рамка из дерева такой ширины может стоить больше €1000. А работа в ней бывает самая обычная.

Будет: неопределенно

В полдевятого Слава уже заканчивает работу. Идет на маршрутку и уезжает в мастерскую в Колодищах.

— Иногда едешь 40 минут в маршрутке и не понимаешь, о чем молодежь говорит. «Типа», «по типу». Они заказчиками не станут.

Один заказчик у Славы уже появился. Недавно он дописал для него «Пруд с кувшинками» Моне.

— Я тогда попросил своего молодого друга залезть на сайт музея Орсе в Париже. Он нашел любительское видео, на котором в кадр попадает этот пруд. Для меня важны были оттенки, я хотел знать, как на самом деле выглядит «Пруд с кувшинками», в интернете много некорректных изображений.

Слава надеялся, что, как и в девяностых, заработает сарафанное радио и заказчики вернутся. Что кто-то еще захочет Моне или Вермеера в его интерпретации.

— Приходит человек в гости к другу на барбекю, видит картину, спрашивает, где заказал — и следующий заказчик ко мне обращается. Так я представлял. Но пока этого не происходит.

У меня, знаете, никогда не было легких перепадов: «хорошо», «нормально», «очень хорошо». У меня было только «очень хорошо» и «очень плохо». А сейчас — никак. И это уже кажется «хорошо».

Сейчас у меня простые планы: поставить печку и провести свет в доме. На это нужно $1000. За картину беру в среднем $200. Это за мольбертом ты творец, а потом — продавец. А продавец я плохой. Среди художников мало хороших продавцов. Разве что Никас Сафронов.

О чем я мечтаю? Мечтаю, чтобы меня критиковали и говорили: «А ведь в оригинале в этой картине немножко не тот оттенок!»

А еще Слава мечтает поехать в путешествие по северу Беларуси. Надеется, что там снова встанет за мольберт и начнет не копировать, а писать. И в этом путешествии доберется до Постав — чтобы проверить, на месте ли пейзажи, которые писал для местного музея, когда музейные работники еще присылали за ним машину в самый Минск.

Ваш личный печатный центр. Принтеры и МФУ в Каталоге всего от 81 рубля

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onlíner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by