Скребущая по темени бритва без каких-либо усилий погружает в момент. Дальше монах Тао старательно сбривает мне брови. «Ты скоро умрешь. Жизнь проходит очень быстро. Самый красивый юноша станет стариком, а тот — куском гниющей плоти. Не думай о внешности, она непостоянна, все составное непостоянно». Новый выпуск дневников о кругосветном путешествии Саши и Егора.
Все это я услышу позже, а пока, прижимая порезы, я отупленно осматриваюсь. Незнакомые тайцы высказывают уважение моей решимости. У меня не было иллюзий относительно внешности, но таким страшным я себя еще не видел. Минут через тридцать я уже резво отбиваю поклоны в храме. Желтое изваяние Будды с непонятной полуулыбкой водружено аккурат напротив. И это все я, тот, кого всегда забавляли любые проявления религиозности.
— Что я тут делаю, черт побери? — этот вопрос прозвучит еще сотни раз.
Оранжевые одежды, умиротворение, медитация... Продолжать можно долго, кинематограф позаботился о нашем представлении о буддистах. Мой вояж в монастырь на север Таиланда не был духовным поиском. Прочтя несколько трудов по буддизму, я уже имел представление о предмете, когда случайно (или нет) мне на глаза попалась статья. В ней москвич описал свой опыт однодневного монашества. Статья глупая, но меня заинтересовала информация о монахе-учителе, говорящем на русском.
Помимо исследовательских целей, у меня были еще и шкурные интересы. Я хотел пройти випассану. В западном понимании — это семи- или десятидневный курс медитации, который помогает взбодриться, по-другому взглянув на мир. Такая себе cleaning in head, набирающая популярность.
Вся моя жизнь в последнее время — квинтэссенция авантюризма, но это мероприятие было за гранью. Я ехал на север, руководствуясь информацией из статьи 2013 года, не зная точного места и, главное, жив ли монах!
— Твои духовные приколы точно не моя тема. Я подожду в Чиангмае, сделаю ролики по Таю. Давай только без фанатизма,— сказал Санек, и мы разъехались.
Автостопом из Чиангмая я добрался в местечко Венгкалонг. Тенистая аллея, поднимаясь в гору, придавала невероятную кинематографичность моему шествию. «Хороший кадр для начала фильма „Дикая собака путь воина“», — подумал я и засмеялся.
— Hi, I need a Monk Suchart! (Здравствуйте, мне нужен монах Сучарт), — вопрошал я первого же бритого в оранжевом. Все, что смог ответить монах, это протяжное Helloy, сдобренное широченной улыбкой. После демонстрации фото он продолжает улыбаться и искать глазами спасения.
Подключившийся к немой миниатюре второй монах оказался сообразительнее. Схватив под руку, он быстро потащил меня в здание администрации. Там, уже на хорошем английском, красивая тайка спросила суть моей проблемы. Мне было стыдно: за английский, грязные ноги и потную майку.
— Suchart here do not live. But now I call him (Сучарт здесь не живет, но сейчас я позвоню ему), — сказала девушка, ища номер. Плохо слышный из-за помех голос с сильным акцентом велел ждать и готовиться к церемонии. После чего я заполнил какую-то анкету, и меня отвели брить.
В ходе истории возникло множество течений буддизма, все из них сводятся к двум основным школам — Тхеравада и Махаяна. Тхеравада — консервативная, не подвергшаяся изменениям и дополнениям ветвь, характерная для стран Юго-Восточной Азии (Шри-Ланка, Бирма, Таиланд, Камбоджа). Махаяна, часто именуемая северным буддизмом, распространена в Тибете, Китае, Японии, Монголии и является уже куда более мутным учением со сложной обрядовой системой. Но при небольших различиях в нюансах ключевые воззрения буддистов совпадают и никогда не являются причиной для споров.
Монашество в Таиланде — это своего рода школа жизни, пройдя которую тайцы негласно утверждаются в обществе. Постричься в монахи престижно, и это служит предметом большой гордости для семьи. Тайцы верят, что это огромный плюс в карму воспитавших тебя людей. Именно поэтому мужчина уходит в монастырь до женитьбы, чтобы поделиться ей с родителями, а не женой. Обычно «забриваются» на период от двух недель до двух месяцев, на что работодатели без проблем выделяют оплачиваемый отпуск. Однако основа монашеской братии — это люди, долгое время практикующие Дхарму и посвящающие ей каждое мгновение жизни. Если вы думаете, что это безмятежное залипание под звон колокольчиков и философские беседы, то я вас разочарую.
После пострига и небольшой церемонии меня и восемнадцать тайцев отвели в тренировочный лагерь. Там, выдав светлые ученические одежды, палатки и одеяла, велели располагаться в бамбуковой роще. Средний возраст учеников был около двадцати пяти, но были и те, кому за сорок. Мотивы также различались. Кто-то просто отдавал дань традиции, а для кого-то это была последняя возможность выйти из жизненного тупика. Большинство из них были так же близки к буддизму, как я к культу Карго.
Пронзительный звук колокола, бесцеремонно вырывая из сна, заставлял вибрировать каждую клетку тела. Служба начиналась в 4:15, приходилось торопиться. Сжав зубы, я принимал холодный душ, несмотря на то, что утром в горах было очень прохладно. Три минуты жести здорово помогут не клевать носом во время медитации.
Окончательно взбодрившись и укутавшись в теплую накидку, я спешил на службу. Кто-то семенил рядом, кто-то, прячась, докуривал сигарету. В храме мы рассаживались рядами по четыре и после отбивания поклонов начинали пение мантр. Мне выдали книжку с транслитерацией на латиницу, что немного упростило задачу. Я был на равных с остальными, ибо мантры были на санскрите, и молодые тайцы понимали в них не больше моего.
Меня раздражали службы, пока я не начал улавливать одну особенность. Если в монотеистических религиях назначение молитвы — это восхваление создателя, чередуемое с выпрашиванием ништяков, то в веданте и буддизме монотонное, многоголосое бормотание — это скорее настройка ума перед медитацией. Чем усерднее я проговаривал мантры, тем спокойнее становился ум, позволяя добиться качественной практики после.
Окончив пение, учитель Тао ставил будильник на сорок минут, садился в полулотос и спокойным голосом рассказывал о сути медитации. Я не понимал ни слова, поэтому использовал знания, полученные из йоги. Через двадцать минут нестерпимо затекали ноги, а финишная десятиминутка была триумфом воли. Черт, где же безмятежное парение и изысканная радость бытия, которых я ждал?
После службы мы отправлялись на завтрак в основной монастырский комплекс. Туда к семи утра жители окрестных деревень приносили подаяния. Ни один таец не начнет важное дело, не совершив подаяние. Неукоснительно следуя Винае (свод правил монашеской общины), монах может есть только то, что ему пожертвовали, и не позднее 12:00. После сбора принесенных яств и череды церемониальных действий начиналось обжиралово. Трудно подобрать более емкий термин, ибо выглядело это именно так. Зная, что это первый и последний прием пищи на сегодня, каждый уплетал за себя и за того парня. Я и не подозревал, что за один присест можно съесть столько!
Возвращаясь в тренировочный лагерь, мы имели около двух часов свободного времени. Кто-то сразу падал в палатку, кто-то лез на гору за интернетом, кто-то стирал, но основная масса корпела над текстами, которые нужно было выучить перед церемонией. Ребята волновались. Для тайцев это важное мероприятие, на котором будет весь город, включая их родню.
После обеденной службы и медитации начиналась уборка территории, которая выполняла скорее ритуальные функции, нежели практические. Подметать листья, в лесу, во время ветра, когда они опадают быстрее, чем ты метешь? Да не вопрос! Я работал в Корее, ребята, никакой дуростью теперь меня не проймешь!
После уборки, приняв душ и переодевшись, все приходили на общее чаепитие. Для себя я называл его «белорусская десятиминутка». Меня заваливали самыми разными вопросами: «Какие фрукты растут? А что вы обычно едите? Кто твои родители? Кто лучший футболист? А покажи фото своей девушки…» Один из тайцев с хорошим английским служил переводчиком, связуя парней с иностранцем-чудаком.
Помню, как произвел фурор мой ответ относительно отказа от мяса. Весь вечер и последующие дни при моем появлении начинали повторять: «Animals my friends. I don't eat my friends (Животные мои друзья. Я не ем моих друзей)». Я быстро подружился со многими. Ребята наперебой предлагали сигарету или помощь с текстами. Любой мужской социум, независимо от обстоятельств, послуживших объединению, несет в себе общие черты. В нем всегда будет лидер, весельчак-приколист, молчун, белая ворона и тот, над кем стебутся.
Ходячая медитация была следующим пунктом, обычно после уборки и чаепития. Мы выстраивались в колонну и неспешно брели по горным тропкам. Главная задача этой практики — полная концентрация на ощущениях в стопах. Ты должен смаковать то, что всю жизнь выполнял механически. Через постижение простого придет понимание важности любого действия, от мытья посуды до поцелуя любимой. Мне нравилась эта медитация. Порой удавалось настолько тонко и долго удерживать фокус, что действительно пропадало ощущение времени и пространства. Только стопы.
Вечерняя служба с обязательной медитацией (уже обычной) завершала наш день. В десять все разбредались по палаткам, а я, нагрузив ведро комбикормом, шел на пруд кормить огромных монастырских карпов.
Шла вечерняя служба, когда он незаметно вошел своей тихой походкой. Словно почувствовав кожей, учитель Тао обернулся и засиял. Это был Сучарт, и с этого мгновения для меня изменилось все. Сучарт объяснил послушникам, что теперь он будет всех готовить, а меня попросил задержаться.
— Зачем ты здесь? Чего ты хочешь? — с акцентом спрашивал монах, просвечивая рентгеновским взглядом. От неожиданности я растерялся.
— У меня вопросов много, да и хочу випассану пройти, — сбивчиво ответил я.
— Сколько у тебя времени?
— Две недели.
— Ты должен остаться хотя бы на три. Времени мало, поэтому я буду строг и требователен. Ты все понял, ты сможешь?
— Да.
— Запомни, буддизм начинается с уважения. Пока ты не научишься уважать, ты не сможешь избавиться от эго.
Сучарту 54, двадцать пять из которых он монах. Еще во времена Союза он учился на факультете международных отношений в Киеве, поэтому неплохо говорит на русском, но еще лучше на английском и немецком. По возвращении на родину Сучарт работал в американском консульстве Бангкока и, по его словам, вел крайне безмятежное и пустое существование.
Большой храм был торжественно украшен. Корзины с цветами, яркие ленты, тонкий аромат благовоний. Нарядные горожане и жители близлежащих деревень с недоумением бросали на меня любопытные взгляды. Сфотографировать порывался каждый, будь то корреспондент местной газеты или просто застенчивая тайка. По окончании первой части нам вручили новые одежды и сакральные атрибуты буддистских монахов — котелки для пожертвований.
Если бы у меня и были мысли о пожизненном монашестве, то тивон бы отбил их со старта. Этот главный предмет одеяния представлял собой кусок материи размером с простыню и наматывался путем невероятных усилий. В тивоне неудобно, жарко, и он постоянно сползает. Раз за разом учитель Тао проводил мастер-классы, пока даже самые тугие не приобрели минимальные навыки. Деваться некуда, Виная строжайше запрещает ходить по гражданке.
Дальше нас повезли в другой, уже менее помпезный храм, где, разбитые по тройкам, мы поочередно произносили тексты, суть которых сводилась к принятию Будды, Дхармы, Сангхи. Пофигизм, красной нитью проходящий через мое отношение к жизни, в тот момент почему-то не сработал. Меня потрясывало, и жутко потели ладони. Позже, взяв себя в руки, я без запинки выдал заученное на санскрите. Так я стал монахом.
— Учитель, зачем весь этот балаган?
— Поясни.
— Одна из моих главных претензий к христианству — его декоративность. Люди регулярно ходят в огромные дорогие постройки, где долго стоят, целуют картины, поют песни над едой и жгут тонны воска. Почему нельзя просто верить, тратя силы на поступки и созидание, а не на демонстрацию одухотворенности окружающим?
— Говори проще.
— Я думал, что буддизм — это что-то другое. Но что я вижу на деле? Все так же бьются лбами о каменный пол, распевая непонятные песни. Зачем это все? Зачем эти храмы? Почему нельзя полностью сконцентрироваться на практике, не распыляясь на эту ерунду?
— Ты ждал, что я буду парить в пещере? — рассмеялся Сучарт своим детским смехом и продолжил: — Люди разные. Кому-то, кто на нижнем уровне, нужна обертка — свечи, храмы, церемонии. Им бесполезно рассказывать о пустоте и ложных представлениях, они к этому не готовы. Возможно, позже, благодаря обертке, они заинтересуются. Еще храмы объединяют людей. Например, на праздники для церемонии приезжают дальние родственники. Что в этом плохого? Ты приходи каждый вечер после медитации и задавай вопросы. Будем говорить.
Так и повелось. В течение дня, наряду с давно засевшими, ко мне приходили десятки новых вопросов, некоторые из них прямо распирали. Порой ответы монаха походили на узколобую риторику попа из сказок, а порой ошеломляли глубиной и мудростью. То, чему он меня учил, мало походило на тот буддизм, знаниями о котором я думал, что обладаю. Считая бесполезным забираться в философские дебри, учитель имел воззрения, лежащие в плоскости практики и отталкивающиеся от нее же.
Сучарт выдающийся практик, и первое, за что он взялся, было мое дыхание. В двадцать девять лет меня заново учили дышать. «Ты не сможешь успокоить ум, пока дышишь как собака!» — повторял учитель, подлавливая в моменты рассеянности. Техника замедления дыхания и концентрации на каждой его стадии оказалась не просто ключом к качественной медитации, а инструментом, меняющим жизнь.
В один из дней нас повели на повторное бритье. Оказывается, данная процедура происходит в день, предшествующий полнолунию (раз в месяц). Сбривая волосы и брови, монахи максимально обезличивают себя, лишаясь важного признака сексуальной привлекательности, демонстрируя тем самым отречение от эго. А я только успел подумать, что успею хоть немного обрасти.
— Учитель, когда уже начнется моя випассана? Я здесь во многом из-за этого. Мне трудно измениться, находясь в постоянной коммуникации со всеми.
— Я вижу, что тебе трудно, поэтому ты и злишься. Конечно, проще практиковать, живя в лесу, но это мало поможет, когда ты вернешься к обычной жизни. Ты должен научиться выключать мир, когда тебе нужно, а не прятаться от него.
Спустя несколько дней Сучарт объявил, что уезжает в лесной монастырь, и сказал, что возьмет с собой только меня и Будхама.
— I don't eat friends! — смеясь, кричали мне на прощание монахи.
Несколько домиков вкупе с импровизированным храмом и хозяйственными постройками представляли собой весь комплекс. Помимо учителя, меня и Будхама, в монастыре находился только старый монах.
Моим домом стала уютная хижина, меблировка которой состояла лишь из дощатого настила, служившего кроватью. Именно здесь я провел самые сложные и одновременно потрясающие дни в моей жизни.
Началась аскеза. Кроме вечерних вопросов, мне запрещалось разговаривать. Под негласный запрет попадали любые источники информации и все, что хоть как-то могло дать пищу суетливому уму. Позже со словами: «Ты поймешь — твое счастье не зависит от внешнего» — учитель на три дня лишил меня пищи. Я оставил только блокнот, в который кратко записывал суть бесед.
Центральная улица города, шесть тридцать утра. Мы втроем босиком идем по обочине. Тротуаров нет. Желающие сделать подаяние выходят с едой, разложенной на подносах. Без лишних слов мы подставляем котелки, после чего затягиваем благодарственную мантру. Сопровождающий нас таец помогает перекладывать все в корзины, стоящие в кузове пикапа. Обычно выходят одни и те же, и уже через несколько дней знаешь, что пожертвует каждый. Толстенький кондитер — пирожные, продавец фруктов — манго и папайю, автомеханик — рис с мясом, повариха из кафешки — три пакета с супом. После завершения обхода нас отвозили обратно, где мы сортировали «улов» и готовились к трапезе. Съедая лишь малую часть, мы отправляли еду в деревню, где она раздавалась нуждающимся.
— Человек становится монахом, чтобы ускорить путь к просветлению. Уходя в монастырь, он устраняет такие проблемы, как семья, работа, социум. Верно?
— Верно.
— Тогда почему простые люди должны нам помогать в этом весьма эгоистичном стремлении вырваться? Ведь их путь к нирване куда трудней.
— Так они помогают себе. Часто люди делают мало хорошего, и подношение монаху — единственное, что поможет их карме.
Поначалу меня несколько озадачивала буддистская практичность применительно к вопросам кармы. Не идентифицируя себя православным, я так или иначе был воспитан в христианской среде, где понятию добро всегда стараются придать окрас бескорыстности. В ходе этого разговора я процитировал Сучарту цитату Г. Х. Андерсона: «Думающий атеист, живущий по совести, сам не понимает, насколько он близок к Богу. Потому что творит добро, не ожидая награды. В отличие от верующих лицемеров».
Учитель ответил через паузу:
— Не бывает добрых поступков совершенно бескорыстных. Делая их, люди все равно преследуют какие-нибудь цели. Просто цели могут быть хорошие и не очень.
— Да ладно! А если я атеист и делаю добро просто так, руководимый внутренними порывами? В чем тут выгода?
— Так ты кормишь свое эго, подкрепляя его представлениями о хорошем «я».
— Ну это вообще блеск! Вам не кажется, что вы сильно упрощаете и приземляете вид homo?
— Упрощаешь homo скорее ты. Ты отождествляешь его с умом, в то время как человек — это целая вселенная.
Я всячески избегал любых коммуникаций. К счастью, у соседей была своя атмосфера. Будхам, не бросивший курить, из-за рассеянности часто забывал, где спрятал сигареты, и белел, словно простыня, когда приходил Сучарт. Старый монах был главный антисистемщик, часто внося разброд в монастырский уклад. Ввиду преклонных лет монаху делали послабления, чем он ловко пользовался. У него всегда можно было поживиться едой, отчего Будхам все время тусовался у него.
Как-то я спросил у Сучарта, почему монахи едят мясо, ведь Будда не поощряет убийства. На что учитель вполне логично заметил, что монах — подневольный в выборе пищи и странно, если он будет диктовать, чего бы ему хотелось.
— Хорошо, а не монахи — простые люди. Просто весь мир считает буддистов вегетарианцами.
— Так они и не убивают, все равно ведь мясо уже продается. Пострадает только карма мясника.
— Ну это же смешно! Есть причинно-следственная связь, по которой каждая покупка формирует запрос на следующее убийство.
— Нет, отвечать будет мясник.
Вы психически здоровы, самодостаточны, у вас богатый внутренний мир? Вы живете полной жизнью? И вообще, вы себя знаете? Хочу верить, что, в отличие от меня, с перечисленным у вас полный порядок. Однако осмелюсь предположить, что, запри вас на неделю в глухом месте, лишив доступа к информации, общению, книгам, рыбалке, грядкам, всему тому, что вы используете как кокон, — вы буквально завоете. И это несмотря на то, что сейчас вы сладостно причмокиваете, представив себя в льняной рубахе одухотворенно шагающими по сенокосу.
Знакомство с собой, вернее, с ложными представлениями о себе отрезвляет и точно не сулит особого позитива. В первый же день я почувствовал глыбу, сдвинуть которую у меня не хватало мышц. Уму чертовски не нравились эти потуги в переносе его из категории «я» в категорию «вспомогательный инструмент». Он истово цеплялся за все. Я вспоминал моменты раннего детства, старые обиды, переживания, всплывали комплексы.
Одной из эффективнейших уловок ума было планирование. Картины счастливого будущего приобретали настолько целостный видеоряд, что хотелось просто залипнуть и бесконечно режиссировать эти сериалы. Изначально больше напоминая спортивные тренировки, мои медитации постепенно переходили на новый уровень. Позже мне не составляло труда три раза в день по часу сидеть в полулотосе, замедлив все процессы до одного вдоха в полторы минуты. Ходячая медитация уже занимала до двух часов, и не было пяди на извилистых лесных тропках, где бы моя пятка не оставила вмятину.
«Никто не может избавиться от мыслей. Но ты можешь не анализировать их. Наблюдай, как наблюдаешь плывущие по небу облака», — ответил как-то Сучарт на мой вопрос о концентрации.
Четвертый, пятый и шестой день я голодал. Учитель разрешил пить чай с молоком, но я употреблял только воду. До этого еда оставалась тем единственным, что давало привычные эмоции радости. И тут я лишился всего. Дико хотелось даже не есть, а скорее кайфовать от вкуса.
Неожиданно наряду со всем этим накатила сильнейшая волна сексуального желания. Я давно пришел к мысли, что данная проблема сильно преувеличена обществом, и, довольствуясь знакомствами в пути, научился стопорить эти мысли еще в зародыше. Однако тогда это не сработало. Во время медитации, уборки, стирки меня преследовал образ подруги, который становился тем навязчивей, чем больше я пытался от него избавиться.
—Как избавиться от желания секса?
— Так же как и от любых других мыслей — рассматривай, но не приглашай в гости. Любая эмоция — страдание. Представь, что ты прямо сейчас получил то, что хотел. Что будет? Правильно — страдание! Потому что после появятся другие желания: хочу еще, хочу другую, она хуже, она лучше, она не моя, хочу, чтобы была только моя, хочу хотеть… Человек никогда не будет полностью удовлетворен, ему всегда чего-то не хватает.
— Но ведь это естественно! Природа так нас устроила.
— Если под естественным понимать неспособность управлять инстинктами, то, конечно, да, это естественно. Буддизм не против секса и других удовольствий, просто состояние полной осознанности — это удовольствие высшего порядка. Ты как человек, для которого сахар — это самое вкусное и который не подозревает, что существует шоколад или мед.
На второй день голодовки я почувствовал вялость и апатию. Похоть давно испарилась, не было энергии даже думать об этом. Неожиданно мысли начали заходить с черного хода: «Чтобы жить как хочешь, нужно мужество. Выходит — настоящим мужеством будет послать все к чертям и уехать. А Санек-то в Чиангмае с француженками, поди, куролесит». Единственной записью в блокнот в тот день было: «Будхам кретин! Кормит кур бананами и ржет. Смотрит на меня и ржет!».
На следующий день произошло то, что я до сих пор силюсь облачить в сколь бы то ни было внятную языковую конструкцию. Я сидел на крыльце после полуденной медитации и наблюдал за летящими листьями. Танец с ветром — вот то последнее, чем заканчивался их цикл преобразований. Все составное непостоянно, буддисты правы. Было не хорошо и не плохо, я был опустошен. Я понял, что все мои открытия здесь ровным счетом ничего не стоят, пока они опираются на интеллектуальное — «принял не принял». Неожиданно, без каких-либо предпосылок, начался ливень. Уже через минуту потоки рыжей воды весело хлынули с гор. Земля жадно наполнялась влагой, а я чем-то необъяснимым. Я не думал про дождь, я был его частью. Я ничего не ждал, не сопоставлял, не сравнивал. Любая мысль в тот момент казалась чем-то абсурдным. Я чувствовал радость высшего порядка — абсолютную любовь. Из моих глаз покатились слезы.
— Учитель, любовь — это эмоция. Следуя вашей логике, от нее нужно избавиться, так как она неизбежно принесет страдания. Но я не согласен.
— Избавляться не нужно. Относись к этому просто как к приятному фильму. Когда ты смотришь фильм, пусть даже самый интересный, ты же понимаешь, что рано или поздно он закончится. И это не пессимизм. Буддизм — это учение об избавлении от страданий через избавление от иллюзий и ложных представлений.
Мой последний день в монастыре не был ознаменован чем-то особенным. Я все так же ходил за подаянием, медитировал, подметал листья и молча пил чай со старым монахом. Нетипичной была только беседа с учителем, затянувшаяся до поздней ночи. Мы то говорили о мелочах, то без какой-либо раскачки перескакивали на глобальное. За короткое время привязавшись друг к друг, мы спокойно могли засидеться до глубокой ночи.
— Вы 24 года монах. Неужели ни разу не возникли сомнения в правильности пути? Неужели ни разу не возникла мысль: вдруг нет никакого перерождения, а вдруг после смерти мы всего лишь разлагающаяся органика?
— Совсем не сомневаются только просветленные люди. Остальные по-разному. Мой путь от слепой веры отличается тем, что я вижу результаты практики. Я чувствую, как становлюсь свободным.
— Если я — это не мысли, не ум, не тело, тогда в чем смысл перерождения? Даже если оно есть, какая мне разница? Ведь я не помню прошлые жизни.
— Ты опять все упрощаешь, вписывая «я» в рамки личности. Разве, если зажечь новую свечу от догорающей, огонь будет новым? И не цепляйся за перерождение как что-то абстрактное после смерти. Каждое мгновение рождение и смерть. С каждым выдохом умирает прежний ты. Твои мысли сейчас формируют твое будущее. Вот почему «сейчас» так важно.
— Постоянное недовольство чем-либо — один из главных рычагов прогресса. Если буддизм учит быть всем довольным, не противоречит ли это развитию?
— Умение ценить то, что имеем, позволяет нам отбросить страсть, ревность, разочарования. Мне кажется, что без всего этого почва для творчества и открытий еще более подходящая. Не путай удовлетворенность с ленью и беспечностью.
Утром Сучарт провел небольшую церемонию по исключению меня из монахов. Я сдал котелок и одежды, радостно облачившись в привычное. Подошедший Будхам крепко обнял меня на прощание и зачем-то всучил деньги. «Эх, братан, извини, порой я думал о тебе очень плохо», — говорил я, глядя в глаза кивающему тайцу.
Зайдя в свой домик, я присел на ступени. Всего-то восемь дней, по ощущениям год.
Сучарт даже слушать не захотел о моем намерении добираться в Чиангмай автостопом. Он вызвал машину, и мы вместе поехали на автовокзал. Безапелляционно купив мне билет, учитель молча ожидал, прервав тишину лишь во время посадки:
— Запомни! Не бывает хорошо, плохо, нормально. Все решаешь ты, это твои оценки. Ты живешь, видишь, чувствуешь ровно так, как сам себе позволяешь. Мысли временны, ты выше их.
Не верь ничему, что здесь услышал! Главное — не прекращай практику. Если будут вопросы, пиши мне на Facebook, но, я думаю, ты еще вернешься.
Оставив попытки вставить серьги в заросшие уши, я шагал по улице, концентрируясь на стопах и следя за дыханием. Будучи разобранным до основания, я слабо представлял возвращение к жизни. На перекрестке, поймав мой взгляд, компания молоденьких таек прыснула смехом.
Здравствуй, безумный мир, я вернулся!
Читайте также:
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by