---

«Я просыпалась по утрам и думала: „Что? Опять? Жить еще один день? Только не это!“»

Мария Лысенко,
джазовая певица, частная преподавательница английского языка, участница стартапа в блокчейне, 35 лет

Предрасположенность к депрессии в моей семье — это наследственное. Моя мама много лет страдала от нее. А у брата маниакально-депрессивный синдром. Хотя мужчины охотнее поддерживают маниакальную стадию и лечить ее не хотят («Я король мира, я все могу!»), а депрессивную они просто не выдерживают. Сразу идут и стреляются насмерть, как Хемингуэй.

Депрессия часто бывает невидимой. Наш родственник — веселый, прекрасный, умный человек, любящий семью, — две недели назад попросил жену сварить кофе и, пока она была на кухне, — раз! — и повесился на ремне. И, как любят у нас потом кричать, «никто и не подозревал». Конечно, никто не подозревал. Потому что депрессия — это социально подавляемое расстройство. Очень трудно выходить с ним, признать как искажение. А для балтийских регионов, к которым мы относимся, это очень распространенное явление. У нас нет ярких цветов, фруктов, элементов, стимулирующих психику, и при этом есть жесткие рамки, контроль, тяжелые условия существования. Подавляющая атмосфера. Неспособность работать со своими эмоциями. Мы, белорусы, генетически все под угрозой.

Депрессивное состояние — самый острый период — началось у меня в 21 год и длилось до 25 лет. Все началось с несчастной любви, продолжилось переездом в Америку и замужеством с нелюбимым мужчиной. Культурный шок и все остальное. Обстоятельства предлагали мне вызов, а я не умела с вызовами работать. Рухнула самооценка.

Самое страшное, что происходит при депрессии, — это разрушение воли и волевого механизма. Никакие ободряющие приемчики не работают. Невозможно взять себя в руки. Потому что рук нет. Вообще ничего нет.

Я просыпалась по утрам и думала: «Что? Опять? Жить еще один день? Только не это!» Утро было самым черным периодом дня. Единственное, что помогало, — это мысли о смерти: «Хоть там отдохну». Никаких контактов не хотелось, никакого социального взаимодействия.

Внутри у меня было неописуемое пространство боли — и ее невозможно выразить, выплакать. Дышать тяжело — как будто могильная плита лежит на груди, и ты с ней живешь, ходишь весь день. Отпускает только к полуночи. Рядом был муж, но я его не видела. Очень сильная жалость к себе, просто безумная — она все подавляет, заставляет видеть в черном свете. Страх. Чувство вины. И боль.

Мы осуждаем людей за суицид. Но следует понимать, что, когда у человека ослаблена воля и он чувствует, что от него больше ничего не зависит, то суицид — это последнее проявление человеческой личности: «Я выберу хоть что-то, что я смогу сделать сам».

Мы не понимаем слабости. В нашей культуре главное — выживание. А чья-то слабость — угроза для всех. Когда у тебя нет права быть слабым, ты выдерживаешь огромное внешнее давление. Ты всем должен. Обязанности есть, а прав не имеешь. Такое расщепление внутренней идентичности рождает эмоциональное отупение, шок, отчаяние. В итоге мы решаем отказаться от эмоций вообще. «Вспомни, это твои любимые дети!» или «Вспомни, это твоя любимая работа!» — пытаются расшевелить окружающие. Нет, такое понятие, как «любимый», просто уходит. Как воля, так и эмоциональный механизм ослабевают, а в самых тяжелых случаях, если не начать лечение вовремя, то и вовсе разрушаются.

Свою маму, когда она каждый день, засыпая, говорила: «Ну вот, еще одним днем ближе к смерти», — я силой отвела на психотерапию. Терапия априори считается эффективной, только если человек пойдет на нее сам. Но в депрессии ты ничего не можешь сделать сам. Человек — он как ребенок. Нужно брать и делать вместе с ним.

Депрессия — это одно из страшнейших заболеваний. Хоть она не затрагивает личность (это не шизофрения), но, когда понижается выработка серотонина, пропадает смысл жить. Огонек потухает. Неважно, какой человек был умный, хороший, — он таким себя больше не чувствует.

Если моя мама и брат выкарабкивались с помощью терапии и антидепрессантов, то у меня получилось сделать это самостоятельно. Даже не знаю, что мне помогло. Может быть, музыка. В Америке я начала свою джазовую карьеру.

Когда я вернулась в Минск и в чудесном августе месяце почувствовала, что хочу сдохнуть прямо сейчас, то пошла на терапию. Спустя какое-то время подруга-реаниматолог посоветовала мне проверить гормоны и сходить к психиатру. Действительно, оказалось, что у меня гипотиреоз щитовидки. Я принесла психиатру биохимию крови, он сказал: «Я не буду вам антидепрессанты выписывать, попробуйте разобраться со щитовидкой». Я полечила ее, и мне полегчало. Продолжила ходить на терапию.

Нас все время заставляют врать о том, что мы чувствуем. Все время. Депрессия часто возникает как яркая реакция на ложь. Чем больше человек притворяется в жизни, чем больше врет окружающим и себе, тем быстрее у него сдадут механизмы адаптации. Например, женщина рассуждает: «Я скрывала, что не справляюсь после рождения ребенка, я хотела показаться хорошей матерью», — и вот результат.

Я поняла: чтобы не болеть депрессией, мне нужно жить в согласии с собой. Перестать врать. Каждый день делать выбор за свою жизнь — и это, скажу вам, непросто, но оно того стоит. Сегодня я даю концерты, пою джаз, осваиваю цифровой бизнес. Делаю только то, что мне нравится. Я второй раз замужем. Я счастлива.

Я долго училась говорить «нет». Это самое целительное слово для нашей культуры. Долго училась принимать конфликт. Депрессия — это не только страх, чувство вины, боль. Это еще и дичайший гнев, который не находит выхода и начинает затухать, загнивать внутри. А ведь на самом деле гнев — очень здоровая, качественная эмоция. Просто его необходимо вовремя выражать, иначе придут все эти «прекрасные ребята»: обида, вина, страх. На постсоветском пространстве женщины вообще не умеют правильно злиться. И много депрессий случается именно от неспособности принять свой гнев и правильно его выразить. В Минске появился сервис, где можно бейсбольной битой разбивать старую технику, — всем рекомендую.

Нужно убрать клише с депрессии. Много проблем от того, что депрессией называют все что угодно, а здесь очень важно разграничить. Есть угнетенное, подавленное состояние. В нем как таковом ничего плохого нет. Но если оно тянется больше месяца, то это уже эмоциональное расстройство, дистресс. И только потом — депрессия. Депрессией называется состояние, когда человек не ест, не разговаривает, ни на что не реагирует, лежит на кровати и гадит под себя.

Превентивный рецепт от депрессии — это не любовь или вечеринки. Никакая такая хрень не помогает от жесточайшей тоски. Но путешествие — все бросить и уехать, возможность побыть наедине с собой — может предотвратить эту дикую тоску. Как раньше ездили «на воды» — в Канны, Ниццу или хотя бы на Кавказ. Неглупые были люди.

Беда нашего общества в том, что нам все время стыдно признаться. Сначала стыдно признаться, чего мы хотим, потом — что мы болеем. Нам стыдно за то, какие мы есть. С этим нужно работать. Вот прямо сейчас читаете эту статью — и начинайте работать.

«Интеллектуальная усталость — это не миф. Если пренебрегаете непрерывным трехнедельным отпуском, то со временем вас накроет»

Валентина Бабкина,
руководительница IT-проектов, гештальттерапевт, 31 год

Четыре года назад я переехала из Минска в Москву. И жила в таком ритме, что успевала и с клиентами в терапии, и с IT-проектами, и с мужем, и с бытом. Прошлой весной я обнаружила себя в необычно чувствительном эмоциональном состоянии: любое событие воспринималось очень остро, слезы выступали на раз-два. Не хотелось вообще ничего, если бы не работа, я бы тогда даже из дому не выходила. Я сделала все, что обычно делаю в таких случаях: личная терапия, поспать, отдохнуть, витамин D, — но лучше не становилось. Только хуже. Эмоциональные перепады были очень сильными: от абсолютного счастья до «жизнь — г**но». Испортилось качество сна и пищевое поведение. Начались вспышки гнева: я стала злиться с пол-оборота и действительно не могла остановиться. Практически перестала получать от жизни удовольствие. Ходила на работу, ждала выходных, на выходных пыталась поспать, но ничего не выходило. И так неделя за неделей…

Анализируя причины произошедшего сегодня, я вижу, что одно наложилось на другое. В браке наступил закономерный кризис, с которым мы с мужем категорически не справлялись. Плюс вся бытовая часть оказалась на мне. Мы тогда еще переезжали с квартиры на квартиру. Плюс напряженность на работе. И меня бабахнуло.

Мы съездили в отпуск. Я думала, меня отпустит. Высплюсь, отдохну, поем — и все пройдет. Но ничего подобного. В какой-то момент мне все это надоело, я взяла у подруги контакт психиатра и дошла до него.

Мне помогли таблетки, которые выписал психиатр. Это сняло самое острое тревожное состояние. Ушли эмоциональные перепады, я стала лучше спать. Но суть была не в этом. Самый целительный эффект оказало понимание того, что в состоянии сильной интеллектуальной усталости, недосыпа и переутомления я, вообще-то, живу бо́льшую часть своей жизни. Я просто не представляла, что может быть по-другому. Все мои близкие, знакомые, друзья, подруги, даже мама — трудоголики. Мы очень много работаем. Все овертаймят на работе, задерживаются, когда это необходимо. Если вдруг прокрастинируешь, то подход жесткий: «Соберись, тряпка!» Это очень сложно отследить, потому что идет фоном. Сейчас я наблюдаю за людьми, которые продолжают так жить, и прихожу в некоторый ужас.

Психиатр сразу сказал, что мне хорошо бы сходить в отпуск, но не на две недели, а месяца на два. Двухнедельный отпуск не считается, он лишь немного облегчает накопившуюся усталость. Не зря советские врачи считали нормой непрерывный отпуск в 28 дней — это не цифры с потолка, а данные, подтвержденные экспериментально. Более того, эти нормативы рассчитаны для работников физического труда. Потому что в СССР не было такого количества менеджеров и программистов. Соответственно, программистам и мультизадачным менеджерам, которым могут одновременно звонить по четырем каналам связи и которые отдыхают в Facebook, где поток информации зашкаливает, приходится еще сложнее. Мы интеллектуально устаем сильнее, даже если нормально спим, питаемся и так далее. Если пренебрегать полноценным отпуском, то со временем накроет.

Но, естественно, как типичный мультизадачный менеджер, я не могла взять отпуск на два месяца. Тогда — я уже говорила — психиатр выписал мне рецепт на ноотропы. Таблетки — это не выход, это костыль (хотя с костылем ходить проще, чем на полусогнутых, я теперь знаю). Ноотропы я перестала пить через три месяца. Самая главная моя работа, которая началась с этого момента, — работа над тем, чтобы не уставать. Сначала я нормализовала сон. Звучит обыденно, всего два слова. Но невозможно просто так взять и начать ложиться спать раньше! Перестраиванием стиля жизни я занималась почти год. Этим летом я поняла, что нормально живу, не утомляюсь, не жду выходных, как манны небесной.

Я сняла с себя часть нагрузки. Например, если ухожу из офиса, то оставляю работу там. У меня включены уведомления на несколько ключевых каналов информации (на начальницу, общие чаты по проектам, критические ошибки), но все остальное отключено. И я в это не включаюсь, пока не прихожу снова в офис. Если говорить о терапевтической практике, то на анализ клиентских историй у меня выделено особое время в расписании — чтобы фоном не думать про это постоянно. Еще у меня есть правило «святых выходных»: в субботу и воскресенье я не хочу заниматься ничем, кроме отдыха. Это мое святое время, когда я расслабляюсь, получаю удовольствие.

Отдельно хочу сказать про психиатров, ведь у нас очень сильно стигматизирована эта сфера в массовом бессознательном. Так вот, к психиатрам ходят не только те, кто слышит голоса и видит галлюцинации. Как и к дерматологам ходят не только те, у кого ожог кожи 75%, к окулистам — слепые, а к кардиологам — пережившие остановку сердца.

Почему депрессия и субдепрессия (которую пережила я, успев поймать это состояние «перед» и не довести до депрессии как таковой) считаются болезнью? Потому что в голове нарушается «химия»: нейромедиаторы и все остальное. Серотонина и дофамина, которые дают ощущение счастья и мотивацию чем-то заниматься, становится сильно меньше. А кортизола, гормона стресса, наоборот, больше. Из-за него же портится сон, нарушается аппетит (исчезает или, наоборот, чрезмерно усиливается). Раскручивается «инсулиновый круг».

Если очень стремно идти к психиатру, то есть классные инструменты самодиагностики, которые, конечно, не заменят врача-специалиста, но позволят понять, следует ли насторожиться, — это классический тест Бека и опросник ВОЗ на депрессию. Оба этих источника очень авторитетные, они признаются врачами по всему миру. По их итогам действительно можно будет понять, все ли в порядке или нужна помощь.

Вывод в моей истории такой: интеллектуальная усталость и эмоциональное выгорание — это не миф, а вполне себе реальные физиологические расстройства. Но выход есть — он там, где серьезный труд по изменению своего образа жизни, налаживанию режима сна, питания, труда и отдыха. Этой работой я занялась год назад и планирую посвятить ей еще ближайшие пару лет.

«Хочется лечь, накрыться плитой и не вставать ближайшие полгода»

Елена Иванцова,
медсестра минской детской больницы, 31 год

Когда мне было 27 лет, я рассталась со своим гражданским мужем, отцом моей дочери. До этого мы прожили вместе пять лет. Встал вопрос новой жизни. Нужно было искать жилье, отправляться в самостоятельное плавание. Мне не на кого было опереться, в Минске я одна. Родители и близкие далеко, в Слуцке. Я только вышла из декрета, без денег, без жилья. Как быть? Возвращаться назад, к маме? Этого я не хотела.

В одиночку, рассчитывая только на себя, я переехала с ребенком в общежитие. Комнату мне выделило руководство больницы. Мне казалось, что я сильная, сама со всем справлюсь… Да, я справилась. Но какой ценой!

Эмоции были очень тяжелыми. Одиночество. Маленький ребенок, которому нужны мои тепло и внимание, — а я чувствую себя пустой. Да, я продолжала ходить на работу. И каждый день засиживалась до последнего, мне не хотелось возвращаться домой. Я понимала, что еду в одиночество и в тоску. Как в тумане, вечером я механически выполняла самые элементарные действия: забрать дочку из сада, покормить, переодеть. Мне хотелось только одного: поскорее заснуть. На улице стоял сентябрь. И я все время повторяла: «Хочу уснуть и проснуться в июле».

Когда ты находишься в этом состоянии, то не осознаешь, что это и есть депрессия. Что-то делаешь, существуешь, ходишь на работу, смотришь за ребенком. Но сейчас, спустя четыре года, оглядываясь на то время, я понимаю: это была депрессия.

Конечно, все случилось не за один день. Я помню, как участились наши конфликты с бывшим гражданским мужем. Разные взгляды на жизнь, непонимание. В конце концов мы стали чужими людьми. Это было одиночество вдвоем. Я понимала: то, чего я хочу от отношений, от семьи, я никогда не получу. И такая сильная тоска… Долгое время я была жертвой, жаловалась маме и подруге, как страдаю в отношениях, — но продолжала жить с этим мужчиной. Унижение, оскорбления — я все терпела ради того, чтобы не покидать зону комфорта. А потом задумалась: «Что еще он должен сделать, чтобы я поняла: все, меня не любят? Я на такое не согласна! Пора выбрать себя». В какой-то момент я просто собрала вещи в пакет, взяла дочь за руку и уехала. И больше никогда не вернулась.

Помню, как сидела дома у мамы. Даже слез сначала не было. Долгое время я не могла плакать. Полное опустошение. Постоянная гнетущая тоска. День рождения у ребенка, а я не радуюсь. Ощущение дыры в сердце. Меня очень сильно раздражало, когда люди говорили: «Смотри, какая чудесная погода за окном», «У тебя же есть дочь, живи ради нее!», «Все будет хорошо», «Сходи в тренажерку», «Найди нормального мужика» или «Порадуйся сегодняшнему моменту». Как?! Ты не можешь, блин, радоваться! Ты хочешь лечь, накрыться плитой и не вставать ближайшие полгода.

Я поправилась почти на десять килограммов, потому что заедала сладким свою депрессию, боль и чувство вины перед дочерью, что я даю ей мало тепла.

Путь из депрессии был долгим. Я выкарабкивалась больше года. Постепенно становилась целостной, начала чувствовать почву под ногами. Бывшего мужа я простила. Действительно простила — без фальшивого пафоса. Я благодарна ему за эту боль и за этот опыт.

Мне помогла психология. Я уже пятый месяц в личной терапии, а еще обучаюсь на первой ступени в Московском гештальтинституте.

Когда мне было очень плохо, я держалась, ходила на работу, все же как-то старалась выглядеть хорошо, жила свою жизнь, воспитывала дочь. Со стороны могло быть не видно, что у меня тяжелое состояние. У депрессии нет лица… Поэтому вы можете не знать, что кому-то из ваших коллег нужна помощь.

Тем, кто прямо сейчас близок к депрессии, я советую не отмахиваться от психотерапии. Опираться на близких. Найти поддержку у того, кто готов слушать. Хотя на самом деле людям очень тяжело выдерживать человека в состоянии депрессии — не учить, не давать советы, а просто быть рядом. В любом случае знайте: это черное время закончится, силы еще вернутся.

«Я хотел сбежать из жизни, но бросил все вещи в машину и рванул в Португалию начинать с нуля»

Михаил Ананьин,
предприниматель, 28 лет

Я пережил очень длительную депрессию в студенческие годы. Одну за одной. Честно говоря, эти депрессии заканчивались запоями. Такие состояния обычно наступают незаметно. По моим ощущениям, они просто подступали каждый день по чуть-чуть, а потом — крах, мрак и темнота, и ты ничего не понимаешь.

На самом пике переживаний, около года назад, у меня были очень короткие, но сильные депрессии, прямо до панических атак. Именно тогда, когда начались резкие приступы, мне удалось распознать, что со мной происходит и что происходило раньше в затяжных депрессиях.

Как описать мое состояние? Эмоциональная пустота, в которой ничего не видно. Темная комната. Ты пытаешься себя оттуда достать, но только мечешься в темноте, набиваешь шишки и причиняешь еще больше боли. В определенный момент хочется лечь и не вставать, просто потому что настолько больно. Паническая атака похожа на истерику: слезы, абсолютное непонимание, кто я, что я здесь делаю, зачем это все. Потом этот поток заканчивается, и ты начинаешь ровно дышать.

Но в происходившем эмоциональном мраке я смог увидеть что-то логичное для себя — расписание, режим дня, постоянство на уровне отдыха и работы. Это стало опорой. Чтобы заняться бизнесом, очень важно было составить план и следовать ему. Я заметил, что за каждым маленьким шагом, который я делаю, я вижу свой прогресс. Расписание и четкий план на каждый день стали для меня чем-то простым и светлым, как дорожная карта и фонарик в темноте.

У меня был короткий опыт терапии, еще когда я учился в университете, лет пять назад — во время затяжной депрессии и очередного запоя. Покопались во мне, конечно. Корни оттуда, из детства. Что-то связанное с токсическим нарциссизмом матери. Но это такие детали, которые привели к тому, что у меня сформировался абсолютно не мой образ жизни. И, самое главное, не мое мироощущение.

Хотя вообще, когда я испытывал депрессивные признаки, то не шел к кому-то за помощью, а пытался решить все сам, и это приводило к алкоголизму. Я просто пытался «что-то делать» — без раздумий, глубоких переживаний, смывая эмоции алкоголем. Я думаю, нет никакой гендерной разницы: и мужчины, и женщины испытывают депрессию одинаково часто. Просто мужчины не хотят это показывать. Возможно, боятся. Я знаю, что какое-то время никому об этом не говорил. И только когда проблему смогла разглядеть моя близкая женщина, начал вести работу над этим делом.

Год назад я переехал. Просто забросил вещи в машину и рванул в Португалию начинать все с нуля. Конечно, это была самая большая в моей жизни попытка убежать от депрессии. Это был самый острый депрессивный период, который перерос в дикое желание сбежать из жизни. Но как человек, понимающий безвыходность самоубийства, я решил, что нужно попробовать совершить «побег» при жизни. Я составил для себя безумный план и стал ему следовать. И это сработало! План забросил меня в Португалию, где у меня сейчас нормальная, нет, даже хорошая жизнь.

В «прошлой жизни» вся моя депрессия уходила через сублимацию — в агрессию, нестандартные выходки. Я думаю, что в Беларуси происходят именно такие события, именно такой мрачный новостной фон, потому что люди выпускают депрессию, накопленное внутри непонимание через неконтролируемую агрессию — на себя и на других.

Сейчас моя опора — это вера в себя. В этом мне помогла моя девушка. Я твердо знаю, что у меня есть миссия, задача, которую я сам для себя выбрал и определил в лучшие моменты своей жизни. Депрессия никуда не исчезла. Просто сегодня я отношусь к ней иначе: это время погружения в себя, взгляда внутрь, переосмысления ценностей.

«Первый же человек, с которым я поделилась, высмеял меня и сказал, что я бешусь с жиру»

Евгения,
менеджер, 33 года

Депрессия настигла меня в 18 лет. Я была молодой, яркой девушкой из благополучной семьи. Училась на факультете прикладной математики, куда меня взяли без экзаменов по олимпиаде. У меня было много друзей, молодой человек и хорошие отношения с родителями. Это я рассказываю для того, чтобы показать, что никаких видимых причин для моего ужасного состояния не было. Потом я пыталась разобраться, что же послужило толчком. Возможно, из-за разочарования в учебе в БГУ, который после Лицея БГУ казался мне «совком», я хотела уехать учиться за границу, но родители не отпустили. Возможно, причиной стала смерть моей любимой собаки или анемия средней тяжести. Это не важно. Депрессия — это болезнь. Ей не важны внешние обстоятельства.

Трудно сказать, когда она началась. Это был не день и не месяц. Она захватывала меня постепенно. И в какой-то момент я уже плакала каждую минуту, когда оставалась наедине сама с собой. Мне ничего не хотелось делать, абсолютно все — даже день рождения лучшей подруги — давалось мне с огромным трудом. Нужно отметить, что внешне моя жизнь никак не изменилась. Я ходила на лекции и встречалась с друзьями. Никто из окружающих и представить не мог, насколько мне было тяжело внутри. Когда я была в компании, удавалось отвлечься, но только оставалась одна — и начинала реветь. Жизнь казалась тщетной и бессмысленной. Начали посещать мысли о самоубийстве. Мне хотелось уснуть и проснуться лет через 20, когда это все закончится. Что «это», я не могла объяснить.

Однажды я обнаружила себя на кровати, без сил пошевелиться, в слезах, потому что я не могла и абсолютно не хотела делать что-либо. В тот момент я бы, наверное, наложила на себя руки, но у меня уже не было сил даже на это. В тот момент я сильно испугалась и поняла, что нужно обратиться за помощью. Я позвонила родителям. Меня спасло, что они у меня понимающие. Потому что, если бы они в тот момент по телефону и после не поддержали меня, очень вероятно, что сейчас я бы уже не рассказала эту историю. Меня отвели к врачу. В моей карточке впервые появилось это слово — «депрессия».

В 2004 году о депрессии еще никто ничего не знал. Она не считалась болезнью. Я никому об этом не говорила. Потому что первый же человек, с которым я поделилась, — моя тетя, медик по образованию — высмеяла меня и сказала, что я бешусь с жиру. Мне было и самой стыдно за свое состояние. В частности, поэтому я так долго не обращалась за помощью.

Врач посоветовала в столь юном возрасте постараться обойтись без медикаментозного лечения. Мне прописали море, солнце, физиопроцедуры и психотерапию. Мои родители восприняли это серьезно. Уже через день я вылетела в Турцию. Далее меня ждали четыре года терапии. Я помню день, когда четко поняла, что отпустило. Внутри меня опять что-то ожило. Жизнь перестала казаться тщетной, а мир стал снова цветным.

Самое главное, что я поняла: у депрессии действительно нет лица. Человек в депрессии не будет ныть, сидеть хмурым или плакать при вас. Скорее всего, он будет активным, будет улыбаться, шутить. Выдаст вам последние эмоции, а потом уйдет в себя, где мрак и полная безнадежность.

На прошлой неделе покончил жизнь самоубийством друг моих родителей. Он всегда был очень позитивным. Даже родные не догадывались, что с ним что-то не так. Я знаю, что именно так и бывает. Поэтому очень внимательно отношусь к своим близким и, если вижу, что они теряют интерес к жизни, пытаюсь предложить помощь и мягко советую пойти к специалисту.

И призываю всех. Если вы чувствуете, что жизнь потеряла смысл, испытываете внутреннюю опустошенность, отсутствие интереса к вещам, которые вам всегда приносили удовольствие, или просто накатывает непроходимая грусть, знайте: это не вы и ваш характер. Это всего лишь болезнь. И с ней нужно бороться! И чем раньше, тем проще ее победить. Обратитесь за помощью к специалисту.

---

Этим текстом Onliner начинает цикл статей под названием «Сто лиц одиночества». Предстоящая серия материалов — попытка исследовать, что же происходит с нашими социальными связями сегодня. Действительно ли они утрачиваются? Одиночество — это осознанный выбор человека или «побочный эффект» эпохи высоких скоростей? А может, следствие нетерпимости к тем, кто инаков в своей болезни, социальном статусе, мировоззрении?

Если прямо сейчас вы оказались в жизненной ситуации, которую можно описать словами «я один, танки едут прямо на меня, и подкрепленье не прислали», — это повод стать героем цикла «Сто лиц одиночества». Пришло время рассказать свою историю. Присылайте письма в редакцию по адресу shumitskaya@gmail.com.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. sk@onliner.by