Часть первая. Мертвые

Долгополье

«Сфотографируй этот дом, — сказал я фотографу. — Наверное, здесь живут передовики».

Невзрачная белорусская деревня Долгополье возникла серым пятном среди скучных в эту пору года полей Городокского района, что почти на самой границей с Россией. Я ошибался. Это была школа. Но ее закрыли.

К нам быстро подрулил автомобиль. Из него вышел молодой человек, представился главой сельсовета.

— А вы кто?

— На похороны.

Парень посветлел:

— Похороны — туда. Третья хата с краю.

Смотреть в Долгополье особо нечего. Военный памятник, сельсовет, ряды одинаковых домов. По указанному адресу — калитка, подходят люди. В комнате — гроб.

«На кого ты, дедка, меня оставил!» — пожилая женщина рыдала, сидя на табуретке. Рядом стояли ее подруги в нарядных «хустачках». Одна из них не могла сдержать смех.

Невель

Оставим этот странный дом на минуту. Мы приехали на похороны накануне. До России отсюда рукой подать. В интернете злые языки писали, что окрестные места — это и есть «Россия по одному щелчку». Хотелось в этом разубедиться. А до этого нужно было переночевать и проснуться. В глухих местах у границы сервис бронирования показывал один бюджетный вариант — мотель «Медвежий угол». Заведение располагалось в российской деревне Еменец. В нем обитали медведи.

Редкие отзывы на Google интриговали: медведей не кормят. Выпускают бродить по улицам по вечерам. Местные сидят на печах и боятся.

Когда мы прибыли, свет в «Углу» не горел. И деревня была темна. Владелица усадьбы отправила ночных гостей к чертовой бабушке.

«Отопления нет. Закрыты до лета. Ваши проблемы», — протараторила она. Позже Booking деньги вернул и извинился, но той ночью было не до того.

Мы ворвались в Невель около полуночи, ожидая, что в административном центре района точно должна работать центральная «советская» гостиница. И она оказалась открыта. Блок с двумя койко-местами без удобств обошелся в $15. Батарея еле грела. На столах стояли граненые стаканы времен СССР, манили причаститься. Но в целом было ничего.

Город-пятнадцатитысячник, близкий нам ментально, исторически и географически, — наш «старший брат» — встретил похмельно-хмурым утром и набором пошлых клише из треш-фильмов российских режиссеров. Их не надо было искать. Из окна гостиницы я смотрел, как в пошивочный цех напротив шли, кутаясь в куртки, женщины. Еще там был синий контейнер-киоск. В нем когда-то продавали «все по 100». Сейчас он дребезжал на февральском ветру заколоченными ставнями. Надпись от руки говорила, что бизнес переехал в лучшие миры.

Плелся, лавируя между яминами, мужик на «Яве». Сигналили ему «Жигули». Александр Сергеевич Пушкин глядел на развалившуюся вселенную российской глубинки безразличным лицом гения.

Здание районной администрации оказалось потрепанным. Кажется, его не ремонтировали с царских времен. Над домом чиновников реяла гордо «невельская погоня». Сияли блеском сетевые магазины, заправки и аптеки. А Ленин как будто позировал на показе Версаче, показывая улице свой модный жилет.

Как сказал бы любой крепкий белорусский хозяйственник, Невель требовал немедленных «Дожинок».

Граница

Я описываю здесь затерянный на Псковщине российский город, от которого и местные не в восторге, не для того, чтобы кого-то обидеть. Мне до Невеля нет никакого дела. Я рассказываю о первом впечатлении потому, что уже через минуту испытал когнитивный диссонанс. Я зашел в местную аптеку, там были лекарства дешевле, чем в Беларуси. Включая все те порошки против простуды, которые пропали у нас. Набрал себе сумку, а аптекарь, девушка с сережкой в ухе, вдруг заявила: «Я тоже из Беларуси. Приехала из Витебска».

Мой мир, выстроенный режиссерами «Дожинок», был готов перевернуться. «В эту дыру? — едва не сорвалось у меня. — Я бы спился в вашем Невеле за неделю».

Но разговор про эстетику не имел ничего общего с разговором про работу. Лучше было и не начинать.

Белорусы в Невель ездят регулярно. Берут лекарства, еду, дизтопливо. Многие здесь работают — в сфере обслуживания, на свинокомплексах. Имеют «по пятьсот». Об этом будет дальше.

Мое желание вырваться из приграничной действительности было неконтролируемым импульсом. Вперед, в машину, прочь. Паспорта россияне проверяют даже на выезде из своей страны, желают счастливой дороги. Очень вежливые ребята.

Проехав КПП, тормозим. Столб со знаком «Россия» как будто тот самый, на котором позировал в центре Невеля покойный Ульянов. Или это моя мнительность разыгралась?

«Сфотографируй, — говорю фотографу, — где тут что стоит. Для истории».

Несколько фотографий с разных ракурсов — на всякий случай. Если вдруг кто-то запутается в ощущениях и потеряет диспозицию.

Долгополье

В долгопольской хате все было готово к прощанию. Пришедшие рассказывали, что умерший был мужик-огонек. Звали деда Тимошкой.

— Тимошка был и охотником, и рыбаком.

— И девок любил. Красивых. И девки — его.

— Каждый год по мужику хороним! В один год двенадцать закопали.

— Как же мы, Тимофей, без тебя?..

Езерище

Поселок Езерище называют белорусским полюсом холода. Когда зима была жива, метеостанция регулярно фиксировала здесь низкие температуры. Бывало и по минус 30, и покруче. Местных по этому поводу атаковали журналисты из Минска.

— Как вам в холода? — спрашивали приехавшие из волшебной столицы корреспонденты и корреспонденточки.

— Нормально нам в холода, — отвечали люди, улыбаясь в варежки.

Кто-то уже и не вспомнит, но полвека назад в Езерище, помимо зимы, было производство, вязальный цех и много чего еще. Потом все это пропало. Осталась неубиваемая частная торговля. Трасса на РФ. И танк.

Рассказывает Алена, которая стоит за прилавком в небольшой лавочке и торгует всякой всячиной:

— Как живем? Успокойтесь. Денег у людей нет. Что в России, что у нас. В России бодрее, может, потому что она большая. Есть куда уехать. Наши за покупками ездят в Невель. Там еще «Светофор» открылся. По нам ударил. Но работаем. А универмаг все. Райповское все закрывается. Только частники остаются.

Невель — город грязный. Есть такое. Воруют, наверное. Хотя все и везде воруют. Но в России работы больше. Из нашего района туда на свинокомплексы ездят. Около 30 тыс. российских получается. А там и душ у них, и раздевалка еще. У нас как с фермы народ придет, так невозможно в магазине стоять. Но и россияне к нам переезжают. Ну, не к нам — в Витебск. Туда-сюда. Круговорот.

Кроме танка, в Езерище есть банк, отреставрированная школа (душа любого белорусского населенного пункта), почта, «Табакерка». Однажды государственная пресса назвала Езерище макетом для деревни будущего. Такие деревни несколько лет назад поручил создать в стране президент. Прообразом должен был стать поселок Копысь. Возможно, кто-то забыл поставить подпись, в будущее Езерище пригласить забыли. Но, может, еще возьмут.

Мужчина в красной шапке, увидев нас, тут же заявил.

— У нас все добра. Зае***ь. Ты вот езжай в Полово.

— Что еще за Полово?

— Съезди, погляди.

Долгополье

А похороны были в разгаре. Вскоре пришел священник. Потом деда вывезли на санках из дома. Тянули по улице. Положили под кустом.

Стол уже ломился от яств. На столе были холодец, кутья, блин — и стопочка, две, три. Вино, самогон.

— Давай, родные! Помянем деда.

Пришедшие начинали говорить. А я, хоть и слышал это сотню раз в разных городах и деревнях страны, записывал.

— Раньше в Долгополье была молодежь. Потом закрыли школу. И все уехали.

— Автобус возит детей в Городок. Ну да. Разве ж это удобно?

— Дайте нам рабочие места…

— Когда-то был колхоз-миллионер. Какие урожаи были, а!

— А какие зарплаты! Мы первое место при Советах занимали по льну.

— У меня 35 тыс. на книжке сгорело…

— Одни пенсионеры сидят.

— И лен не нужен.

— Это проблема не сегодняшнего дня. Надо было строить жилье на селе. Потом модернизировать фермы. И жили бы люди нормально. Молодые. Живут же в других местах.

— Народ в Великие Луки гоняет на мясокомбинат…

В доме поминали деда. А мне показалось — страну.

Пролетарск

Мы ехали из Езерища в сторону Долгополья по Н2502. Это была местами убитая грунтовка. Слева было пусто. И справа. И сзади. И впереди.

Порой по обе стороны дороги торчали мертвые хутора. В просеках мелькали спиленные сосны. Вспорхнула птица счастья из-под колеса. И волшебные леса Витебщины, живущие своей жизнью тысячи лет, были готовы забрать назад все те очаги цивилизации, возникшие здесь когда-то по нелепой случайности.

Мелькали в живых пока деревеньках лица земляков. А последние очаги сопротивления забвению — деревенские магазины — источали из своих дверей теплоту. Продавщицы, смущаясь, говорили почти всегда о главной беде: школу закрыли. Я понял, что для местных этот неизбежный процесс казался приговором. Закрыли клуб? Да переживем. Без школы нет будущего.

В Пролетарске, большой некогда деревне, местная контора высилась рядом с магазином. Грабили ее долго и уверенно. Денег не осталось даже на снос.

В магазине в ходу хлеб, колбаса, вино.

— Кто в Городок, кто в Витебск уезжает, — чеканит продавщица, и мне кажется, что и она стоит не за прилавком, а за поминальным столом. — Работы нет. В Селище комплекс хороший. Нас покуда не закрывают. Дороги чистят. Такие дела.

Мертвые дома, школы, клубы, бывшие совхозные конторы в этом тексте не имеют права голоса. Ведь если бы эти покойники заговорили, то больше бы за их воем мы ничего не услышали.

— Это наш Пролетарск — мертвец? — встречаю я на грунтовой белорусской дороге оптимиста, не согласного с выводами. — Да ты просто в Полово не бывал.

— Да что это за Полово, в конце концов?

Надо узнать.

Часть вторая. Живые

Обряд

Хоронили деда не взаправду. Традиционная народная обрядовая игра в этой части Витебской области возникла еще в конце XIX века. А может, и раньше, никто уже не помнит. Обряд проводят в первый день масленичной недели. Больше нигде в Беларуси такого и близко нет. «Похороны деда» попали в список нематериального наследия.

— По легенде, в первый день Масленицы дед ел мясо, подавился и умер, — рассказывают нам, пока гармонист пошел на перекур. — Дед был любимец всей деревни. Мужчина гиперсексуальный. Ну, вы видите сами. Любил ходить к женщинам. Помогал им. И женщины его любили. И поэтому они в печали. Но грусть не длится долго. Печаль побеждает смех. Это очень белорусское качество. И очень правильное.

У обряда есть каноны, костюмы, роли. Вместо тысячи слов — вот этот короткий ролик:

Посмотреть эту публикацию в InstagramУникальный белорусский обряд
Публикация от Ник Козлович|Главред Onliner (@kozlovichnick) 4 Мар 2020 в 1:40 PST

Светлана Голяс, директор долгопольского сельского клуба, болеет за «Похороны» душой:

— Раньше у нас было больше людей. В разных деревнях обряд проводили. Приезжали молодые. Все заканчивается... Но мы будем продолжать. Дом культуры остается работать. Делаем праздники деревень. Что случится, если закроется последний клуб? Будет конец света. Мы будем держаться.

«Давайте наливайте, хорош болтать», — несется из-за стола.

Гармонист вернулся. Понеслась.

«Пить будем. Гулять будем. А смерть придет — помирать будем», — белорусский фатализм, помноженный на чудную, ироничную, шокирующую, абсолютно житейскую традицию, дает пронзительный и патриотичный результат. Мне хочется выскочить на пустую улицу Долгополья и заявить пустоте и самому себе: «Не дождетесь».

Впрочем, я еще не видел Полово.

Андрей

У Андрея черная шапка, и он немного уставший. Журналисты приезжают к нему вторую неделю подряд. Надо снова идти показывать животных. Мы на оленьей ферме. Предприятие называется «Алавия городокская».

История началась около пяти лет назад. Российский инвестор приобрел в Литве оленей и организовал в районе ферму, чтобы их выращивать и продавать. От райцентра сюда ведет пыльная дорога, разбитая борзыми лесовозами. Среди глуши аккуратные вольеры, сетки, камеры. Все очень модно. Андрей в вагончике. Ждет нас.

Пока мы идем к тому углу, где сейчас отдыхают его подопечные, парень успевает рассказать всю свою жизнь:

— Учился на главного инженера. Два года отработки, потом завис в колхозе на четыре года. Потом ушел в часть. Тут есть у нас военные. Склады. По тротиловому эквиваленту. Чуть ли не крупнейшие в стране. Был стрелком военизированной охраны. Это как часовые — на вышке стоял. Там четыре года. Потом здесь открылось. Стало интересно. Пошел простым дежурным. Теперь начальник участка. Подучился, вник. Условия нормальные. До 800 на руки бывает. На работу возят. Все хорошо.

Когда в России строили свинофермы, ездил на работу туда.

Все тогда брали отпуска. По $2000 в месяц выходило.

Потом задержки начались. Сейчас из Городка в Невель автобус ходит. Возят на эти фермы российские белорусов. Но мне больше нравится здесь. К оленям привыкаешь. И они привыкают к тебе. Оленей мы продаем в охотхозяйства. В основном в БООР.

Это глухие места. А когда-то на месте фермы стояли деревни. Сейчас от них не осталось и фундаментов. В этой части Витебской области с людьми соседствуют лисы, медведи, волки.

— Волки пугают народ по деревням. Вот недавно писали в газете снова. Наши такие: нет, это из России пришли. Приезжают русские: не, ваши, белорусские, у нас нет волков, — смеется Андрей. — Так и не поделили волчью национальность. У нас в хозяйстве им делать нечего. Не пробьются и не подкопаются. Ходят, конечно, вокруг. Даже днем. Сижу как-то в вагоне. Чай сделал. Смотрю в окно: собака тягается странная. Ни хрена себе: камеру перемотал — волчара! И медведи тут ходят. Следы много раз видел. Здесь же жилье было. Сады. Может, по старой памяти забредают.

Холомерье

Местные оптимисты скрывались на агроусадьбах, на базах отдыха, среди великолепных городокских озер. Многие здесь пытались делать бизнес на туризме, кто-то делал успешно, а кто-то пропадал — как авторы проекта гольф-клуба, висящего мертвым грузом среди инвестиционных мечт на сайте исполкома. Хочу инвестировать в яму и палку, звоню по телефону, а там ругаются: «Смотри, куда набираешь!» Но на карте белорусского севера есть и давно известные стране своей правильностью места.

В Холомерье несколько десятилетий работает уникальная сельская больница, единственная в стране, обладающая статусом юрлица. Обслуживает район и зарабатывает на иностранцах хорошие деньги. Больницу построил врач Михаил Самарин. Многие называют его волшебником, который может поставить на ноги человека с межпозвоночной грыжей без всяких операций. В больницу едут люди со всего мира. Она дает Холомерью жизнь.

В Селище российский инвестор вложил большие деньги в крупный молочно-товарный комплекс почти на 2 тыс. коров. Здесь сразу же появилась нормальная работа.

Недавно в этих краях объявился бизнесмен из Ирана. Вроде бы договорились о том, что начнет выращивать овец.

Городок

Я никогда прежде не бывал в Городке. И теперь мне уже хочется в него вернуться.

В Невеле шел дождь, а над Городком включилось солнце. Он заиграл всеми своими блестками, оставшимися после областных «Дожинок» — нарядным центром, Дворцом культуры, всякими милыми памятниками, даже котом из камней. Но еще и молодыми лицами на улицах. Одичав за день блужданий в местных лесах, мы смотрели на жизнь с удивлением и радостью.

Встречавшиеся люди говорили нам, что Городок — красивый. Есть бассейн, спорткомплекс, лыжная трасса, вот даже недавно проводился биатлон… Был и гражданин, который разозлился: «Показуху снимаешь! Такую-то мать!»

Я думал, сейчас отправит в Полово. Но он развернулся и побрел по своим делам.

Ирина

Ирину в Городке знают многие. Ирина здесь отвечает за настроение. Белорусское настроение — самая сложная во вселенной субстанция, которая не поддается контролю и прогнозированию. Наш с Ириной разговор — о не менее тяжких вещах. О бизнесе и менталитете. О том, что нужно похоронить в себе, чтобы не хоронить страну.

Много лет Ирина владела главным развлекательным центром Городка — «Шайбой». Мы встречаемся с ней в кафе «Горожанка», которым предпринимательница руководит сейчас.

— В 2014 году Городок принимал «Дожинки», — начинает Ирина. — Улицы и площади привели в порядок. Это было большое дело, за которое жители благодарили главу исполкома. «Дожинки» тогда уже были областными, но делались еще основательно: никто не знал, кто прилетит. Ну, вы понимаете. И город действительно преобразился.

Сделали в то время ремонт и в «Горожанке». Открылись, поработали. Но что-то у райпо пошло не так. Резко снизилась посещаемость. Закрыли зачем-то кухню, оставили только бар. А потом городокское райпо и вовсе объявило себя банкротом. Какие-то объекты отдали в аренду Лепелю. Восемь месяцев здесь Лепель поработал и бросил. «Горожанку» закрыли с концами.

У меня был большой центр досуга и отдыха — «Шайба». Мы отработали там шесть лет. Здание — в моей собственности. Семьсот «квадратов», кафе, ночной клуб, большой коллектив, охрана. На ушах ходить никому не давали. Но была куча проблем. Из-за спиртного. Месяц торгуем — потом запрет. Еду на прием к губернатору. Потом снова месяц работы — закрывают. Я — к министру экономики. И так далее. Все это время шла борьба. А потом я устала. Сын женился, уехал в Минск. Стало тяжело. Решила здание отдать в аренду и больше никогда не возвращаться в общепит и развлечения. У меня еще магазинчик есть, это проще. В общем, год отдыхала, а потом попросили: Ирина, бери и вытягивай «Горожанку». Рискнула вернуться.

Здание мы пока арендуем. На год. Так как райпо — банкрот, возможно, имущество будут распродавать. Тогда попробуем купить.

Со мной пришла очень сильная команда поваров. Сделали ставку на сервис и на кухню. У нас официанты в белых перчатках — тут к такому не привыкли. Но самое главное — цены. У людей в Городке зарплата в среднем 300—400. И 300 еще не считается плохо. С работой туго. Птицефабрика осталась, социалка. Турбазы очень хорошие — но не всем же идти в туризм. В общем, если поставить высокую наценку, прогоришь. Мы это сразу поняли.

Ирина называет свои цифры: шеф-салат — 2,50 рубля, куриное филе со шпинатом и пюре (что-то вроде фирменного блюда) — 7,80, утка на 6—8 порций — 20 за все.

— А можно сделать в Беларуси успешный общепит без алкоголя? Чтобы не ездить к министрам и губернаторам на поклон?

— Мы прошли это в «Шайбе». Ставили хорошую кофемашину. Думали, вот сейчас будут капучино все покупать… Не сработало. Мой ответ на ваш вопрос — нет. Нашему человеку не интересно без алкоголя. Ни молодому, ни старому.

И историю с развлечениями прошли. Была у меня задумка на площади организовать красоту — столики с соками-коктейлями для родителей, машинки-самокаты для детей… Не пошло. Только недавно последние машинки по детским садам развезла. Но то, что сейчас у меня происходит в «Горожанке», мне нравится. Я снова на своем месте. Это здорово.

Ирина говорит, что про местный край существует присказка, будто и Городок, и Невель — два сапога пара. На северо-востоке почему-то не так много инициативы, как на белорусском западе.

— Приезжаю в Столбцы — там все что-то делают. Частников много. Что-то получается, что-то не получается, но народ занят. Ведь почему райпо по всей стране — банкроты? Потому что не несут ответственности. А частник несет. Нужно думать о себе, работать на себя, брать ответственность на себя. И это непросто. Из Городка молодежь уезжает. И конца этому я не вижу. Нужны рабочие места.

— Мертвые хутора вдруг возьмут и превратятся в заводы? Из лесу выйдут инвесторы? Да?

— Нет. Я верю в малый бизнес. Знаю такие истории и в Городке. Их мало. Кто-то занимается шиномонтажом. Девочки ушли с государственной работы, открыли частную парикмахерскую. Собирается открыться косметический салон. Двое ребят занялись выпечкой хлеба. Если возьмешь шире, то сразу проблемы. Знаю предпринимателя, который хотел купить хлебозавод. Здание-развалюху. Такую цену ему заломили, что бросил затею. Поэтому пока Городок — это торговля. У нас нет столько людей, сколько магазинов построили. А сети-монополисты все идут и идут.

Мы с Ириной приходим к четкому выводу: чтобы что-то началось, надо что-то отпустить. Государству — идею уберечь страну в мыльном пузыре дотаций и ложных надежд. Стране — идею, что государство от чего-то убережет и что-то предложит.

Чтобы что-то началось, нужно что-то похоронить. Пора хоронить.

Полово

Примерно за Межой Google перестает видеть страну — ни дорожек, ни деревень. Мы проезжаем прекрасное озеро Сосно. Лодочка бьется у берега. Говорят, в этом районе россияне скупают под дачи старые дома.

Дальше, ближе к границе, начинается апокалипсис. Как будто пьяный великан вскочил со своего лежбища, начал крушить, не глядя, все, что попалось под ноги, — вдавил в землю ферму, коровник, остановки, дома. Это — то самое Полово.

Полово умирало в агонии. Я понял, почему меня так старательно посылали сюда. В коде белоруса заложена опция самосохранения — всегда должно быть место, в котором еще хуже. А если оно есть, то как-нибудь проживем.

В Полово мы нашли Надежду.

Надежда Тимофеевна бежала к дороге, чтобы не прозевать автолавку.

— Работали все, работали, а потом уехали, когда работы не стало, — ничего особенного в половской (белорусской, чешской, восточно-немецкой — сколько таких историй) нет. — А мы, пенсионеры, остались. Ну, нам-то что. Главное, у деток чтобы все хорошо было.

В деревне Долгополье в это время народ пустился в пляс.

«Полечку. А ну вставай! Не пропадем!»

Инфернальные белорусские похороны были в разгаре. И в них — всем угрозам, страхам, интеграциям, вирусам, нищете назло — жизни было хоть отбавляй.

Библиотека Onliner: лучшие материалы и циклы статей

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by