Разобраться в необъятном количестве причинно-следственных связей, приведших нашу школу к тому, что большинство толковых учителей, вспоминая о ней, как правило, только горестно вздыхают, не просто сложно — это невыполнимая задача. Мы пробовали лишь наметить самые больные точки, но, даже пройдясь по верхам, поняли, что ситуация действительно аховая.

В качестве приглашенных гостей на этом народном интервью выступили люди, уже неоднократно высказывавшиеся на Onliner на тему образования. Это преподаватель математики и физики c 30-летним стажем, соучредитель центра «100 баллов» Евгений Ливянт и учительница физики с 30-летним стажем Елена Михаленко. В зале — ученики старших классов, небезразличные к своей профессии педагоги и студенты, вспоминающие, каково это было — учиться в белорусской школе.

И конечно, как всегда, генеральным партнером проекта выступает компания velcom | A1.

О чем тут речь?

• Настоящая цена оценок
• Что сделать прямо сейчас? Ничего!
• Про однообразие и обеды, которые портят статистику
• Кому и что должен учитель?
• Образование может быть с вау-эффектом?
• Вспоминаем позитивные примеры и расстраиваемся
• Почему чиновники аплодируют телевизору?

Настоящая цена оценок

Журналист Onliner Дмитрий Корсак:

— Давайте начнем с общего. Экзамены по вашим предметам уже закончились. Как вы оцениваете уровень подготовки детей?

Преподаватель Евгений Ливянт:

— В основном ко мне приходят ученики 10—11-го класса. Понятно: первое, что необходимо сделать, — это оценить их уровень, чтобы отталкиваться от него в ходе дальнейшей работы. По моим наблюдениям, у большинства учеников, перешедших в 11-й класс, знания по математике приблизительно на уровне 8-го, иногда 9-го класса. И это — очень неплохой вариант. Приходит достаточно много одиннадцатиклассников, которые имеют уровень подготовки 5—6-го класса, есть немало тех, кто не может сложить дроби.

Дмитрий Корсак:

— Получается, это своеобразный диагноз школе? Ученики 11-го класса в ней сейчас по уровню образования фактически девятиклассники?

Евгений Ливянт:

— Все сложнее. Школьная программа — это комплекс: знания, умения и навыки. И я говорю, что большинство одиннадцатиклассников помнят математику на уровне 8-го класса, понимают то, что они запомнили, и могут это применить на практике. То есть многие слышали и даже запомнили что-то из более поздней программы, но времени на осмысление и отработку нового навыка на уроке не хватило.

Преподаватель Елена Михаленко:

— Скажу честно, я проводила уроки в 8-м, 9-м, 10-м и 11-м классах. Практически на каждом уроке мне приходилось повторять с детьми как найти делимое, делитель, неизвестное, множитель. Это — база начальной школы, и я постоянно сталкиваюсь с тем, что ее у школьников нет. Я знаю своих коллег, знаю, что ребенок учится у очень хорошего учителя математики. Он просто не включается в обучающий процесс. Вообще никак. У него нет абсолютно никакой мотивации.

Дмитрий Корсак:

— А что вы скажете о физике?

Евгений Ливянт:

— Здесь все проще. Когда ко мне приходит новый ученик по этому предмету, я его вообще не проверяю. Потому что практически наверняка он не знает ровно ничего. От слова совсем. Поэтому все проходим с нуля. Конечно, есть исключения, их я выявляю, узнав, в какой школе ребенок учился. В Минске есть около десятка средних учебных заведений, в которых детей физике учат так, что у меня есть надежда: будет от чего оттолкнуться.

Что сделать прямо сейчас? Ничего!

Дмитрий Корсак:

— Это говорит о том, что у нас подавляющее большинство учителей «ни о чем»?

Евгений Ливянт:

— Ни в коем случае! Моя любимая поговорка — «Простота хуже воровства». Я слышал множество простых рецептов что-то в образовании поменять к лучшему, все они оказывались чушью.

В моем понимании, это глобальная проблема, глобальный кризис. Когда у меня спрашивают: «Что бы вы предложили сделать именно сейчас?» — отвечаю: «Ничего». Сначала надо хотя бы констатировать факты, описать действительность максимально честно. А потом уже садиться и думать думу. И этим должно заниматься множество честных и ответственных людей, которым это интересно. А после они должны много обсуждать и спорить — не для того, чтобы определить, кто крайний, а для того, чтобы понять, какие предпринять первые шаги на пути решения проблемы.

Практика показала. Любое скоропалительное действие в системе образования, совершенное даже с самыми благими намерениями, приводит к обратному эффекту.

Дмитрий Корсак:

— Давайте тогда попробуем хотя бы начать оценивать. Если говорить об основных проблемах, какие бы вы выделили?

Елена Михаленко:

— Я не компетентна в программе начальной школы, но все же предположу: что-то там пошло не так. Возможно, слишком увлеклись игровыми методиками, возможно, учителям там сократили время на закрепление знаний, но я считаю, что у детей в старших классах не сформированы те навыки, которые должны были появиться в начальных.

К этому стоит добавить проблемы в логике обучающих курсов: какие-то темы выбросили, а то, что они связывают другие параграфы, забыли. Или что-то выбросили из математики, а оказалось, что оно понадобится в физике. Также упомяну постоянный цейтнот в обучающем процессе, хроническую нехватку времени на закрепление знаний, отсутствие мотивации у самих детей. Я работаю в самой обычной школе, расположенной, как говорили раньше, на рабочей окраине. Могу сказать, что классы очень сильно различаются, хотя их никто специально не подбирал. В одних дети хотят учиться, и за два часа я успеваю дать довольно много. А есть классы, где учиться абсолютно невозможно, даже если хочешь это делать. И проблема в том, что у учителя нет никаких инструментов, чтобы как-то утихомирить тех, кто пришел в класс срывать уроки.

Евгений Ливянт:

— Каждый из пунктов, которые перечислила Елена, крайне важен. Лично я считаю, что беда начальной школы заключается в том, что ее программу перегрузили всякой ерундой. В программу начальной школы напихали то, что ребенок в таком возрасте понять не может, да ему это и не надо. А вот важную базу, на которую после опираются все последующие классы, урезали.

Также я бы отметил абсолютное отсутствие какого-либо внятного законодательства в сфере образования. У нас нигде не прописаны права и обязанности никого из участников образовательного процесса: ни учеников, ни их родителей, ни учителей, ни руководства школы. Раньше проблемы в школах решались на уровне понимания, что такое хорошо, а что такое плохо. Сегодня эти грани оказались очень размытыми. Для любого утверждения требуется обоснование.

Поэтому я уверен, что необходимо законодательно прописать максимальное количество сценариев, которые могут произойти в школе. Учитель не должен каждый раз решать, что делать, если ученик опоздал на урок или срывает процесс обучения. Между прочим, все эти моменты прописаны в законодательстве многих стран мира. Почему у нас этого нет?

Но главная проблема — отказ признавать кризис нашей системы образования на государственном уровне. Это необходимо сделать. В кризисе нет ничего катастрофического. Мы пережили множество экономических кризисов, и они не стали для страны фатальными, главное — чтобы научились на ошибках. Ничего зазорного в признании существования серьезной проблемы нет, беда в том, что без этого признания у реформаторов сбиты ориентиры.

Дмитрий Корсак:

— «Кризис» — это общее слово, могли бы вы его как-то расшифровать?

Евгений Ливянт:

— Пожалуйста! Мы проверяли (в том числе и на Onliner) широту знаний нынешних старшеклассников. 99% из них не знают ни одного стихотворения наизусть. 99% старшеклассников не смогут с ходу рассказать ни одного закона физики, ни одной теоремы. Мы проводили такие исследования впервые в 2010 году, опрашивая более чем 200 выпускников школ и студентов первых курсов вузов (БНТУ и БГУ). Прошло девять лет — ситуация не могла ухудшиться (потому что хуже уже некуда), но я уверен, что она не улучшилась.

В 2010-м меня пригласили на одно из белорусских телевизионных ток-шоу, я предложил в прямом эфире повторить этот эксперимент заместителю министра образования. Он согласился. После меня пригласили в министерство — оговорить условия. Я сказал, что готов на любое исследование при одном условии: номер школы мы назовем в последний момент, и сделаю это я. После нескольких встреч со мной, когда возникло понимание, что есть лишь один этот пункт, по которому со мной нельзя договориться, на телевидение пришло письмо о том, что Минобразования больше не сотрудничает с каналом по этому вопросу…

Собственно, в этом и есть глобальный кризис.

Строятся школы, десятки тысяч людей регулярно ходят на работу, на это тратятся огромные деньги и временные ресурсы. А на выходе что? Возможно, не надо знать стихи наизусть, может быть, нет необходимости запоминать теоремы и законы физики. Но давайте тогда зададимся вопросом: «А что тогда надо знать?» Если надо — вычислим этот минимум и проверим, насколько он присутствует в головах школьников. Но я уверен — результат все равно окажется тот же.

При этом я хочу отметить: за тридцать лет работы вижу, что интеллектуальный уровень молодежи как минимум не падает, а может, и становится выше, их желание учиться также не уменьшается. Ежегодно через мои руки проходит сотня детей, и, глядя на каждого десятого из них, я думаю про себя: «Как же тебе, парень/девушка, повезло! Какие светлые мозги! У меня и близко таких нет, только знания и опыт». Поэтому истории про то, что «раньше трава была зеленее, а мы с вами ого-го!», считаю несостоятельными.

Про однообразие и обеды, которые портят статистику

Илья, читатель из зала:

— Я уже защитил диплом, работаю в Rozum Robotics. Часто в обсуждениях нашего образования мелькают вопросы о мотивированности и профориентации. Может быть, некоторым ученикам действительно не нужна математика? Может, они мечтают стать поварами или дальнобойщиками? Но ни Министерство образования, ни школа не ставит этих вопросов.

Дмитрий Корсак:

— А как вы смотрите на то, что вопросы эти все же должны задавать ответственные мама с папой, а не учителя? По идее, родители по умолчанию заинтересованы в счастливом будущем детей. Если этого нет, никакой педагог ситуацию не исправит. Почему-то принято считать, что учитель обязан мотивировать, контролировать, следить, подталкивать. Доходит до абсурда — у нас в стране педагоги следят за пустотой холодильника или исправностью печного отопления… Но ведь на самом деле педагог должен просто учить. Это уже нелегкий труд, зачем навешивать на него что-то дополнительно?

Илья, читатель из зала:

— Возможно. Но все равно должен быть кто-то, кто объяснит, зачем нужны эти знания. Учителя действительно перегружены кучей бреда, я с этим согласен. Прочувствовал на себе — уроки математики в моей школе превращались в классные часы, где сорок пять минут четыре дня в неделю обсуждалось, что некоторые из учеников (и я в их числе) не питаются в столовой и портят статистику школы. Я говорю на полном серьезе. Я ходил в музеи, на хоккей, обсуждал обеды, мы делали все что угодно, но только не занимались математикой. Откуда, скажите, возьмутся знания и мотивация?

Евгений Ливянт:

— Современный мир требует от школы разнообразия. Когда я служил в армии, нам было запрещено говорить «однообразно» — за это наказывали. Надо было говорить: «В армии все должно быть единообразно». Наша система образования семимильными шагами движется к однообразию… Простите — единообразию. Это — уничтожение гимназий, объединение профлицеев и колледжей. В 2008 году были закрыты профильные классы, сейчас их вроде как открыли заново, но ведь так не бывает: ты что-то уничтожил, а после без последствий все «отмотал назад». Так вот — двигаясь в сторону единообразия, мы двигаемся к деградации системы образования.

По мере того, как ученик идет от первого класса к выпускному, у него должно быть все больше возможностей выбора. Я пришел работать в школу в 1988 году, она располагалась в Кунцевщине, на окраине Минска, за ней уже простирались свекольные поля. У нас на тот момент были хореографические классы, классы с углубленным изучением французского языка, экспериментальные классы для начальной школы, где четырехлетнюю программу пробовали проходить за три года. Был даже класс с мультипрофилем, где каждый из учеников в один из дней сам решал, на какие уроки ему ходить. Одна из учениц этого класса, например, этот день полностью посвящала математике, потому что запустила ее и хотела наверстать. Все эти эксперименты были тогда возможны, они приветствовались, и разнообразие нарастало. Но в какой-то момент все скукожилось и сошло на нет.

Читатель из зала:

— Каждому ученику от школы нужно что-то свое, что же делать? Одним преподавать одно, а другим второе?

Елена Михаленко:

— Конечно, было бы логичнее дать распространение профильным классам, потому что, как бы ты ни старался, ввиду ограниченности времени ориентируешься на средний уровень. Если в классе никто не претендует на оценку выше семи и даже не пытается к ней подобраться, зачем показывать, как решаются задачи на десятку.

Есть много слабых в физике детей, они не хотят ее изучать и говорят об этом открыто, но при этом не мешают учиться другим. Я этих детей никаким образом не гноблю и не наказываю, ставлю им три-четыре балла, даю посильные задания, чтобы оправдать эту оценку. Многие из них просто уже сделали свой выбор в жизни.

У меня в классе был мальчик, который вообще ничего не делал на уроках, просто сидел и рисовал. Но рисовал — гениально. И как я могла против него что-то иметь? Он уже нашел свое призвание.

А вот для детей, которые мешают работать другим, должна быть определенная законодательная база. Например, позволяющая повлиять на их родителей.

Кому и что должен учитель?

Евгений Ливянт:

— Преподаватель абсолютно беззащитен, ему бессмысленно в случае ЧП ждать поддержки от администрации. Говорят, что у учителей есть профсоюзы, но это скорее как суслик, которого не видно, но он есть.

Кодекс об образовании можно нарушать абсолютно безнаказанно. В нем прописано, что в классах обычной школы не может быть больше 25 учеников, а лицея и гимназии — не более 20 учеников. В большинстве школ Минска уже сегодня 30—35 учеников, и ничего страшного. В кодексе прописано, что в гимназиях учатся только в первую смену, но потихоньку начинают учиться и во вторую. Есть еще масса примеров самых разнообразных нарушений. Поэтому проблема не только в отсутствии необходимого законодательства, но и неумении применить и исполнить то, что есть уже сегодня.

Елена Михаленко:

— Признаюсь честно, мне крайне редко приходится сталкиваться с тем, что я себя чувствую незащищенной как учитель. Если ко мне приходят родители с «наездами», то, как правило, достаточно разъяснить свою позицию — и проблема исчерпана.

Да и «наезды» эти в большинстве своем звучат очень смешно. Например, есть такая вещь, как лабораторные работы. Они проводятся сейчас очень глупо, так как у детей всегда есть тетрадь на печатной основе и они заранее знают все вопросы, которые им будут заданы. Мало того, они могут все задания сделать заранее с родителями. И вот ко мне приходит папа и, глядя в глаза, говорит: «Как может быть восьмерка, а не десятка? Я лично все проверял, мы все списали из интернета!» Приходится ему объяснять, что потому-то и восьмерка, что из тех данных, которые получил ваш ребенок, ответ, который он записал, не следует…

Но ко мне часто приходят не с «наездами», а с вопросами, и это очень правильно. Честное слово, начинаешь смотреть на ребенка по-другому, если видишь, что его родителям не безразлично.

Дмитрий Корсак:

— Что делать родителям, которые хотят обратить внимание педагогов на своего ребенка? Как добиться, чтобы учитель помог, если чувствуешь, что помощь необходима?

Евгений Ливянт:

— Перед тем как обращаться за помощью, попробуйте начать с малого — проверьте два пункта: прочитал ли ребенок параграф, который ему задали, и попытался ли сделать самостоятельно домашнее задание, прежде чем сказать: «Я ничего не понял».

Мой опыт показывает, что чаще всего это не сделано, а в этом случае совершенно бессмысленно призывать на помощь педагога.

Вы, по сути, просите учителя о чуде: чтобы ребенок, не приложив никаких усилий, не прочитав и не попытавшись что-либо понять, получил из пустоты нужные знания.

Хорошее образование — это как работа у станка. Им необходимо заниматься регулярно и усердно.

Образование может быть с вау-эффектом?

Дмитрий Корсак:

— Вы говорите об образовании как о каком-то механическом процессе.

Евгений Ливянт:

— Во многом это действительно так.

Дмитрий Корсак:

— А как же мечты о том, чтобы образование было неким увлекательным приключением?

Евгений Ливянт:

— Приключения — это, конечно, замечательно. Но представьте себе, что ваш ребенок пошел в школу и у него на всех шести уроках — приключения. И на следующий день то же. И через неделю, и через месяц... Вау-эффект не срабатывает, когда его пытаются вызвать шесть раз на день. Для того, чтобы он возник, надо большую часть времени спокойно и сосредоточенно работать. Поэтому обучение — это в своем роде действительно механический процесс, который при хорошем подходе может вас радовать редкими вау-эффектами.

Оксана, читательница из зала:

— Может быть, имеет смысл приблизить изучение физики к жизни? И вообще, что для вас является показателем успешного усвоения школьного курса физики?

Евгений Ливянт:

— Расскажу на личном примере. Я в молодости разработал экспериментальный курс по физике для учеников 5-го класса. Там не было ни одной формулы, все знания получали через опыты и обсуждения. На одном из уроков мы говорили про пять факторов, влияющих на испарение жидкости. За ходом этого урока наблюдала коллега. Теперь эта коллега — уже много лет моя жена. Она говорит: «Ты знаешь, от чего зависит скорость испарения. Почему же не применяешь эти знания на практике, когда развешиваешь белье?»

Я считаю, что для большинства людей, не собирающихся изучать физику углубленно, она нужна на уровне именно таких, приземленных прагматичных знаний, которые можно использовать в повседневной жизни. У человека должны возникнуть в голове причинно-следственные связи.

Сегодня же, когда мы спрашиваем взрослых людей о причине смены времен года, ответить более-менее внятно могут только менее 5%.

Вспоминаем позитивные примеры и расстраиваемся

Сергей, читатель из зала:

— Елена, Евгений, могли ли бы вы назвать пять положительных изменений в системе образования за последние пять лет. Хоть какие-нибудь положительные, пожалуйста! (зал засмеялся и зааплодировал. — Прим. Onliner).

Елена Михаленко:

— Мне кажется положительным то, что хоть в каком-то виде вернули профильные классы. То, что вернули УПК в 10—11-м классе, наверное, тоже хорошо….

Евгений Ливянт:

— Я бы добавил третий пункт — учителям высшей категории разрешили не пересдавать каждые пять лет экзамены на подтверждение этой самой категории. Дело в том, что в отличие от медицины, где постоянно необходимо получать обновленные знания, наше ремесло достаточно консервативно. В зале, вижу, сидит мой выдающийся коллега из Жлобина, учитель физики Анатолий Сафонов. Если бы он пошел сдавать такие экзамены, то наверняка смог бы рассказать много нового каждому члену приемной комиссии.

Елена Михаленко:

— Согласна, этот экзамен ничего не говорил о квалификации педагога, а только отнимал у него массу времени. Получилось три пункта… Больше я не могу ничего вспомнить.

Кирилл, читатель из зала:

— Как вы, как учитель, понимаете фразу «исполнить свои должностные обязанности»? Это значит научить чему-то всех или вывести класс на какую-то среднюю оценку?

Елена Михаленко:

— Что касается должностных обязанностей… Их у учителей сейчас столько… Надо быть очень мудрым человеком: вычленяя главное, делать то, что действительно нужно. Потому что, если следовать буквально всем предписаниям, психологическое выгорание и разочарование в профессии произойдет очень быстро.

Дмитрий Корсак:

— Что бы можно было из этого длинного перечня изъять?

Елена Михаленко:

— Например, вопросы с питанием. Пару лет назад ввели оплату его через карточки и говорили, что это разгрузит учителя. Ничего подобного! Все равно педагог отвечает за то, что кто-то из детей не поел, или за то, что некоторые родители не умеют пользоваться электронными платежными системами… В общем, произошел обратный эффект: проблем стало только больше. Между тем в странах с высоким уровнем жизни и продвинутой системой образования ребенок приносит в школу свой ланч-бокс и ни у кого это не вызывает вопросов. Ну не любит он кашу с котлетами из столовой, а хочет есть то, то приготовили родители. Почему из этого делают проблему?

Электронные дневники и журналы в том виде, в котором они есть сейчас, — это тоже украденное время учителя и ничего больше. Теперь надо заполнять и бумажный журнал, и электронный. Причем каждый из них — по-своему.

Когда я говорю обо всем этом, мне самой становится странно. Я пришла в школу, когда еще не распался Советский Союз. Казалось бы, нам твердят, что мы жили в тоталитарной стране, но тогда бумажной отчетности было в разы меньше! Я проводила родительское собрание и просто разговаривала с пришедшими на него людьми. Если бы мне сказали, что вскоре придется писать протокол родительского собрания, никогда бы не поверила. Или посещение детей на дому — кто мог представить, что по итогу на каждого из них придется писать акт обследования жилищных условий? Учеников может быть 35 в классе! Это совершенно бессмысленная, изматывающая работа.

Дмитрий Корсак:

— Скажите честно, в чем, на ваш взгляд, смысл всей этой бюрократии?

Елена Михаленко:

— Вот честно — не знаю. Возможно, знают те, кто доводит до нас приказы заполнять эти бумаги. Я когда-то приняла для себя решение не брать на себя классное руководство. Слава богу, администрация моей школы пошла в этом вопросе навстречу. Наверное, если меня заставят его взять и делать то, что противоречит моим убеждениям, я уйду из школы.

Читатель из зала, педагог Анатолий Сафонов:

— Эта бумажная волокита нужна только тем, кто создает бумаги. Иначе эти люди останутся безработными. (В зале громкие аплодисменты. — Прим. Onliner).

Читатель из зала Дмитрий:

— Возможно, эта бюрократия нужна для того, чтобы в случае чего найти крайнего. Любая жалоба, даже если она очевидно надуманная и нелогичная, может повлиять на рейтинг учреждения образования. Поэтому основная задача ее администрации — сделать так, чтобы вопрос решился на месте.

Например, ребенок на физкультуре вывихнул палец. Это совершенно рядовая ситуация, очевидно, что от нее никто не застрахован. Но после такого ЧП, если предать дело огласке, обязательно последуют объяснительные от учителя, дежурного учителя, после дежурный администратор будет писать объяснительную в управление…

Вроде как все сводится к тому, чтобы учреждение образования не допустило ошибки. Но на деле что должна делать школа, а что нет, каковы четкие обязанности классного руководителя, нигде в законодательстве не прописано. Поэтому можно требовать что угодно.

И ясное дело, что чиновникам выгодно документировать любой, даже самый незначительный шаг рядовых исполнителей. Но в этом нет абсолютно никакого смысла хотя бы потому, что, если случится ЧП, все в итоге получат по шапке вне зависимости от того, прикрылись они бумажкой или нет. То есть в этот абсурд совершенно не верят даже сами чиновники.

Почему чиновники аплодируют телевизору?

Елена Михаленко:

— И здесь выявляется еще одна очень серьезная проблема. Мы говорили про творчество на уроках — такое обучение могут создавать только учителя определенного склада ума и характера. Я думаю, всем понятно, что творческий человек под давлением того бумагооборота, что существует у нас сейчас, жить не может. Эта бюрократия вымела из школ очень много высококлассных, нестандартно мыслящих, творческих учителей. Остаются, наверное, только творческие люди моего поколения, которым, с одной стороны, не так много осталось работать, а с другой — уже боязно что-то менять в жизни. В молодых эта система убивает на корню творческое начало.

Евгений Ливянт:

— Требовать от учителей, чтобы они все поголовно были творческими, нелогично, несправедливо и, мне кажется, даже аморально. Этого можно хотеть, об этом можно мечтать, но не требовать. Если вы хотите, чтобы таких учителей было больше, им надо помогать, их надо защищать. Когда на родительском собрании встают неадекватные родители и начинают «выносить мозги» хорошему творческому учителю, вы должны понимать, что если этого педагога не защитить, то его рано или поздно загнобят. Он уйдет, и от этого пострадает в первую очередь ваш ребенок!

У меня есть примеры того, как родители кусали локти, когда педагог уходил из школы и говорили: «Надо было не молчать, почему мы не защитили». Но было уже поздно. Поймите, защищая хорошего учителя, родители поступают очень прагматично.

То же касается и корпоративной солидарности. Лет десять назад был резонансный случай. Учительница математики вылила ребенку на голову напиток и высыпала чипсы. Педагога заклеймили и чуть ли не собирались линчевать. Я же спрашивал в прямом эфире на одной из телепередач: а вы не задумывались, где эта учительница взяла напиток? А где она взяла чипсы? Сколько раз до этого она не могла ничего сделать с учениками, которые приносили все это на урок, ели и игнорировали ее призывы к порядку?

Я точно знаю, что эта учительница была высококлассным специалистом. Выйдя после случившегося в учительскую, она написала заявление на увольнение. Общаясь с чиновниками Министерства образования, я неоднократно слышал: «Молодец, что заступился». Один из них, занимавший высокий пост, добавил: «Когда вы говорили, я встал дома перед телевизором и зааплодировал. Можете спросить у моей жены». Эта картинка очень ярко отражает происходящее…

Дмитрий, читатель из зала:

— А может, просто все вернуть на двадцать лет назад? Взять старые классические учебники, найти старых учителей, вернуть их и попросить восстановить все, что было «реформировано»?

Дмитрий Корсак:

— Действительно, возникает ощущение, что наша система образования на каком-то этапе круто свернула в неправильную сторону и за последнее десятилетие все ее «достижения» — это возврат старых практик, от которых в свое время неразумно отказались. В какой момент все сломалось?

Евгений Ливянт:

— Лично я уверен, что этой точкой был 2008 год. Уже неоднократно говорил: сегодня я могу без подготовки рассказывать о достижениях нашей страны в абсолютно любой сфере — везде можно найти что-то положительное, возможно, неоднозначное, но интересное, передовое. Есть только одна область, в которой за последнее десятилетие не было создано совершенно ничего положительного. Как вы поняли, это — система школьного образования.

Елена Михаленко:

— 2008 год, конечно, запомнился. Закрытие профильных классов больно ударило по всем, в том числе по школам с музыкальным или художественным уклоном. Это была очень серьезная потеря. Но на самом деле все начало падать вниз еще раньше.

Я не могу не вспомнить своего отца, он был одним из лучших учителей физики в Беларуси, в 2001 году умер от второго инфаркта. И первый, и второй инфаркт он заработал, ходя по кабинетам Министерства образования и доказывая, что то, что делают с учебной программой, делать нельзя.

Все это время, с начала двухтысячных, мы постоянно катимся вниз. Все интересуются: «Почему так произошло?» Я вспоминаю старый советский мультик, в котором скорняку принесли овечью шкуру, чтобы сшить шапку. Он согласился. Жадный заказчик спрашивает: «А можешь сшить три?» Потом было пять, десять, в итоге у заказчика на руках оказалось десять маленьких совершенно бессмысленных и бесполезных шапок. У меня есть знакомые в Министерстве образования, перед ними постоянно ставятся задачи сэкономить еще на чем-нибудь. Очень сложно в такой ситуации не плодить такие вот бессмысленные и бесполезные шапки.

Читайте также:

• Дедовщина, сокращение, боеспособность. Народное интервью о белорусской армии с участием читателей Onliner
• «Уехали из города и обратно уже не вернемся!» Народное интервью с участием читателей Onliner
• «Машины в Минске становятся неконтролируемой массой!» Народное интервью с участием читателей Onliner

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by