«Дозорные услышали необычные звуки»

В Красной армии был такой кавалерист — Михаил Деружинский из Абакана. Он уже умер, но некоторым образом причастен к нашей истории. В 1970 году от этого фронтовика пришло письмо в Замошский сельсовет (Лельчицкий район). Это письмо фигурирует в книге «Память».

«...Получили приказ двигаться в направлении деревни Осмоленик. Этот населенный пункт мы окружили со всех сторон. Ночь застала врасплох. Я выставил на основном направлении пулеметы, дозорных. Среди ночи дозорные услышали какие-то необычные звуки. Они все время раздавались с одного и того же места. Как только стало светать, я взял трех солдат и решил осмотреть место. Метров за 150—200 от нашего дозора на небольшой кочке заметил люльку, а в ней ребенка, от которого шли эти необычные звуки. Разглядеть все нам не удалось. Появились немцы, завязался бой. Я отдал приказ отнести ребенка в безопасное место. Когда бой закончился, поинтересовался его судьбой. Мне сообщили, что ребенка передали в партизанский отряд».

Есть продолжение, но сначала надо вспомнить, что такое кавалерия в Великую Отечественную. Уже никто не носится в сабельные атаки, это отучили делать еще в Первую мировую. Кавалеристы — та же пехота, только более мобильная. Так же сидят в окопах, так же бегают собственными ногами, так же ползают. Шашки — для парадов. Кони во время боя находятся в ближнем тылу, их берегут, используют для более длинных переходов и дозоров.

«Наконец поступил приказ войти в деревню. Выслав боковые и головные дозоры, взвод отправился выполнять боевую задачу. И тут левый боковой дозорный подал условный сигнал. Приблизившись, я неподалеку увидел убитую женщину, на спине которой лежал привязанный платком ребенок и заходился от плача. Забрать его мы не успели, начался бой. Только к вечеру враг был разбит. Взводу поступил приказ занять оборону. Меня не покидала мысль: что с ребенком? Как только начало темнеть, направился к месту, где лежала женщина. Но нас заметили немцы и обстреляли. Подо мной был убит конь, ранило одного бойца. Думали, подождем и снова пойдем. Но поступил срочный приказ, и взвод направился выполнять новую боевую задачу.

Много боев было еще на моем счету. Много пришлось пережить. Но все время перед глазами стояли дети, которых я видел у Осмоленика».

Вообще-то, личность автора письма не имеет прямого отношения к нашей истории, но все равно любопытно, посмотрим. В архивных данных советского Минобороны есть единственный Михаил Прокопьевич Деружинский из Абакана — 1905 года рождения, русский, беспартийный, участник Гражданской войны. В августе 1944-го (уже после «наших» событий) значился младшим лейтенантом в должности командира сабельного взвода в 57-м полку 7-го гвардейского кавалерийского корпуса. На войне с 1941-го, но только летом 44-го получил первую награду: под огнем вывел бойцов Войска Польского к своим.

podvignaroda.ru

Был за это представлен к ордену Красной Звезды, но наградной отдел согласился только на медаль «За боевые заслуги». (Это, к слову, даже не чисто боевая «За отвагу», для которой нужен другого рода подвиг.) В дальнейшем Деружинский все же завоевал еще два ордена Красной Звезды.

Как бы то ни было: есть два грудных ребенка. Один подобран живым, второй остался плакать под огнем. Жить с этим Деружинскому оказалось непросто, потому он и искал концы спустя почти 25 лет. Нашел ли, что ответил сельсовет — никто теперь не узнает. Уж и нету того сельсовета, а сам Осмоленик переименован в село Ударное (агрогородок). Пол младенцев тогда не посмотрели. Наверное, фронтовик сам понимал, что шансов мало.

Может, где-то еще живут эти дети.

Гражданские на войне

Этот эпизод мы вспомнили, чтобы примерно показать, как поживали здесь гражданские в условиях боевых действий. Напомним, уставы всех армий предписывают удалять население из мест предстоящих боевых действий — с настоящей эвакуацией, размещением, кормлением, привлечением к строительству укреплений и т. д. И все армии понимают, что это невозможно.

Но это фронтовая практика. В тылу, на оккупированной территории реальность имела некоторые особенности. Мы сейчас бредем по Лельчицкому району.

Здесь (не только, конечно), учитывая активность партизан, гитлеровцы уже с 1941-го шли на то, чтобы воевать с гражданскими. Возвели это занятие в стройную систему, она многократно описана. Активно привлекали полицию из местных, но не слишком ей доверяли... А как только военные начинают воевать с гражданскими — все летит к чертям.

Логика простая: напал кто-то на колонну или гарнизон — надо сжечь постройки в деревне. Убит солдат — расстрелять несколько гражданских. Этот инструмент называется «коллективная ответственность», им пользовались, чтобы сформировать отношение к партизанам, выбить или психологически подавить самых смелых и опасных.

В результате судьбы маленьких полесских деревень часто описаны обрывочно, не очень подробно — свидетелей нет. Или, пока были живы, было не до них. Тот же упомянутый Осмоленик и соседнее Замошье (лельчицкое — есть и другие уничтоженные деревни с таким названием) в июле 1943-го были сожжены, написано, что там убили около 40 жителей. Это, похоже, все подробности.

И мы помним, что жители — это женщины, дети и старики. Остальные-то в армии или в партизанах.

10+3

По пути к лысой горке среди деревьев и на самой возвышенности еще можно с большим трудом разглядеть сильно оплывшие ямки — это, похоже, землянки. Некоторые маленькие, а одна — побольше, метра три на четыре, настоящие хоромы.

Это мы проходим тот самый гражданский лагерь. Он, видимо, был небольшим, человек на 20. Географически здесь могли обосноваться как раз люди из Осмоленика и Замошья.

Вообще, такие поселения во множестве стихийно образовывались в окрестностях разных деревень в здешних краях. Если хаты горят в рамках мероприятий по «коллективной ответственности», в кого-то стреляют для профилактики — народ бежит в лес. В некоторых случаях это догадывались сделать заблаговременно, угоняли в лес скотину, переносили имущество, инструменты.

Если немцы или полицаи находили такой «городок» — поджигали, когда доходили руки. Народ перемещался в другое место. Чем глубже в болото — тем спокойнее.

Сидя в квартире, можно попытаться представить, насколько сложно выживать в таких условиях хоть сколько-нибудь долго. Особенно зимой. Особенно старым, больным, с детьми. Основные причины смерти — голод, холод, болезни (в основном тиф), мины.

В начале 44-го, когда сюда вернулись наши, немцы оборонялись от кавалериста Деружинского особенно упорно. Жестокие бои на этом рубеже шли месяца три, район отбили только в марте. Причем лагерь оказался между двух огней.

Хоронили своих в нескольких десятках метров от землянок. У пенька стоит плита: 10 имен и трое неизвестных. Вроде новая. Кто изготовил? Скоро узнаем.

Официального статуса у этого кладбища, похоже, нет. Хоть как-то обозначенные могилы — результат уже послевоенной деятельности тех, кто выжил, и родственников.

С тех пор ландшафт сильно изменился. Особенно за последние годы: глухое место, куда не добрался враг, стало гораздо менее глухим. Часть леса уже вырубили, там и сям следы лесовозов.

Но лысый пригорок никому не интересен, там ничего не растет. Есть только несколько крестов да половина воина.

Отличники взрывного дела

— ...К палочке приделываешь проволочку и ищешь, стукаешь вот так... — это один из выживших обитателей лагеря (не того, который мы видели, другого неподалеку) на пальцах показывает нам, как пользоваться самодельным саперным щупом, чтобы от нажатия не сработал взрыватель.

Похоже, дай ему эту мину, он и сейчас нормально разрядит.

— Да такие мины легко снимаются. Как нашел — разгребаешь аккуратно вокруг. Она в виде такого деревянного ящичка. Чтобы разрядить, надо крышку вот так...

Дальше мы не запомнили.

— А, ясно. Разрядил — и выкинул в кусты...

— Почему в кусты? — удивленно смотрит дедушка. — На рыбалку же надо было ходить.

Примитивные, дешевые Schützenmine 42 получились на удивление эффективными. Особенно против гражданских. Особенно против детей. В том числе после войны.

Фото: wikipedia.org

К приходу Красной Армии эту местность немцы плотно замостили противопехотными минами. Теперь-то они многими странами запрещены, а тогда в обороне применялись безо всякой меры. В результате местные вынужденно учились взрывному делу. На чужих ошибках.

У Сергея Федотовича Коноплича на том пригорке в лесу похоронен дед — умер от тифа, уже старый был. Самому в 44-м было 14 лет.

— А вы где были в это время?

— Мы по лесу ходили, прятались на болотах. Чего ушли? Так село спалили, вот и ушли. А немцы нас гоняли по этому лесу. Как-то немец за мной гнался, так хорошо, что такой попался: «Мальчик, до лясу, до лясу бежи». Другой бы и убил, а этот почему-то не стал. Тифом болели — и я, и мать с сестрой. Некоторые «немцами» сделались — перестали говорить. Воспаление головы такое... — рассказывает буднично, без эмоций уже. — А в районе Замошья кругом мины немцы клали. И военные наши гибли, и дети. Ну пошли за журавинами да подорвались, вот и все.

Подрывались, вообще-то, не только на минах. По рассказам дедушки, еще после войны у деревни стояли советские танки, подбитые во время нашего наступления.

— Брату моему 7 лет было, полез в тот танк снаряд доставать. Так разнесло, ничего не осталось. Это в 50-е уже... Потом приехали рабочие, порезали те танки да увезли.

Вообще, тема опасных предметов в этих краях балансировала на грани «и смех и грех». Дело в том, что в 44-м на кладбище в Замошье, прямо поверх могил, проходила немецкая линия обороны.

Надежный источник боеприпасов для послевоенных детей. Зачем? Ну как зачем...

— Если сосед «поганый», словил, например, нас в огороде, когда мы ягоды крадем, — так напихаешь ему тех патрончиков в дрова. Они потом в грубке стреляют.

Кстати

Из Замошья родом знаменитый Герой Соцтруда Павел Коноплич (да, не однофамилец, родственник Сергея Федотовича). У него интересная история. Весной 44-го в разведке тоже подорвался, потерял стопы. После войны научился водить трактор, ставил рекорды. Заработал на этом тракторе прозвище «полесский Маресьев».

Обстоятельства памяти

И Замошье, и Осмоленик (Ударное) после освобождения отстроили, они есть и сейчас. Выжившие обитатели лагеря вернулись по возможности на прежние места, но сегодня никого уже не осталось. В деревнях есть люди, чьи предки зарыты в лесу, но их все меньше. Стараются ходить на этот лесной мемориал.

Иван Мащиц — внук того бородатого Мащица, могилу которого мы видели на пригорке. Ему 63 года, он старается обустраивать этот импровизированный мемориал — насколько хватает личных ресурсов.

Вот на «основном», официальном кладбище в Замошье (том самом, где проходила оборона) строили новый мемориал взамен прежнего. Так выпросил там верхнюю разбитую половину старого памятника, на собственном прицепе как-то исхитрился притащить в лес...

Долго выяснял, систематизировал, насколько смог, даты и имена людей, похороненных на пригорке. Гранитная плита оставалась от прежнего памятника — попросил местного предпринимателя набить на ней эти имена. Тоже притащил в лес. Обстоятельств смерти и точных дат уже все равно не узнать — но хоть так. Это не протокольная память, а нормальная, народная.

Есть мем про «если не буду замечать, возможно, оно исчезнет». На самом деле он нормально работает, много чего уже так исчезло. Но тут мы заметили. Теперь некоторое время этот неформальный памятник со свинцовой медалью на плече будет существовать.

Но вряд ли долго.

Читайте также:

• Плохая тайна умирающей деревни. Что было деревенским полицаям за убийство евреев?

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onlíner без разрешения редакции запрещена. ng@onliner.by