— У вас есть внуки?

— Да, девочке 21 год.

— Интересно, как вы объясняли ей в детстве, чем занимается бабушка.

— Конечно, хотела привлечь ее внимание к науке — считаю, там работать интересно. Но она стала финансистом. Увы, по моим стопам никто в семье не пошел. Много лет назад мы отдыхали в академическом профилактории, и ребенок спросил меня: «А почему, бабушка, у вас так бедно?» Ее родители тогда работали в системе «Газпрома», и обычно на отдых она ездила с ними. Девочка четко заметила разницу.

— Что вы ответили?

— Что наука еще не сильно вот такая… платежеспособная, что ли, но это временное явление. Прошли годы, и уже взрослая внучка, навещая меня в академическом санатории, с восхищением воскликнула: «Как у тебя круто!» Как видите, я не ошиблась. Пойти в науку не всегда было престижно с материальной точки зрения. Зато в тяжелые времена она собирала вокруг себя тех, кто жить без нее не может, и это принесло свои плоды.

«Очень хотела заниматься сахаром»

— Я родилась в деревне в Гродненской области и окончила сельскую школу. Доставать информацию тогда было сложно. Получалось у тех, кто сильно этого хотел. Мне вот нужно было. А еще у меня была очень хорошая преподаватель по химии — только что пришедшая из института Галина Стельмах. Молодая и увлеченная. Две заинтересованные души встретились. Вот она тогда и была моей героиней.

Я окончила школу с золотой медалью и в 1966 году поступила в политехнический институт. Конкурсы были жуткие. Тогда проходила очередная школьная реформа, поэтому выпускными были одновременно 10-е и 11-е классы. Когда медалисты сдали экзамен на пятерку и практически поступили (как им представлялось!), оказалось по два-три человека на место. Институты не знали, что делать. Ввели доппоказатели по олимпиадам, спортивным достижениям и так далее.

— Кем вы мечтали стать?

— Я выбрала инженерно-технологический факультет. Мне хотелось заниматься технологией получения сахаристых веществ.

— То есть ваши соседи по двору хотели стать медсестрами, пожарниками и космонавтами, а вы — технологом сахаристых веществ?

— Да. Быть технологом, работать на заводе и производить сахаристые вещества.

— Не хватало сладкого в детстве?

— Моя будущая работа представлялась мне очень важной и интересной. Но после двух лет учебы оказалось, что специалистов по сахару в стране уже слишком много. И нас перевели на бродильное отделение — это уже чистая микробиология.

«И тогда в наших руках окажутся рычаги, позволяющие управлять микробами»

— Микробный мир разнообразен. Мы его не видим, но благодаря ему функционируем. Наша задача — найти полезные микроорганизмы, чтобы на их основе сделать препараты, улучшающие жизнь.

— Они еще не все открыты?

— Представьте себе, далеко не все. Раньше при изучении микроорганизмов применялись преимущественно физиолого-биохимические методы, а сегодня в руках исследователей более современный инструментарий — молекулярно-генетический, открывающий новые возможности познания микромира.

Например, для ответа на вопрос, чем вызвана та или иная болезнь растения, раньше мог уйти месяц, а с использованием разработанного нами молекулярного определителя фитопатогенных микроорганизмов это может быть установлено в течение дня. Вот что значит ДНК-диагностика. Дорого, но быстро.

Чтобы не допустить развития болезни и спасти урожай, мы применяем обычные микробиологические подходы: выделяем возбудителя и подбираем микроорганизмы, способные подавлять его рост. Другой важный аспект — выяснить, за счет чего происходит это подавление, — тогда в наших руках окажутся рычаги, позволяющие управлять взаимодействием микробов. Ради этого мы и работаем.

Мы сейчас на пороге важного открытия… Ладно, пока не будем. Надеюсь, это откроет новые горизонты для развития биологической защиты растений.

Моя докторская работа посвящена разложению гидролизного лигнина. В те годы производство этилового спирта основывалось на использовании в качестве сырья древесины, которую предварительно подвергали жесткому кислотному гидролизу. При этом целлюлоза превращалась в усвояемые дрожжами сахара, а наиболее трудногидролизуемая часть древесины — гидролизный лигнин — оставалась в виде отхода. Спиртзаводы сбрасывали этот отход на поля, которые получили название лигнинные, на них ничего не росло.

Уже тогда я стала искать микроорганизмы, которые смогли бы оказать помощь в его разложении. Так начала формироваться коллекция микроорганизмов-деструкторов лигноцеллюлозы.

В южных регионах своя проблема: в сухом климате не перегнивают остатки соломы. С использованием полученных штаммов-деструкторов мы разработали препарат, интенсифицирующий разложение соломы.

Еще мы произвели микробный дезинфектант для сельского хозяйства — попробуй очисти ферму, когда там за годы патогены въелись в стены на сантиметры.

И это я не говорю о большом количестве препаратов для дома на базе принципа «полезные микробы препятствуют росту патогенных и способствуют быстрому разложению отходов» — от обработки сада и огорода до выгребных ям.

«Исследуем, продаем, зарабатываем»

— За что вы получили звание «Ученый года»? Как себе это объясняете?

— Думаю, по совокупности. Наш институт уже несколько раз был на республиканской доске почета.

— Для вас это важно?

— Это говорит о том, что мы чем-то выделяемся на фоне других. А отличие, собственно, в том, что наша работа многопрофильная: занимаясь наукой, мы одновременно производим биопрепараты, осуществляем мониторинг развития биотехнологической отрасли страны, руководим ключевыми госпрограммами в сфере биотехнологий и фактически формируем политику в этом направлении.

— Вашу работу пробовали оценить в деньгах? Это реально?

— Нам доводят плановые показатели, в том числе финансовые. Мы их выполняем благодаря наличию собственного опытно-промышленного производства. Сами собственную продукцию и продаем — это около 50 препаратов для растениеводства, животноводства, здравоохранения, промышленности и охраны окружающей среды. Например, микробные ферменты мы производим по заказу НИИ радиоматериалов, где на их основе делают датчики для определения глюкозы в крови больных сахарным диабетом.

— Вы ученый или бизнесмен?

— Безусловно, наука первична. Для института продажи не самоцель. Это в большей степени для поддержания научной работы и подтверждения ее эффективности. Не хватает времени на детальное изучение рынка. Кто знает, те делают заказы. Тем не менее бизнес мне интересен, и мы планируем расширять наше влияние на рынке биотехнологий.

— Вы могли бы существовать как частная компания?

— Думаю, что да. Сейчас из бюджета мы получаем около 25% от необходимого для своей работы. Остальное надо зарабатывать.

— Отпустить вас на самоокупаемость — выход?

— Трудно ответить. Крупные лаборатории выживут, мелкие закроются. Боюсь, это погубит науку. Одна лаборатория делает, например, что-то, а выхода на рынок нет, но будет завтра. Надо бережно относиться к тому, что есть. Разрушить легко. На Западе государство ученых тоже поддерживает.

— Количество людей, готовых работать за идею, снижается. Согласны?

— Глядя на наш институт, не могу такого сказать. И не могу пожаловаться на нехватку денег. Положенные $500 мы давно прошли. Обоснованные проекты — и все будет хорошо.

— У вас на стенах повсюду дипломы и свидетельства от китайцев. Это основной покупатель?

— Один из основных. В Китае почвы сильно загрязнены агрохимикатами. Чтобы снизить пестицидную нагрузку и восстановить нарушенные агробиоценозы, местная власть решила обратиться к микробиологии. Мы разработали микробный препарат комплексного действия, который подавляет развитие фитопатогенных микроорганизмов, обогащает почву азотом и фосфором, ускоряет разложение растительных остатков. В этом году мы уже работали в Китае на протяжении месяца. Выделили местные штаммы полезных микроорганизмов, на их основе произвели препарат, обработали теплицу и получили хорошие результаты. На столе очередное приглашение от наших партнеров и просьба расширить обрабатываемые площади.

— У них что, своих технологий нет?

— Есть, и они работают. Это не считая американских, японских компаний, которые тоже успешны на этом рынке. Но все равно наша работа китайцев устраивает.

Аналогичная технология разработана по заказу российской компании, в этом году поступила заявка на производство 100 тонн препарата. В ЕС мы тоже продаем. Мощностей нам пока не хватает. Скоро закончим строительство еще одной производственной площадки и, надеюсь, сможем увеличить наши поставки.

«Работали за 20, подрабатывали за 300»

— В самые худые времена мы ездили за рубеж и торговали. Нельзя же прожить на $20. Я за выходные зарабатывала $300, убедившись, что могу быть неплохим коммерсантом.

— У вас были возможности для переезда?

— Я по гороскопу буйвол — семья, родина и работа. Поэтому о переезде никогда не думала. За рубеж с удовольствием могу поехать отдохнуть или решить деловые вопросы, но не более того. Не понимаю также, когда дети уезжают. В чем смысл жизни, если твой ребенок живет далеко и вы видитесь раз в пять лет?

— Я не знаю, какой должен был быть мотив оставаться и работать за $20, когда рядом лежат $300.

— Не все исчисляется валютой. Сегодня белорусская наука уже не та, что была в девяностые годы. Почти в каждом институте мы создали производства на европейском уровне. К нам приезжают эксперты и удивляются нашей базе. Молодежи интересно: зачем куда-то ехать, когда вся приборная база есть здесь? Стажировки за границей — да, но зачем там оставаться?

Я в институте с 1974 года. Директором стала в 2004-м. Не за горами время, когда придется закончить с административной работой. Но молодежь у нас уникальная, она готова перенять эстафету.

---

Мы продолжаем искать тихих героев страны, чтобы гордиться ими вслух: ученые, врачи, инженеры… Если вы знаете таких лидеров, а вся Беларусь по какой-то причине — нет, присылайте ваши истории на почту heroes2018@onliner.by.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by