Гомельчанин Александр Песенко родился здесь в 1949 году. В деревне Медвежье Брянской области прошло его детство и часть юности. Кусок России внутри Беларуси среди прочих обживал его дед, семья которого вместе с десятком других приехала сюда из соседней (российской) деревни Добродеевка в дремучий лес. Работы было непочатый край, но люди сами вырубали деревья, строили дома, обрабатывали поля. Быстро началась здесь жизнь. Но быстро и закончилась.

Содержание

• Зачатие. Кусок России окружен Беларусью. Как так получилось?
• Абиогенез. Обжились, раскулачились, повоевали
• Жизнь. Лапта, тусовки, самоопределение
• Смерть. Чернобыль, выселение, разруха

Зачатие. Кусок России окружен Беларусью. Как так получилось?

Все началось в 1907 году. Тогда двадцать жителей Добродеевки уехали по вербовке в США на заработки. Трудились на шахтах «Индиан компани» недалеко от Питтсбурга, штат Пенсильвания. В числе работяг был и дед Александра Песенко по отцу — Лука Минич.

— Работали они там пять лет, в 1912-м прислали сюда деньги и вернулись. В Добродеевке селиться было негде, да и земли там бедные, песчаные. Власти решили выдавать желающим земли в близлежащих лесах. Дед Лука привез доллары из Америки — купили у помещика Николая Шведа землю в 1912 году. За сколько, неизвестно, купчие не сохранились: в 1943-м немцы сожгли деревню, все сгорело. Единственное, у отца записано, что купили около 40 десятин земли (примерно 6 гектаров) — лесов и болот. Это был адский труд, чтобы разработать эти земли. Пилили вручную лес, выкорчевывали деревья. Переехавших здесь было десять семей, — рассказывает Александр.

Заселение территорий началось в 1924 году. Тогда Гомельский и Речицкий уезды передавали в состав БССР, а жители Медвежья-Санькова не согласились переходить в Белорусскую ССР — вот и остались на русских землях. Так и образовался анклав. Больше его и не трогали. В 1990 году местный краевед даже выпустил документально-художественную книгу «Капелька России». Анатолий Воробьев описал и диалоги местных. Насколько они достоверны, остается догадываться.

К слову, самый последний закон Брянской областной думы (от 28 июля 2005 года), который касается этих территорий, гласит: «В состав Вышковского городского поселения входят два запольных участка, которые расположены на территории Добрушского района Республики Беларусь и представляют собой два анклава: один — урочище Медвежье-Саньково, второй — сенокосы бывшего колхоза „Ленинский путь“». А откуда такие названия поселков?

— Говорили, что у помещика была дочь Санька. То ли у Николая Шведа, то ли у другого какого… А Медвежье? Были тут медведи или нет, я не слышал. Но леса были такие непроходимые, что, наверное, только медведь мог их одолеть, — предполагает выходец из анклава Александр Песенко.

Абиогенез. Обжились, раскулачились, повоевали

Гомельчанин чинно собирает все сведения, связанные с его малой родиной: карты, документы, вырезки из газет, дневники отца — у Александра приличный краеведческий материал.

— Люди разводили лошадей и свиней, держали по две коровы, строили сараи и навесы. В Добродеевку советская власть пришла в 1919 году, а тут жизнь шла своим чередом. Мой дед Лука много отвоевал и поработал. В 1903-м он служил в армии в Польше, в 1904-м — воевал в русско-японской войне в Маньчжурии (север Китая. — Прим. Onliner). В 1906-м приехал домой, а через год — в Америку. Потом пошел на Первую мировую — вернулся в 1918-м, весной. Дед умер в 1944-м от воспаления легких: видимо, эта работа на шахтах и войны дали о себе знать, — рассказывает Песенко.

Он говорит, что зимой жители Санькова и Медвежья ездили на работы в Каменское — это Днепропетровская область Украины, с 1936 по 2016 год город назывался Днепродзержинском. Там строили заводы и фабрики, а летом занимались сельхозработами.

— В 1931 году пришла коллективизация, но нашу семью раскулачивание не коснулось. Хотя и была у нас домработница, да и на деда доносы писали, но почему-то не тронули. Кто работал сильнее, тот и был зажиточным. Егор Агеевич Добродей (тоже в Америке работал) заказал себе из Германии паровую машину. Она пришла на станцию в Злынку (райцентр, которому принадлежит анклав. — Прим. Onliner), на лошадях притянули в Добродеевку, поставили мельницу. Еще когда я учился (в середине 1960-х), эта мельница работала, но уже на колхоз. Этого деда посчитали кулаком, а ведь он купил себе эту машину своим трудом. Самые труженики попали под раскулачивание, — вздыхает Александр.

Кстати, по-уличному семью Песенко называли Дунаями — их кусок земли считался «дунаевским».

— Как записано у моего отца, один из предков наших служил у Суворова в Измаиле. Он пришел из армии — ходил по улице в Добродеевке и пел песню «Дунай мой, Дунай…» — вот и дали кличку. И на меня в школе так говорили. А одну семью у нас называли Бархатные… Кстати, в 1933-м, когда был голод, у них украли корову. Обули ей лапти (чтобы следов не было видно) и увели из двора. А в результате семья — два человека — умерли от голода.

Страдания нового поселения на этом не закончились, а только начались: пришли репрессии. По письменным воспоминаниям жителей, за односельчанами приезжали на черном воронке и забирали в Архангельскую область на заготовку леса.

— Может, доносы кто писал, но приезжали — и попали под это. Сколько человек, точно не вспомню, но погибли люди. У отца записано, что одному дали срок десять лет, он отбыл и написал прошение: мол, дайте мне вернуться на мою маленькую родину. Ему запретили — человек помер, — говорит Песенко.

Он рассказывает, что вскоре эти поселки прилично разрослись: в Медвежьем было примерно 50 домов, в Саньково — 40. Но во Вторую мировую их сожгли.

— Люди очень помогали партизанам и продуктами, и боеприпасы хранили. Когда немцы узнали (в августе 1943 года), то сожгли 90 домов — и в Саньково, и в Медвежьем. Сожгли… А 27 сентября, когда отступал вермахт, к Мане Меженной (женщина из Добродеевки, фигурирует в дневнике отца нашего героя. — Прим. Onliner) заходят два немца: «Шпик, яйки?» — отдала. Ушли. Следующие три заходят — а уже нет еды. Берут и поджигают.

Он говорит, что тогда было тепло и сухо — огонь перекинулся дальше и сжег 14 домов Добродеевки. Красная армия опоздала туда на шесть часов. А Медвежье-Саньково уже было сожжено.

— Двоюродный брат рассказывал, что в 1942—1943 годах немцы собирались здесь очень активно. Дед его, малого, привязывал к барану — и отпускал в проулок. Шестилетний Сашка где падал, где поднимался, где спотыкался — и баран бежал в кусты. А там партизаны ждали — так им помогали мясом. Зачем привязывать? Чтобы немцы смеялись: хлопец этот падает, а баран бежит. А если так отправить барашка — куда ты его отпускаешь? И деда бы к стенке.

Хотя местные активно помогали партизанам, сами жили впроголодь. Того же Сашку бабушка приводила к дежке — там была картошка для поросят — и он ел.

Жизнь. Лапта, тусовки, самоопределение

— И вообще, мы в Медвежьем небогато жили, — вспоминает Александр Песенко. — Дядькина жена, помню, поедет в Гомель, купит селедки — так сразу одну селедчину и съедала. Сразу. Благоухающей жизни не было. А так — все свое: коров, поросят, кур держали. Били масло свое, молоко было и сметана. Это в 1950-х уже начали деньги платить за трудодни.

В Медвежьем была крупная ферма и даже конюшня: колхоз разводил лошадей. Кони, как правило, работали на мельнице.

— На зерноскладе был круг, набитый планками деревянными, лошади ходили по кругу. Были большая шестерня и маленький привод — хорошее передаточное сообщение, чтобы создать обороты побольше. Есть выражение, что кони ходят как на кругу. Вот они и ходили — привод — и работали молотилки.

Работать Песенко «стопроцентно» начал уже с 2-го класса. Говорит, помогал делать все, что можно и нужно было: и коров пас, и дрова заготавливал, и сено косил, и картошку копал и садил.

— Мать заставляла просо полоть. А знаете, как противно? На коленях ползаешь — гербицидов никаких не было…

До школы Александра Песенко воспитывала улица. Самой популярной игрой в Медвежьем был хоккей. Коньков не было, катались по пруду в ботинках. В летнее время — «гилка», как ее здесь называли (общеизвестное название — лапта). Мяч били палкой или деревянным четырехгранным «чижиком» c заостренными концами и с цифрами на гранях: I, II, III и IV. В итоге считалось количество баллов по цифрам — и кто дальше забьет.

— Мама все говорила: «Э-эх, опять „чижики“, опять „чижики“». Еще летом играли в футбол и волейбол: возле новой школы была специальная площадка.

Сейчас почти все друзья, с которыми играл Александр, умерли.

— Во время моего детства в Медвежьем было много детей, да и все земли были заняты — на центральной улице уже места не было для домов, строили поодаль. Я был доволен, думал, что будем ходить на хоккей и футбол, будет больше ребят...

Он учился в Медвежьем четыре года (кстати, тогда в его классе было 15 человек — неплохо для деревеньки). Потом, с 5-го по 8-й класс, ходил в российскую Добродеевку, а продолжал в белорусском селе Дубецком. Гомельчанин вспоминает, что зимой ученики ездили в школу на лошадях — по очереди запрягали.

— «Мову» я не изучал, но на белорусском читал. «Ехаў Дзедка на кірмаш, з ім на возе — баба», — весело цитирует Александр Кондрата Крапиву. — Трудно приходилось, ведь основ белорусского языка не было. У нас в поселке все общались на русском… с белорусским акцентом. Но всегда говорили «бульба», «хата» и «куды».

В школьные годы он не думал о том, какая интересная у него деревня.

— Откуда я знал, где родился и живу? Советский Союз — да и все! А когда уже был в сельхозтехникуме в Новозыбкове, ходил на дружину. Сидим в милиции, смотрю: за стеклом карта, островок какой-то. Я удивился и потом у отца расспросил, что и как, но сильно не хотел познавать это все. Годы молодые, это не было нужно.

Александр начал интересоваться, когда ему было за 50 лет. Тогда стал искать могилы предков и узнавать о родословной своей семьи. Его отец, кстати, работал председателем колхоза в анклаве, а мама — рядовой колхозницей.

— Такие времена были, что он даже не поставил ее телятницей. И работа легче, и зарплата больше — нет. Она собирала по одной тонне картошки в день. Обижалась на него, конечно, но он говорил: «А что люди скажут?» Вот и ходила. А когда он ушел с должности, новая председатель поставила мою маму бригадиром.

Родители Александра боялись осуждения, но народ здесь жил дружно.

— По осени все били кабанов — и начинались банкеты. В эти выходные у вас, в следующие — у нас. И так все ходили по гостям на «свежатину». И помогали друг другу картошку сеять и копать: по 50 же соток у каждого, это прилично. Если у кого-то случались пожары, все тоже помогали «талакой».

Кроме того, дружили и два поселка между собой. Жена Александра, кстати, из Санькова. Восемь классов они проучились вместе, а в 1970-м он вернулся из армии и «начал ее провожать», через четыре года поженились. Они не родственники, но у них одинаковые фамилии — Юлии не пришлось менять свою после замужества.

— Когда мы с Юлей Семеновной (супруга Александра. — Прим. Onliner) поженились, свадьбу отмечали четыре дня. Один день — у них в Санькове, второй — у нас в Медвежьем, третий — у нас, четвертый — снова у них. Гостей было больше сотни человек. Женщины так хорошо пели! Моя баба Анисья затягивала «Не шей ты мне, мама, красный сарафан…» (известная русская песня, предположительный год создания — 1832-й. — Прим. Onliner).

В послевоенные годы жизнь здесь била ключом. Люди ходили в клуб на танцы и в кино, устраивали «вписки» в деревенских избах.

— И в Саньково ходили, и в Медвежье. Тут жила дочка партизана — провожал ее в мере дозволенного. Это была Рая, царствие ей небесное.

Из топовых увлечений местных еще были сбор грибов, рыбалка и охота «без путевок». Всего было навалом.

— В это время как раз мы в грибы ходили, много было их. Как только в школу надо идти, так и идут грибы, — смеется Александр. — И знаете, мне было тяжеловато. Батька ведь — председатель колхоза, постоянно привозил всяких больших начальников. Ты все носишь и носишь эти грибы, а он угощает их. Но что делать.

Теперь Александр вместе с женой ездит на общую родину каждый год, на Радуницу. Сейчас он понимает, что вырос на уникальной территории и смог самоопределиться.

— Я — обелорусившийся русский с 5% украинской крови. Высчитал.

Смерть. Чернобыль, выселение, разруха

Сейчас российский анклав можно описать так: дерево, дерево, дерево, остановка, дерево, дерево, дерево… Глаз неместного точно не заметит потрепанные жизнью и природой фундаменты бывших домов.

— Но наш дом остался приметным. Клен, который посадил еще дед Лука, до сих пор растет. Дереву более ста лет. Да и погреб 1959 года сохранился.

Гомельчанин водит нас по своему «двору». Заросли, куски замшелых керамических чашек, бесплодный остаток виноградного дерева.

— Когда случилась авария на ЧАЭС, я лопатой выкапывал землю из двора и вывозил ее в лес. У нас была тачечка, цеплял на мотоцикл — штук сто таких вывез. Хотел снизить дозу для детей, которые постоянно приезжали. Еще у нас был сад, после выселения я сначала приезжал его обрезать. А потом подумал: кому это нужно?

В 1988 году в Медвежьем провели трубы для водоснабжения, а через год начали выселять людей.

— И наши люди не боялись этой радиации, отмахивались… Отец переживал, что колхоз начал забирать себе земли и укорачивать нашу усадьбу… Он не хотел выселяться ни в какую. Думал, жизнь будет продолжаться. Я старался максимально сдерживать их [от влияния радиации]. И пылесосил, и известковал растения. И мать прожила 91 год, теща — 92. Видимо, как организм у кого предрасположен. Мы же и молоко пили, только в конце 1986-го сдали корову. Никто же не говорил сразу. А 1 мая огород сеяли, я еще лежал на сене…

В основном жители анклава (на начало 1990-х их было около ста человек) переехали в соседнюю Добродеевку. Александр идет в последнюю точку своих воспоминаний — небольшое озерцо, поросшее деревьями и кустами. Когда-то Песенко открывал здесь купальный сезон одним из первых.

— А там был дом односельчанина Молчанова, — показывает он в пустоту через зеленое от тины озерцо. — Я говорил, что негде было уже селить, поэтому за озером построили. А потом уже, конечно, никакие улицы не развивались. Люди бы жили, если б не радиация.

По дороге из анклава пейзаж не меняется: сплошные деревья, ни намека на жизнь. Знаки запрещают останавливаться и заходить в леса: высокий уровень радиации. Едем в Беларусь.

— Вот она, граница. Отец Ивана Шамякина работал здесь лесником. Слева — Россия, а справа — Беларусь. И этот дед к нам в деревню раз в два месяца регулярно приезжал на мопедике. Был такой Кирилл Добродей — вот они самогоночку пили исправно.

Александр Песенко смотрит на дорогу. Малая родина позади.

Источники карт: geosite.jankrogh.com, bryanskobl.ru.

Источник архивных фото: книга «Капелька России».

Библиотека Onliner: лучшие материалы и циклы статей

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by