Почти 13 лет Александр провел в колонии усиленного режима. Статья 139 Уголовного кодекса — это не шутки. Свою цену, и немалую, мужчина заплатил. И продолжает платить. Что он пережил там, за решеткой? Кто может понять тотальное одиночество заключенного, которое в буквальном смысле сводит с ума? Onliner поговорил с Александром о непростых вопросах, которые принято оставлять за чертой публичной дискуссии. Читайте новый текст из цикла «Сто лиц одиночества».

---

Много лет назад это была самая обычная семья в небольшом белорусском городе: любящий отец, интеллигентная мама-учительница.

— Отец работал механиком, у нас всегда были машины. Помню себя ребенком, папа садил меня на колени, давал порулить. Это была моя главная мечта и страсть. Как только я стал дотягиваться до педалей ногами, сразу научился водить. Водительское удостоверение получил в 18 лет, — вспоминает 36-летний Александр.

Налаженный быт, атмосфера тепла — все сломалось со смертью отца в 2004 году (внезапно остановилось сердце). Это, как говорит мужчина, был грустный период для всей семьи. Молодой Саша пытался как-то выплыть, открывал ИП, потом закрывал: «Всему виной бумажная волокита». А в октябре случилась эта драка.

— Я не оправдываюсь. Не буду вам сейчас говорить: «Ой, вы что, я ни при чем». Но я заступился за друга. Друга детства, понимаете? Я по-другому поступить не мог. Хотя моя роль была второстепенной. Все случилось спонтанно, буквально за секунды, не было времени анализировать. Никто не мог представить, что человек погибнет. Но это произошло, — рассказывает мужчина.

Потом были восемь месяцев в СИЗО, пока шло следствие. И какое-то странное отупение, непонимание, отрицание: «Тюрьма? Это не может произойти со мной».

— На всех судебных заседаниях я держался спокойно, даже отстраненно. Но в самом конце, когда прокурор запросил 15 лет, я все прочувствовал. Моментальная дрожь прошла по телу вплоть до последнего волоска на голове. Я осознал: все очень печально, это надолго… А потом эмоции притупились. 14 июня мне вынесли приговор: дали 14 лет. Символично, не правда ли? Помню, как сильно расплакалась мама в зале суда. Я больше не за себя переживал, а за нее, чтобы с ней ничего не случилось: умер отец, а через год сел я — столько ударов для мамы…

Что было дальше? В словах Александра нет ожидаемого описания горя и отчаяния, а только жесткие, зрелые рассуждения человека, который очень хотел выжить.

— Попал в тюрьму — живи тюрьмой. Вот как говорят у нас. И неспроста. Я видел, как люди в прямом смысле сходили с ума, они постоянно думали о том, что происходит за забором: почему девушка бросила, кто поможет старикам-родителям, как пережить ссору с отцом?.. Это опасные, ядовитые мысли. Помню, как людей из соседних камер увозили на лечение в республиканскую больницу, в «Новинки». Потом это были уже не люди, а зомби. Растения.

Тюрьма (следственный изолятор), в отличие от колонии, где можно выйти во двор, — закрытое помещение. Там спертый воздух, его не хватает. Света мало. Нет движения. Лежишь целый день на нарах. Все грустно и печально. Лежишь и чувствуешь, как морально умираешь…

Вот вы спрашиваете про одиночество. Люди даже в обычной жизни тяжело переживают развод с женой или разрыв с девушкой, а на зоне это вообще горе. Самое сложное — неизвестность, недосказанность, ограниченность в общении. В колонии разрешают звонки близким родственникам — до 15 минут четыре раза в месяц. Ну разве этого достаточно? Если у человека кризис в душе, то разве ему хватит 5 минут? Плюс четыре краткосрочных свидания в год (по два часа) и два долгосрочных (до трех суток). Но ты можешь и не попасть на эти свидания, их могут лишить за невыполнение требований и так далее… Именно тогда и пришло осознание тяжести того, что со мной случилось.

По словам Александра, в колонии «хватает нормальных, интересных людей». Ты никогда не знаешь, кто окажется в соседней кабинке за стеклом во время свидания с родственниками — может быть, профессор или доктор наук.

— Друг нашей семьи, человек с академической степенью и высокой должностью, все сокрушался: «Как же так, наш Сашка — и 14 лет?!» А потом и сам загремел в тюрьму. От такого поворота никто не застрахован.

За все эти годы Александр не сделал ни одной татуировки. Золотые купола — не его стиль. Он получил девять прикладных профессий и соответствующие корочки о среднем специальном образовании, а еще разряды в гиревом спорте («Было много свободного времени»). Чего он не мог попробовать и получить, так это вкуса спелых домашних яблок.

— Смотришь в колонии со второго этажа — а там, за решетками и заборами, дачи. Яблоки висят. И ты, кажется, все бы отдал, чтобы такое яблоко съесть. Но ты не можешь! В «зоновском» магазине их просто нет. А по правилам тебе положены только четыре передачи от родственников в год — если тебя их не лишат, естественно. Так что яблок всегда не хватало.

Восемь месяцев в СИЗО, почти 13 лет в колонии — и вот оставшуюся часть наказания Александру меняют на «химию». Из колонии его везут «по этапу» — в зарешеченном пассажирском вагоне («Может быть, вы видели такие вагоны?») в Минск. Теперь каждый будний день его ждет работа на стройке, а после нее — сразу в общежитие, в комнату, где живет шесть человек. Из развлечений — только разрешенные мобильные телефоны. На выходных можно написать заявление и попросить свободное время для «покупки предметов первой необходимости». Заявления подписывают не каждый раз, а если подпишут, то дают ровно четыре часа на выход в город.

За годы заключения Александр без всякой гештальттерапии и буддийской философии постиг мудрость под названием «здесь и сейчас». «А что будет через девять месяцев, когда закончится срок „химии“?», «Как вы предъявите себя прежнему окружению, как вернетесь в родной город?» — в ответ на все вопросы Александр только улыбается краешком губ.

— Я живу здесь и сейчас, время не гоню. Два дня, о которых не стоит думать в жизни, — это вчера и завтра. Три месяца я на «химии» — и наслаждаюсь каждым моментом. Эйфория у меня еще не пропала. На днях на работу опаздывал, бежал по слякоти, всю обувь испачкал — и смеялся. Давненько я по этой слякоти не бегал! Когда была осень, я шел мимо кленов, под ногами листва желтая, она сыпется — и такое мне удовольствие пошуршать листвой под ногами! А коллеги по работе (большинство на стройке — обычные рабочие, не «химики») идут, листвы под ногами не замечают, не видят такие мелочи. Не могут радоваться слякоти, свежему воздуху, хмурому небу. А я радуюсь! Все удивляются: «Саша, сколько у тебя позитива!» А я говорю: «Не дай вам бог получить его такой ценой: почувствовать яркость и красоту обычной жизни на контрасте с тюрьмой».

Друзья из «прежней» жизни стали находить меня в Минске. Я никому не навязываюсь. Столько лет прошло, а они сами находят, звонят! Говорят: «Сашка, ты как будто и не сидел. Как был добряком, так и остался». Я благодарен им за это. Я убежден, что у каждого свой жизненный путь. Невозможно считать человека изгоем только потому, что он отсидел.

Вот так я и живу. Плыву на своей лодке. И не хочу брать лишнего ни влево, ни вправо, чтобы не перевернуться. Как есть, так есть. Я не скрываю того, что у меня за плечами тюремный опыт. Сейчас я не разбрасываю камни, я их собираю. Да, то, что случилось, драка, мой срок — это грустно, печально. Но в петлю же не полезешь из-за этого. Нужно жить дальше. Вот я и живу.

---

Компетентно

Историю Александра мы услышали, интервью закончено. Но осталось много вопросов. Onliner попросил поделиться своим мнением эксперта —  Андрея Бондаренко, руководителя информационного учреждения «Нью платформ инновейшн», которое занимается юридической и просветительской помощью заключенным:

— Выходя на свободу после заключения, человек ощущает себя абсолютно оторванным от общества, поскольку за это время и цивилизация, и само общество шагнули далеко вперед. Он многого не понимает. Часто бывает, что люди просто не знают, что такое соцсети, например. Не знают общепринятых, уже устоявшихся норм. Человеку приходится все делать самому. А общество не готово воспринимать таких людей как полноценных граждан, пытается их отторгать. Это проявляется и при приеме на работу, и в социальных связях. Любой осужденный, какого бы уровня он ни был, чем бы раньше ни занимался, какой социальный статус бы ни имел, первое время все равно остается один. Его не принимают друзья (у них уже разные ценности), как правило, не до конца принимает семья, у него нет стабильной работы, он постоянно от кого-то зависит… Поэтому тема одиночества становится особенно актуальной. Если человек внутренне сильный и в состоянии преодолеть сложности, то он имеет шанс самореализоваться. При условии, что у него еще остались друзья, помощь и поддержка. Если же, наоборот, всего этого нет и человек не в состоянии преодолевать сложности, то он начинает потихонечку деградировать и в конечном счете возвращается обратно туда, откуда вышел.

Решение в этой ситуации существует. В цивилизованных странах это ресоциализация осужденных, причем этот процесс должен начинаться не после освобождения, а еще во время нахождения в местах лишения свободы. Де-юре наше законодательство предусматривает такую возможность. Но на самом деле де-факто мы сталкиваемся с тем, что те люди, которые призваны исправлять осужденных, к этому не готовы, не имеют соответствующего образования и видения существующей проблемы. Самой политики ресоциализации заключенных в государстве не существует. На практике нет четко прописанных механизмов. В результате все скатывается к банальным галочным мерам вроде стенгазеты, учебы на электросварщика или водителя трактора. На самом же деле того, что необходимо заключенному (умение работать с компьютером, возможность получать высшее образование, встречаться с общественными представителями), в нашей пенитенциарной системе не существует. Хотя многие развитые страны, как я уже говорил, сделали огромный шаг вперед: заключенный, находясь в местах лишения свободы, имеет практически такой же доступ к основным благам общества, как и обычный человек. Единственное, что отличает заключенного, — это отсутствие свободы. Он находится в местах лишения свободы, но у него есть интернет, телевидение, возможность по несколько раз в месяц встречаться с родственниками, доступ к общественным организациям и так далее.

В качестве примера могу привести Швецию. Там любой заключенный может развиваться в том направлении, в котором пожелает: стать художником, писателем, получить высшее образование. А в нашей пенитенциарной системе законодательство сегодня только рассматривает  возможность получения высшего образования в местах лишения свободы. У нас сейчас даже нет такой элементарной вещи, как получение заочного высшего образования. Если бы процесс ресоциализации был запущен, то изменилось бы и отношение к заключенным. На свободу выходили бы не «закоренелые преступники», которые давным-давно все забыли и не знают, что такое обычная человеческая жизнь, а нормальные, цивилизованные, образованные люди, готовые изменить свою жизнь и обладающие определенными навыками. 

---

Onliner продолжает цикл статей под названием «Сто лиц одиночества». Эта серия материалов — попытка исследовать, что же происходит с нашими социальными связями сегодня. Действительно ли они утрачиваются? Одиночество — это осознанный выбор человека или «побочный эффект» эпохи высоких скоростей? А может, следствие нетерпимости к тем, кто инаков в своей болезни, социальном статусе, мировоззрении?

Если прямо сейчас вы оказались в жизненной ситуации, которую можно описать словами «я один, танки едут прямо на меня, а подкрепленье не прислали», — это повод стать героем цикла «Сто лиц одиночества». Пришло время рассказать свою историю. Присылайте письма в редакцию на shumitskaya@gmail.com.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by