1. Василий и река тишины

Мы приехали к парому первыми, остановившись до этого на трассе Н-4003, чтобы насладиться таинством рождения нового дня. Над Вышеловом вставало солнце, укутавшись в шарф из тумана. От зеленой еще травы веяло морозцем. Я поклялся себе, что в следующей своей жизни точно стану травинкой в поле в Петриковском районе. Буду наблюдать за аистами, лягушками и комбайнами и никогда в жизни не увижу черных людей и синие бусы, из которых устраивают на полях охоту на себе подобных.

Паромная переправа Вышелов — Снядин начинает свой трудовой день в восемь утра. Так было и в прошлом году, и в позапрошлом, и много лет назад. Уставшую от рабочей жизни платформу, спущенную на воду еще в 1983-м, тянет трудяга-катер. Он работает на дизеле, молитве да крепком слове. Его латали и штопали, он все еще каким-то чудом в строю. Это и есть белорусское социальное государство. Четыре года назад мы уже плавали здесь, но прежних матросов и мотористов сейчас не нашли. В ноябре 2020-го нас встречает Василий, невысокий мужчина в куртке и шлепанцах. Говорит: «Нормально. Текучка. Живем помаленьку».

Теперь он местный Харон, везущий души в мир живых. Через реку в Снядин плыть пару минут, а если ехать из райцентра Петрикова в объезд, то будет почти сотня километров. Пока есть паром, есть и жизнь в заречных деревнях. Курсируют скорые, автолавка возит хлеб.

Паром плывет на тот берег быстро, и мы говорим быстро, потому что особых точек пересечения между вселенной Припяти и миром столицы нет.

«Нормально. По плану. Зарплата — $500. В год», — шутит Василий. На самом деле получается 300 белорусских рублей в месяц. А не хочешь — можешь уходить. Только некуда.

Переправа движется из Вышелова в Снядин и обратно. Ведем с пассажирами разговор о тишине глубинки.

— По Минску марши водят? А у нас зарплата 300 рублей.

— Колхозы на коленях!

— Тут тоже люди выступали. Потом вечером к человеку подъехали. Мол, тебе что, плохо живется?

— Больше не выходил.

— Приезжает врач. Два года отработает — все. Зарплата никакая. Жилье никакое. Ничего нет.

— Было бы мне 20, я бы валил из страны. А в 45 — кому я нужен.

— Народ-то отличный. А все остальное — гниль.

И долго мог звучать этот хор ожидающих чудо белорусских голосов. Не мне было их судить. Я молчал.

Со ржавым паромом-государством люди были связаны прочной пуповиной разочарований и ожиданий. И спрыгнуть бы, остановить посудину… Но кто подхватит? И кто будет вместо них?

— Люди умирают. Не только пожилые. Ночью тут сидим, дежурим. Если скорая, пожарная, милиция едут, все идет вне графика, — рассуждает Василий. — Надо же кому-то эту работу делать.

Шлагбаум поднимается. Нам выезжать с парома. Газанул — и легче на душе. Соскочил.

А они остались.

2. Бабушка и вечный двигатель

В 2016-м, когда мы были здесь последний раз, Анна Андреевна работала белоруской, благодаря которой вертится Земля. Она из Снядина, с того берега. Врач. В 78 еще была в ФАПе, лечила людей. В ноябре 2020-го мы обнаружили фельдшерский пункт запертым. И кольнула дурная мысль. Но первая же встречная махнула рукой: «Баба Аня? В том доме. Как раз от нее».

Анна Андреевна живет в хате вдвоем с котом Митей. Они оба боятся холода. Когда коту холодно, он залазит в печь. Когда одиноко бабушке, она листает альбомы. Впрочем, и сейчас, в 82, Анна Андреевна все еще работает вечным двигателем умирающей деревни.

— Из ФАПа я ушла. Заболела. Давление. Сама решила: хватит. Все-таки 52 года отдала. Но люди-то знают, куда идти, если что. Идут и идут ко мне.

Она выписывает «Медицинский вестник» и переживает за то, что к коронавирусу еще не подобрали ключ. Смотрит новости по телевизору. И если вы думаете иногда, в кого попадают эти новости, то именно в нее.

— Пенсия — 500 рублей. Хватает. Нам, старикам, не важны деньги. Важен мир. Как я увижу, что там делается в Минске, то сразу вспоминаю, как мы жили после войны. Как ничего не было. И непонятно мне, чего хочет молодежь.

Стройная картина мира при этом не складывается. Ведь и местная молодежь тоже не очень понимает, чего она хочет.

— Был у нас клуб, — рассказывает Анна Андреевна свою обиду. — Собирались пожилые, разговаривали, чай пили, танцевали. И молодежь приезжала. И раскидали этот клуб. А сейчас молодежь куда? В магазин, бутылку вина возьмут. И работать-то им негде. Придут ко мне — то дрова поколоть, то картошку посадить.

Этим разговорам тоже много лет: деревенский круговорот ходит вокруг одинаковых тем.

У бабушки есть дети, внуки и правнуки. Она ждет их в гости — это для нее главная работа сейчас. Может, приедут к Новому году. Если на реке не станет лед. И если не заглохнет паром, с которым и она крепко связана.

— Я вот смотрю по новостям: все куда-то бегут. И я такая была. Потом день лежу и думаю: а когда это жизнь прошла? Работа — дом, работа — дом… Но я работать любила. И никто у меня не пошел на тот свет. Наверное, бог меня хранил.

Бог хранит бабушку Аню, но почему-то не жалует тех, кто моложе ее.

…Паренек в свеженькой униформе работника нацпарка торопится на паром. Чистенький и светлый, как будто только что из стиральной машины, он приехал сюда по распределению из Слуцка. И только я хотел его разговорить, как он прыгнул в «Газель» и был таков.

3. Идеальная Беларусь за 1 рубль

— Покажите мне Беларусь из телевизора!

— Давай рупь и проходи!

(Почти не вымышленный диалог)

Пару лет назад в Беларуси выбрали несколько населенных пунктов, которые должны были стать прообразами деревень будущего, новой ступенью эволюции агрогородков, вскормленные алхимией вертикали и единством природы и технологий. В список попали и Лясковичи, знаменитые своим фестивалем «Зов Полесья», фактом наличия штаб-квартиры нацпарка «Припятский» и соседством с той самой резиденцией, где живет главный шпиц страны. Здесь действительно есть движ, ходят люди, ездят машины. Отстроена набережная. Принимают Дед Мороз и Кикимора. А этим летом в «деревне будущего» построили музей под открытым небом. Огородили зону той самой идеальной Беларуси, которую мы ищем все эти годы и не можем найти.

За вход отдаем по рублю.

— Гуляй хоть день. Рубля не пожалеешь, — благословляет женщина в будке.

Мы пробежали кружок вдоль дозорной башни, детских площадок, кафешки в польском стиле, мельницы, музейных домов. Территория блестела идеальным ремонтом. Отсутствовали пылинки. Все это должно отлично смотреться с вертолета.

— Дорого было — такое отгрохать? — спросил я на выходе.

— Всем селом строили, — ответили мне.

А рабочие меж тем вытирали эту Беларусь будущего тряпочкой и веником — как будто ждали кого-то. И не хотелось бы называть это декорациями, чтобы не обидеть. Мы просто пожелали идеальной Беларуси Лясковичей в следующей 26-летке расшириться до размеров хотя бы трех футбольных полей.

Под колеса нам в отместку за эту крамольную мысль бросилась псина. И жизнь ушла в пятки, когда показалось: шпиц.

Но это был не он.

4. Серп и Молот

Петриковский район, если отбросить все эти веселые обертки, нынешним ноябрем жил своей обычной жизнью. Пастух вел коров через деревню. Падала на дорогу листва. Мужик, оглядываясь по сторонам, крал с поля кукурузу. Потому что зачем ей пропадать? Мы ехали и смотрели по сторонам.

Если бы жители Вилларибо и Виллабаджо побывали по обмену в советской Белоруссии, то непременно напросились бы в деревни Серп и Молот. Увидев указатель, решили свернуть и мы. В далекие времена, фантазировал я, в Серпе должен был жить счастливый юный коммунист, а в Молоте — коммунистка. Они любили бы друг друга. И создали бы в Молоте крепкую ячейку общества.

А может быть, в Серпе.

Но слава этих деревень в прошлом. Теперь здесь покосившиеся дворы, а на улицах — никого. Только кот на заборе да пес рядом с ним. Счастливая белорусская парочка.

В соседнем Бриневе — и молодежь, и магазин «Селяночка», и электорат на утренней пробежке. И летающая собака, которая хозяина в обиду не даст.

Смотрит на этот мир Ильич, заветы которого все позабыли, — но вывеску зачем-то оставили.

Что здесь от совка, а что от нашего бардака? Мне кажется, хватит пенять на Ильича, пора его отпустить. Все это наше, а не его. И разваливающаяся ферма в Залесье. И детский сад. И квартал призраков при нем.

Новое тоже встречается. Но его отыскать тяжело.

5. «Объект 600» и план по Ильичам

Если ехать от Петрикова в сторону Муляровки и свернуть по бетонке в лес, можно наткнуться на указатель «Объект 600». Пролетев по дороге пару километров, вы попадете в удивительное место — на кладбище больших надежд. Когда-то здесь располагался 396-й полк ракетных войск стратегического назначения, но с середины девяностых это руины, свалка. А ведь именно этот полк одним из первых в СССР перевооружили новыми РК «Пионер», а после — «Тополями», которые в начале девяностых убыли в обратном направлении. А казармы остались никому не нужными, превращались в тлен.

Вскоре рядом соорудили хранилище для старого асфальта. Идею о туристическом объекте даже не рассматривали: кому надо?

Мне! Был бы я президентом Петрикова, свез бы сюда не просто асфальт, но и всех Лениных страны. Поставив красиво в ряд, проводил бы их торжественно в последний путь.

Впрочем, лучше я все-таки буду травой — придумав реформу, что трава сейчас — это власть.

Желтая трава, мох и туман.

7. Дед Юра и пустота

Рядом с деревней Баричев нет резиденций. Поэтому здесь осталась одна улица и пару домов. Если заехать в Баричев ранним утром, когда Юрий Демьянович и Евдокия Климовна спят, то может показаться, что район накрыло апокалипсисом. Гулять по деревне прошлого можно бесплатно — гляди себе на поля, шоссе, липы и думай, что в своей жизни сделал не так. Или наоборот.

Юрию Демьяновичу уже за 90. Он вышел к забору, чтобы посмотреть на солнце и на улицу. Он величественен настолько, что кажется памятником.

— Мне будет 92 в декабре, — рассказывает он нам, присаживаясь на скамью. — Жене 85, она чуть моложе. Я родился в Баричеве. После войны здесь был центр колхоза «Заветы Ильича». Потом деревню признали неперспективной. И многие соседние. В сельском совете теперь от них одни названия остались — то один человек, то два, то никого. У нас — я с женой и братова жена. Из Гомеля приезжает вроде дачник. Такие дела.

У дедушки Юры была трудная жизнь. Перенес тиф, попал в плен, был вывезен в Пруссию, рыл там для фашистов землянки, носил лес, бежал. После Победы уже свои хотели забрать на Донбасс в шахты. Чудом удалось отбиться. Приехал домой. Педучилище, четыре года армии, институт. До пенсии он работал в школе. Уже в постсоветское время немцы выплатили компенсацию марками — дедушке сложно вспомнить, сколько это было. Теперь государство доплачивает ему в пенсию по 50 рублей.

— Пенсия у меня неплохая, — искренне считает Юрий Демьянович. — Больше 600 рублей. Жить можно. Только здоровье уже не то. На лекарства много уходит. У меня аденома — таблетки есть такие, на «о», за свои надо покупать. И для глаз. Они-то дают простые, но что это за таблетки такие, сами знаете.

Дедушка, глядя на пустоту своей деревни, очень переживает за будущее. Он отлично помнит, как полнились в школах классы. А теперь детей нет.

— В Бабуничах, где теперь центр совхоза, такую школу построили! В районе лучше всех. А детей нет. Молодежи нет. Работы нет. Разъехались. Возьми Петриков. После войны и судоверфь, и кирпичный завод были, и разные другие организации. Все посокращалось.

Дед Юра говорит, что в праздники ему звонят ученики. И он их вспоминает. Стоя у забора, глядя на дорогу, он всем желает счастья.

Я понимаю, что вместе с людьми, рожденными в СССР, из нашей жизни уходит не только закончившаяся давно эпоха (которой мы радостно говорим «гудбай»).

Уходит и доброта.

8. Виктор и «Удача»

На въезде в Петриков строятся жилые дома. В центре чисто. Парк, аллея памяти, новая кафешка — за четыре года город явно преобразился к лучшему. И идеологи с колдунами тут ни при чем — просто развернулся ГОК. Горно-обогатительный комбинат «Беларуськалия» дал райцентру рабочие места и приличные зарплаты. Законы капитализма в действии.

Виктор живет в Петрикове всю свою жизнь. Он решительный мужчина, спортсмен, капитан речного флота, спасатель ОСВОДа. Никогда не скажешь, что он на пенсии. У Виктора есть дочь в Гомеле, которой нужно помогать, баржа «Удача» и представление о том, как нужно жить: не просить ни у кого ничего. И не ныть без остановки о прошлом.

— 600 рублей зарплата, 400 — пенсия. Кручусь, — говорит он.

Он делает для нас круг по Припяти. И рубит сплеча:

— Многие наши люди навечно застыли в мире совка. Совок у них в головах. Им не хочется ничего менять. Они просто ждут. И плывут по течению. Это старики. Как они могут решать что-то за страну? Вы знаете, я бы не давал голоса им вообще. Я и про себя тоже — я свое отжил. Как я могу решать за молодых, что им делать, с кем жить, кому подчиняться?

В иных демократиях это назвали бы дискриминацией. Но мы-то здесь. И это повод задуматься.

9. Костя и эмиграция

Это будет очень короткая глава… Как строчка из письма.

«Николай, привет. У меня все хорошо. Когда я понял, к чему все идет, я взял жену и сына, сел в машину и уехал из страны. Обживаюсь помаленьку. Скучаю. Читаю Ремарка и воспринимаю все совсем иначе. Держитесь там».

Автор тоже из Петрикова. Мой хороший знакомый. Но сейчас его в стране нет. Вернется ли? Или уедут другие? Плывет в Снядин паром. Сидит на скамейке дед Юра. Перемигиваются Серп и Молот.

А я не знаю ответа.

10. Слава-Бэтмен и смысл жизни

В 2016-м Слава гонял по Петрикову на черном Chevrolet Camaro и смотрел на жизнь так, как многие белорусы не могут себе позволить, потому что их не научили. Тогда ему было 47, но он клялся, что может запросто станцевать стриптиз на столе. Слава был моряком, водолазом, портным, дизайнером, отделочником, востребованным в Москве. Но вернулся в Петриков, чтобы порвать все шаблоны, получил кличку Бэтмен, смог выделиться из серой постсовковой действительности.

«Петриков — это Монако! Все зависит от того, как на него смотреть», — говорил Слава тогда.

Мы размышляли с ним о том, как же тяжело белорусу глубинки вырвать себя из созданного социумом круговорота: тоскливая работа, люстра, как у соседа, шкаф, как у соседа, зарплату дали — по-быренькому в магазинчик, открыл, налил, покушал, включил телик — а завтра снова жди, когда тебе дадут зарплату в 500 (а теперь в 300). В теории двух кругов — большого, властного, и маленького, личного, — этот круговорот играл даже бо́льшую роль.

И вот прошло четыре года. Когда я набирал Славе, то был уверен, что из Петрикова его и след простыл — сел на Camaro и убыл в сторону бульвара Круазет. Но я ошибался. Слава на месте. И он наконец нашел смысл.

— Как у меня дела? Я влюбился! — встречает он нас в петриковских «прериях», как называет чудное место у реки, где сейчас строит дом своей мечты. — И это изменило все.

Жена живет в Гомеле, Слава — в Петрикове. Его главная работа — достроить дом, чтобы Юля быстрее переехала к нему. В дом он вкладывает всего себя — таланты, смыслы, нерастраченную энергию — и говорит о нем как о члене семьи.

— Здесь входная группа — будут дубовые ступени. А там терраса. И баня. А там у меня аллея. Внутри бардак, ты не смотри. Это я мебель и технику уже купил. Видишь камин в центре? Назвал его Калигулой. Пол из кирпича. Стол сделаю в лофте. На первом этаже будет большая гостиная. А на втором — личное пространство — спальня.

Мы идем к Припяти мимо бывшего судоремонтного завода и говорим о том, что происходит в стране. О том, что в Минске марши, а в Петрикове тишина. Но это какие-то очень далекие думы. Я тоже погружаюсь в размеренный быт. Мне хочется тоже строить дом и никуда не спешить. А Слава философски размышляет о том, что в стране перевелись хозяева.

— Как мы живем? Я тебе расскажу один пример. Вот гаражи сельмашевские в Гомеле. Завод там раньше был. И все по ***** пошло. Но сторожа сидят, кукуют на шее у бюджета. «За что вам платят деньги, вы же ничего не производите?» — спрашиваю. «А вот гаражи охраняем», — говорят. «А в гаражах что?» — «Ничего!» Абсурд. Белорусская экономика. Наша жизнь. И пока они сидят и получают получку, им пофиг. Пока есть этот дух рабства и срач вокруг, сложно что-то новое начинать.

Значит, еще не время?

Он работает ночным сторожем, вкладывает в ремонт старые накопления и периодически отказывается от искушения рвануть назад в Москву. Вот звали снова товарищи: делали квартиру Басте. Но баста с прошлой жизнью, заявляет мне Слава. Пускай и жаль, что Camaro пылится в гараже.

— Я уже не Бэтмен. Из летающей мыши стал сухопутной. Но мне 52-й год, и я понимаю, что только сейчас начал жить. Я понял, что всегда жил для кого-то — для друзей, для заказчиков. А сейчас мой главный проект — я сам, мой дом и моя семья. И мне хорошо.

Философия Славы эгоистична, скажете вы? А я не буду спорить. Зато она пуленепробиваемая. Остановив мгновение бега, каждый из нас ведь и хочет одного: быть счастливым.

11. Минск и не Минск

Старый паром все еще плывет по Припяти потому, что никто здесь не верит, будто кто-то быстро сделает новый. В глубинке пока тишина. И каждый здесь не за левых и не за правых, не за диалог и не за решительность перемен. А сам за себя.

Таков итог пяти циклов белорусского круговорота.

Проект «Круговорот»:

• Реальная Беларусь. Репортаж из глубинки о зарплатах, показухе и людях, на которых все держится
• Великая браславская эволюция. Спецрепортаж
• Колхоза «Белоруссия» больше нет? Репортаж о страхе, тоске и надежде
• Президент Голубых озер. Репортаж из Нарочанского края о том, как победить совок

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш Telegram-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by