Мы пригласили в рубрику «Неформат» экономиста, который, на наш взгляд, имеет достаточно опыта, чтобы систематизировать происходившее в последние месяцы и попробовать объяснить нам с вами причинно-следственную связь.

Кто это?

Александр Чубрик — директор Исследовательского центра ИПМ, занимается экономическими исследованиями с 1999 года. Работал в проектах международной технической помощи в Азербайджане и Туркменистане. Ведущий научный сотрудник Центра социально-экономических исследований CASE (Польша). С 2014 года входит в Консультативный совет при Национальном банке, с 2016-го — в научно-консультативный совет по вопросам социально-экономического развития при президиуме Совета Республики Национального собрания, с марта 2020-го — член Наблюдательного совета Банка развития.

В страшном сне не могло присниться

— Мы запутались в кризисах. Нефтяные войны плотно переплелись с коронавирусом, глобальный локдаун пугает… Вы могли бы обозначить основные факторы, которые сейчас влияют на нашу экономику и в чем выражается это влияние?

— Видимо, в этом году все мы страстно пожелали нескучного года под бой курантов, и он действительно оказался ни разу не скучным. Факторы для стран всего мира более-менее одинаковые. Самый главный из них — глобальная экономика в локдауне. В апреле в нем находилось до 4 млрд человек, в мае — около 3 млрд, но все равно цифра огромная. Международный валютный фонд в апреле выпустил прогноз под названием «Великий локдаун» (по аналогии с Великой депрессией). Недавно свежий прогноз выпустила Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), которая отметила, что падение мировой экономики при позитивном сценарии составит 6%, а при негативном — более 7%.

— Подобное нам не могло присниться даже в страшном сне еще год назад…

— Именно так. В начале этого года, когда «корона» уже начиналась, все говорили о некотором замедлении роста мировой экономики. Оказалось, что она глобально уходит в минус. Понятно, что подобное никакая страна не может пережить безболезненно. Механизмы уже описаны и проговорены миллиарды раз, один из них — поставщики не поставляют продукцию, которая была законтрактована, нарушаются производственные цепочки, производители не могут выполнить обязательства. Падают продажи, снижаются доходы и потребительский спрос, рынки, на которых мы привыкли работать, неожиданно исчезают. Вот что происходит сейчас в первую очередь.

На фоне всего этого истории с Россией, нефтью и газом, долгое время являвшимися основными ньюсмейкерами начала года, отходят на второй план, но надо понимать, что все равно стоимость газа остается большой проблемой. Беларусь, которая покупала у России газ даже в худшие годы хоть чуть-чуть, но дешевле, чем страны Западной Европы, сейчас едва ли не делает всю прибыль «Газпрома».

Получается довольно дурацкая ситуация: после падения внутренних цен на газ в России (после кризиса 2014 года) для белорусов ценник остался неизменным в долларах, а для русских — в российских рублях. В итоге разница в цене, по которой газ покупали белорусские компании и российские, стала трехкратной. Понятно, что в таких условиях конкурентоспособность белорусских товаров, зависящих от газа, улетучилась. Мы пытались это все как-то отыграть, но в итоге договорились на условия, которые оказались невыгодны нашим компаниям (для которых ничего не изменилось), но выгодны бюджету (который получил пресловутую «перетаможку», действовавшую до прошлого года).

Сегодня цена на российский газ для Беларуси выше, чем для стран Западной Европы. Это уникальная ситуация за всю историю наших с Россией взаимоотношений.

Что касается нефти, проблема была не в том, за сколько мы ее покупаем, важно было, за сколько мы ее продаем и сколько кладем в бюджет с продажи. Пока пошлины были высокими, все вроде было прекрасно, а тут получается, что, когда нефть подешевела до нынешнего уровня, пошлины практически обнулились и доходы бюджета, на которые мы рассчитывали, исчезли. А речь идет о сотнях миллионов долларов.

— Понятно, что случившееся сейчас — мгновенные эффекты, но что произойдет дальше?

— Нас наверняка ждет продолжение, даже когда мировая (и, возможно, российская) экономика начнет восстанавливаться. Представьте, многие экономики были поставлены на паузу, сейчас их необходимо запускать. Какой политик при этом будет «топить» за свободу торговли, открытый для внешних конкурентов рынок и так далее? Все, естественно, в первую очередь будут защищать национальных производителей. Протекционизм, который мы раньше наблюдали в основном в торговых войнах Китая и США, неожиданно становится применим практически ко всем странам. Робкие голоса экономистов о том, что свободная торговля и глобальные производственные цепочки позволяют быть гибкими и эффективными, тонут в единодушном мнении: «Мы должны защитить национального производителя».

Это значит, что белорусским компаниям, которые и без того на международном рынке чувствовали себя неуверенно, станет еще тяжелее.

Вторая проблема, которая нас коснется, наверняка будет связана с изменением миграционной политики в странах-соседях. В период, когда внутри страны растет безработица, очевидно, будут приниматься меры по ограничению притока рабочей силы из-за рубежа. То есть поляки и россияне, скорее всего, на фоне внутренних проблем подзакроют свои рынки для трудовых мигрантов (и белорусов в том числе). Это обернется дополнительной нагрузкой на белорусский рынок труда.

Наконец, давайте отметим, что существуют и наши внутренние, белорусские кризисы. Нацбанк все еще держится, заявляет, что не стоит тушить пожар бензином и включать печатный станок, но идея эта все чаще выползает на поверхность.

Усилия, прилагаемые годами нашим правительством, Национальным банком, по выходу из «мусорных» экономических рейтингов, уже начавшие давать результаты, могут пойти крахом из-за того, что сейчас происходит в банковском секторе. С такими вещами необходимо быть крайне осторожными. Мне кажется, не все понимают, что интегрированная напрямую в мировую экономику банковская система очень чутко реагирует на вмешательство извне. Да и белорусские вкладчики уже давно не наивные чукотские дети. Я искренне надеюсь, что удастся избежать серьезных последствий, но, как известно, надежда умирает последней…

У нас не овечка в яму упала, а целая экономика!

— Что сейчас происходит с частным и государственным секторами экономики, кому какая оказывается поддержка, кому ее не хватает?

— Я бы сказал так: на нынешнем этапе правительство присматривается к тому, что будет происходить с частными и государственными компаниями. Да, пакеты мер были приняты, да, какая-то поддержка была предусмотрена, но драматичного, масштабного падения экономики, какое сейчас видно во многих странах мира, пока не произошло.

Исходя из статистики, которой мы располагаем, катастрофического падения ВВП за май, по сравнению с апрелем, не регистрируется. Пострадал государственный сектор (в основном направления, ориентированные на мировой рынок), пострадал частный сектор (тут уже в значительной степени мелкий бизнес, ориентированный на внутренний рынок). Но краха, как в странах, переживших локдаун, не произошло.

Государственные компании поддерживались в последнее время совсем не так, как в «золотые» времена. Частные предприятия, я уверен, сейчас не ждут, что им просто дадут уйму денег, как это порой происходило, например, в странах, у которых национальная валюта является мировой резервной валютой. Но по крайней мере, были ожидания, что введут какие-то послабления по налогам, по аренде, причем не отсрочку, а значительное их уменьшение или вовсе временную отмену.

Безусловно, что-то было сделано, но не так много, как люди надеялись. Правительство просто сказало: ребята, в происходящем лучше разбираются местные власти, давайте делегируем решение этих вопросов им.

Но ключевая проблема такого подхода в том, что за подобной поддержкой фактически нет финансирования. При нашей централизованной системе госфинансов местные власти уже сейчас сталкиваются с серьезной проблемой падающих доходов, поэтому у них просто нет ресурсов, чтобы оказывать поддержку. А центральный бюджет напрямую на решение таких вопросов лишних денег вроде как и не предусмотрел.

Есть еще одна фундаментальная проблема. Все поняли, что кризис ударил по туристической сфере, общепиту, розничной непродовольственной торговле. Но ведь список этим не исчерпывается, пострадали в той или иной степени практически все секторы экономики. Всего сразу не учтешь, но у нас сразу постарались достаточно резко ограничить направления, на которые может распространяться поддержка, мол, чтобы не было злоупотреблений. Это ощутимо блокирует поддержку, делает ее малоэффективной, а значит — замедляет восстановление экономики.

Я всегда был ярым противником директивного кредитования и остаюсь им. Но в данном случае мы говорим о серьезном кризисе, о том, что микробизнес столкнулся с ситуацией, когда рынки у него просто исчезли. И эти люди могли бы перезапуститься, перестроиться и нормально работать при доступе к финансированию. Сделайте для них специальную программу дешевого кредитования, это спасет тысячи рабочих мест и даст возможность двигаться дальше людям активным, перспективным. Пускай для финансирования такой программы банковской системе выделят дешевые бюджетные средства, чтобы они могли выдавать кредиты по сниженным ставкам — это будет инструмент, который позволит мелким компаниям быстрее выйти из кризиса. И речь идет не о миллиардах долларов, а о сотне-другой миллионов белорусских рублей.

— А почему подобная поддержка не оказывается?

— Возникла ситуация, при которой очень сложно сориентироваться. Просто представьте: вдруг на привычный ход событий наложился резкий шок и объем решений, которые необходимо принять незамедлительно, вырос в разы.

То, что раньше можно было растянуть на несколько лет, теперь необходимо решать в течение месяца-двух. А тут еще и выборы на носу, и этот период — своеобразный такой затянувшийся шаббат, во время которого вообще что-то делать — грех. Помните библейскую притчу про овечку, которая упала в яму в субботу? Так вот, у нас не овечка в яму упала, а целая экономика. Надо что-то делать!

И еще один момент, который часто упускают из виду. Заботиться, спасая экономику, конечно, надо о любых предприятиях — и государственных, и частных. Но не следует забывать, что ключевой бенефициар — люди, ключевая цель — поддержка людей.

Работа все еще будет, но платить станут мало?

— Прогнозы безработицы от мировых и отечественных экономистов пугают, доходя порой до 25%. Насколько такие опасения оправданы, когда они могут сбыться?

— По большому счету цифры прогнозов сегодня зависят лишь от фантазии и смелости прогнозирующего. Я считаю, что все, что сегодня озвучивается, — это не прогнозы, а предположения. Даже прогнозы международных организаций — это оценка, которая исходит из того, что мы увидели по итогам пяти месяцев. «Прогнозы» на будущий год — это точно предположения, потому что изменения, которые происходят, невозможно учесть ни в каких моделях.

Беларусь никогда в жизни не переживала ситуацию, при которой безработица составляла бы 25%, по двум простым причинам. Первая — в нашей стране отсутствуют профсоюзы, готовые решительно отстаивать высокую зарплату, вторая — в стране отсутствует не то что щедрая, а даже базовая система поддержки безработных.

Исходя из первого пункта можно предположить, что работодатель в условиях кризиса может безболезненно снижать заработную плату, ухудшать условия труда, не опасаясь давления со стороны профсоюзов. А это значит, что рабочие места, скорее всего, будут исчезать медленно, просто оплата труда снизится.

Со вторым пунктом также все просто. Если бы в Беларуси была такая поддержка безработных, как в Испании, то безработица в стране тоже была бы в разы выше — зачем работать, когда можно получать деньги просто так. Но у нас выбор невелик: не хочешь работать — ходи нищим. Белорусы не хотят быть нищими, они готовы работать. Главное, чтобы рабочие места были (а их вот как раз таки становится меньше — кризис ведь).

Поэтому я предполагаю, что 25% безработицы у нас в стране не будет никогда, но вместе с тем она станет все же явлением не временным, а длительным (скажется, например, то, что многие белорусы не смогут, как в прежние времена, поехать на заработки в Польшу и Россию). И все это потребует определенных решений и действий.

Повторюсь: так как у нас нет жесткого регулирования зарплат и условий труда профсоюзами, все пройдет с точки зрения занятости достаточно «лайтово». Но при этом жестко с точки зрения падения доходов.

— Наиболее пострадавшими в результате пандемии признаны сферы туризма, общепита и розничной торговли. Насколько велики потери, может ли это существенно сказаться на экономике страны?

— Самый большой негативный эффект от того, что происходит в нашей экономике, не измеряется деньгами, вкладом в прирост ВВП или процентом занятости населения. Он измеряется доверием. Когда ты работаешь, нанимаешь людей, платишь налоги, то чувствуешь свою причастность к тому, что делаешь страну лучше. Я неоднократно сталкивался с представителями местного бизнеса в регионах, которые действительно горели своим делом, были искренними патриотами места, где живут. Им реально в кайф, когда получается сделать жизнь родного города/поселка/деревни лучше.

Но здесь в кризисный момент государство им говорит: вы не МАЗ, ориентироваться на вас не будем. Выплывете — хорошо, не выплывете — ну и фиг с вами. И здесь срабатывает вопрос доверия. Люди (те самые, активные предприниматели, патриоты) думают: а может быть, когда все закончится, лучше свинтить отсюда и делать бизнес в другом месте? Или уйти в тень? Или вообще опустить руки?

Доверие, которое начало возрождаться в последние годы, таким пренебрежением может быть неожиданно и резко подорвано. И вот это — главный негативный эффект. Ты можешь быть активным инвестором только тогда, когда доверяешь партнеру (в нашем случае — государству). Ты должен хотеть работать дальше в этой стране, этом регионе.

Взаимодействие с представителями бизнеса — это достаточно тонкие вещи. Это же не бездушные роботы, которых ты можешь сдать на металлолом и купить новых. Это — люди, новых нет, останутся все те же.

Порой кажется, что мы хотим сказать: государство должно было поддержать общепит за его заслуги перед отечеством. Нет! Оно должно было его поддержать, как и всех остальных граждан, по умолчанию. Если нет ресурсов — то по крайней мере регуляторными мерами, да хоть бы добрым словом! Потому что в ином случае возникает вопрос: если есть сектор, который вносит маленькую лепту в ВВП государства, так что, на него можно наплевать, потому что он несущественный? Сама постановка вопроса звучит парадоксально.

Когда достигнем дна?

— Могут ли «лечь» другие сферы экономики? Если да, можно ли это предотвратить, делается ли что-то для спасения сейчас?

— Я уже говорил про компании, работающие на тех экспортных рынках, которые или провисли, или вовсе исчезли. Все эти проблемы так или иначе приходят в финансовый сектор. Если любую компанию начинает «штормить», это очень быстро становится проблемой для обслуживающего ее банка. И при достаточно большом количестве «штормящих» компаний непогода может перекинуться и на банки. Идем дальше: уязвимый финансовый сектор — в итоге неизбежно уязвимая экономика страны в целом.

Есть еще одна проблема (которую, правда, можно обернуть в возможность). Если у некой компании сейчас на экспортных рынках происходит изменение производственных цепочек, то она может воспользоваться этой возможностью и встроиться в такую цепочку вместо, например, Китая. Но, с другой стороны, таких желающих сейчас тьма. И угроза заключается в том, что «чужаков» могут выбрасывать с рынков, заменяя национальными компаниями. Тяжелее всего воспользоваться возможностями и избежать рисков будет госкомпаниям, которые наименее гибкие.

Для общепита и различных компаний, обслуживающих потребителей, кризис в ближайшее время не закончится. Он перейдет на второй этап, когда они столкнутся с падением потребления. Важно помнить, что люди сокращают потребление не сразу. После шока, произошедшего из-за самоизоляции, следующим эффектом станет общее падение доходов населения.

Вы, возможно, вспомните, как во время кризиса 2015—2016 годов довольно долго потребление падало медленнее, чем доходы, а после рухнуло. Люди надеялись, что кризис пройдет быстро, сглаживали расходы за счет кредитов, собственных сбережений, но затем, разобравшись, что это надолго, резко сократили свои расходы.

— Нельзя сказать, что правительство не делает ничего для того, чтобы преодолеть кризис. Вот недавно о результативности мер по поддержке производства говорил министр экономики Александр Червяков в интервью на БТ. Он сообщил, что в третьем квартале экономика начнет восстанавливаться…

— Здесь надо определиться, по отношению к какому периоду будет происходить это восстановление. Если по сравнению с резким шоком и глубоким спадом второго квартала этого года — да, восстановление, пожалуй, начнется. Но по сравнению с аналогичным периодом прошлого года это будет по-прежнему падение, причем глубокое. Выхода в плюс в третьем квартале я бы, к сожалению, не ждал.

— Давайте поговорим о дне. Сейчас можно услышать различные мнения: с одной стороны — оптимистические, про то, что мы уже вышли на плато и скоро начнется стабильный рост, с другой — пессимистические предположения о том, что все плохое только впереди. Вы оптимист или пессимист? Возможно, относитесь к некоему третьему лагерю? Строя прогнозы (или, если хотите, предположения) на ближайшее экономическое будущее страны, какой сценарий вы видите и почему?

— Если бы наше интервью состоялось три недели назад, об этом можно было бы красиво поговорить. Сейчас рассуждать сложно вдвойне, потому как на «коронакризисные», нефтегазовые и прочие негативные эффекты у нас накладываются политические риски. Ситуация складывается сложная, неприятная, последствия могут быть примерно такие же, как в 2010 году, когда мы были серьезно отброшены назад в наших отношениях с Западом. А сейчас диверсификация внешней торговли для нас намного критичнее, чем даже в те непростые времена.

Я считаю, рановато надеяться, что мы достигли дна. К сожалению. И далеко не факт, что мы достигнем его в этом году. Но тем не менее я оптимист и знаю, что за последние восемь лет в стране произошло довольно много позитивных изменений. Даже если посмотреть на то, как менялись составы правительств, взгляд на частный сектор и сектор госпредприятий, мы увидим перемены, которые не проходят бесследно. Если больше смотреть не на риторику, которую мы слышим, а на конкретные действия, то можно заметить, что здравый смысл в экономической политике проявлялся намного чаще, чем принято думать. Наша экономика исчерпала запасы административного ресурса в том виде, в котором он был в тучные годы. «Выгребать» сегодня можно только путем непростых рыночных преобразований, и вот это вселяет в меня оптимизм…

— То есть оптимизм вселяет то, что мы вынуждены будем прийти к реформам вне зависимости от желания и политической воли?

— Абсолютно верно, есть вещи, которые просто жизненно необходимы, в том числе с политической точки зрения. Реформы произойдут не потому, что нас уговаривает Всемирный банк или грозится не дать денег МВФ, они неизбежны, потому как экономические законы отменить невозможно.

Читайте также:

• Разговор с историком о том, почему в апреле 1986-го молчали о Чернобыле
• Что делала с белорусами война и чума? Разговор с археологом, который все видел своими глазами
• Хуже, чем в 1999-м и 2008-м. Говорим о глобальном кризисе

Хроника коронавируса в Беларуси и мире. Все главные новости и статьи здесь

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Самые оперативные новости о пандемии и не только в новом сообществе Onliner в Viber. Подключайтесь

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by