Фронтовые письма — своеобразный и недооцененный жанр. Периодически в музеях делают экспозиции про это, но мало кому приходит в голову вчитываться в то, что на самом деле на этих листках написано. Да и не разглядеть. А там сюжеты простые и жесткие. Хорошо видны различия между письмами молодежи, которая только мобилизована, полна энтузиазма и рвется наступать, и тех, кто постарел дней на десять и уже побывал в бою. Мы вчитались — и вам рекомендуем. Прочищает мозги.
Читать на OnlínerВ 2010 году Национальный архив выпустил сборник документов, привязанных к короткому, но очень интересному промежутку — от начала войны до захвата Гомеля немцами (22 июня — 20 августа 1941-го). Называется «Гомельская область в первые месяцы Великой Отечественной войны». Этих книжек в природе всего 250 штук, в электронном виде их нет. Там собраны постановления, справки, записки и прочая чрезвычайно увлекательная канцелярщина города, который готовится к нападению.
Например, постановление обкома партии о товарищах Кореневиче и Борщеве (председатель Гомельского горисполкома и второй секретарь горкома): «В первые же дни военных действий проявили неустойчивость и малодушие, выразившиеся в отправке своих семей в Москву и Краснодар». Этим способствовали росту паники, вызвали возмущение трудящихся. Решено: отправить на низовую работу.
Параллельно ЦК инструктирует, как органам власти переходить на подпольный режим. Медики выясняют, что делать с лежачими пациентами. Аграрии обсуждают, как вести уборочную (позже — как уничтожать картофель в поле, если колхозники отказываются).
УНКГБ сообщает, что производит «изъятие контрреволюционных шпионских элементов». Докладывает о первых встречах с немцами. «6.7.41 в 17 часов в 7 километрах от райцентра Стрешин на 5 мотоциклах появилось около 15 чел. немецких разведчиков, вооруженных автоматами. Навстречу им выехал истребительный батальон под руководством нач. РО НКГБ тов. Фокина. В результате оплошности были убиты начальник РО тов. Фокин, 1-й секретарь РК КП(б)Б тов. Грицков, шофер налоговой инспекции Захаров, после чего немцы скрылись».
А вот о действиях речицких истребителей (гражданские, возглавляемые отставным майором) в тот же день: «Отряд встретился с противником, который имел в своем составе 7 бронемашин с пулеметами, радиоустановками и т. д., в результате завязавшегося боя из 7 вражеских машин нашим отрядом 4 были взяты в плен < …> три машины и экипаж остальных ушли обратно». Если верить таким отчетам, это были какие-то совсем уж отчаянные рабочие и служащие.
И так далее. Там мало агитации, только справки. Оторваться невозможно.
Но мы отвлеклись, мы же про письма. Их до адресата читали люди при больших и маленьких должностях. Не все нравилось.
Самая ценная фактура досталась современным архивистам от отделов перлюстрации. Там не только замазывали лишнее, но и анализировали.
Вот нарком внутренних дел БССР Матвеев подготовил выборку для первого секретаря ЦК КП(б)Б Пономаренко. Это выдержки из писем, прошедших (и не прошедших) через гомельский пункт «ПК» (перлюстрации корреспонденции) за один день 11 августа 1941 года. (До ухода из Гомеля 9 дней.)
Сначала приведены письма «положительного характера» (особенности написания в основном сохранены, жирным мы выделили то, что замазал цензор).
Степаненков С. И., Москва: «Леша, ты написал мне, чтобы я берег последний патрон для себя. Но это неверно. Советский боец такой, что если у него вышли все патроны, вышли гранаты, то у него остается винтовка, штык и приклад. Врага надо громить штыком и прикладом, а не пускать себе последнюю пулю в лоб. У советских бойцов этого нет в голове. Наши бойцы громят врага штыковым ударом, которого они боятся, как огня. У нас есть танки Т-34, которых немецкая 76-мм пушка не берет. У советских бойцов есть такие самолеты, что самолеты противника в бой с ними не вступают. Наша страна победит — это видно по всему. Я теперь вижу, как она воюет».
Журавков Е. Д., Орловская область: «Находимся в Гомеле. Изучаем военное дело. Дисциплина у нас хорошая. Обмундирование все новое. Кормят хорошо. < …> Вооружены мы с головы до ног. Гостинцы для гитлеровской банды у нас есть. Дадим ему ожесточенный отпор. Он, собака, будет разбит. < …> В панику не бросайтесь, хладнокровно работайте, этим вы поможете Красной Армии».
Сулоев, Москва: «…Я не маленький, чтобы зря сложить свою голову. А если уж погибну, то врагу будет жутко от моей смерти. Мою одну смерть будут оплакивать тысячи матерей, жен и девушек немецких, сыновья и мужья которых будут пронизаны сплошным свинцовым дождем моих пулеметов…»
Мачиверев, Алма-Ата: «…Штыковой атаки нашей пехоты [немцы] не выдерживают. Убегают и бросают оружие. Как только крикнем: «Ура!» — удирают…»
Ткаченко Ф. М., Харьков: «…Вчера один лейтенант на немецкой машине с экипажем отправился в расположение немцев. Сбил немецкую батарею из 4 пушек, уничтожил броневик, уничтожил много немцев, освободил 12 пленных раненных красноармейцев…»
Колесниченко А. И., Сталинградская область: «…Пока на фронте не был, но жду с минуты на минуту отправки. < …> Если потребуется, отдам жизнь за родину великой страны социализма. За дело великого гения человечества тов. Сталина. < …> Германские солдаты стали понимать, за что они воюют, и стали частенько сдаваться к нам в плен со всем оружием. Красная армия теперь уже не отступает, а делает небольшие скачки вперед».
Но не у всех бойцов выходит такая замечательная картина. Их немцы не удирают от криков «ура».
Для первого секретаря ЦК отобраны письма «отрицательного характера». В отличие от предыдущих, они в основном от бойцов, которые уже побывали в бою.
Гаврилюк И. Е., Горький (письмо адресату не доставлено): «…Нашу дивизию прежнюю разбили. Мы бились 3 дня, попали в окружение, где находились 10 суток. Нашу артиллерию тоже разбили, и меня назначили работать на бронемашине. Через 3 дня ее тоже разбили».
Чапланов, Пензенская область: «8 суток я был в боях, но пока жив, но смерти ждем. Нам пришлось отступать, и все убитые остались на поле незарытыми. < …> Нас было в роте 170 человек. Осталось только 15, он очень много наших убивает из минометов».
Жук, Черниговская область (письмо адресату не доставлено): «Жизнь моя очень скучная. < …> Я сейчас за Гомелем в 75 км в Журавичах. Нашу часть разбили, и кто остался живой, разбежались кто куда. Что будет со мной, я не знаю, потому что куда ни пойди, вокруг смерть. И сверху, и снизу нет спасенья».
Хандусенко, Днепропетровская область: «…Сегодня возле нас они посадили наших 2 ястребка, а потом подожгли их. Разгуливают, как дома, но это не говорит, что на всех участках фронта такое положение. Они тоже крепко удирают от наших машин…»
Миншулин Ф. И., Краснодарский край (письмо адресату не доставлено): «Я очень измучился. Все время недоедаешь, недопиваешь. Я уже молю бога, хотя бы скорее попасть в бой. 21 день уже, как я не мылся и не менял белья. Кормят нас — 3 сухаря и меленькую баночку консервов на 4 человек в сутки. < …> Убитых зарываем, сидим в сырых окопах и ждем смерти. Очень здорово паразит бьет с орудия, минометов, самолетов. Очень трудно с ним сражаться».
Подобед П. Д., Могилевская область (письмо адресату не доставлено): «Я на передовой позиции около города Рогачева. Моих знакомых по Гомелю уже многих ранило или убило. < …> Беспрерывно стоит грохот орудий, пулеметов, да еще сверху бомбят самолеты. < …> Сразу было очень страшно, теперь я вижу, что целым не вернуться, и на все махнул рукой».
Конечно, это только первые месяцы войны. Со временем бойцы усвоили, что́ писать можно, а что не пропустят. Политруки и командиры довели: нельзя рассказывать о планах, описывать вооружение, упоминать подразделения и имена командиров, названия населенных пунктов, привязки, по которым их можно определить, и так далее. Во всех армиях мира на этот счет примерно одинаковые правила.
Другое дело — гражданские, которым бесполезно что-то объяснять. Для цензуры письма, идущие на фронт, едва ли не более сложное направление, чем письма с фронта. Что такого секретного могут рассказать родные? Подорвать боевой дух, рассказывая, как тяжело живется в тылу… Это отдельный фронт работ для контролеров.
Во дворце Румянцевых и Паскевичей один из залов сейчас отведен под письма. Как раз в эти дни в 1943-м освобождали Гомельскую область — вот и повод.
«Здравствуйте, мои дорогие. Пишу в одной квартире, в одном городе, где наша часть заняла оборону. Это письмо я пишу под аккомпанемент нашей артиллерии, которая посылает гадам „гостинцы“. < …> Надеюсь, что через несколько месяцев будем на берегу Северного моря — Атлантического океана. Пока жив и здоров, чувствую себя хорошо. Уверен, что победа за нами. У немцев уже „воинский дух сел“, они уже стали приходить к нам сдаваться. Видно, у них несладко. Что слышно у вас?»
Может показаться, что конкретно это письмо — из 1944-го: немцы «стали приходить». Но нет, еще только октябрь 1941-го. Трудно предположить, что немцы той поры до такого додумались бы.
На самом деле писем слишком много, в одну экспозицию не поместятся. Да и никто их все не осилит. Если бы не музейщики, эти документы давно были бы выброшены нелюбопытными потомками.
Главный хранитель музея Татьяна Шода говорит, что такое обязательно надо читать: кроме личного, каждое фронтовое письмо содержит много поучительного. В зверскую цензуру она не верит:
— Нам долго говорили про бесконечную цензуру, что эти письма писались чуть ли не под диктовку политруков — все это чушь! Сколько писем я ни просмотрела, нигде не видела, чтобы было сплошное зачеркивание. Конечно, зачеркивали то, что может быть полезно противнику, — координаты, например. Вы видите, солдаты это понимают и сами пишут: «в одном городе».
Ясно, что стиль писем отличается от нынешних сообщений в мессенджерах. Татьяна Шода заметила и более глубокие особенности:
— Даже если видно, что человек грамотный, он может почти не использовать знаки препинания. Не до того, для него это письмо — как разговор с родными, он не проговаривает все эти запятые, восклицательные знаки и так далее. Еще они часто пишут «Мама» и «Папа» с большой буквы, успокаивают родителей, просят, чтобы берегли себя, младших — воспитывают.
В Лоеве есть «Музей битвы за Днепр». Здесь также оцифровывают и расшифровывают то, что удается отыскать.
Вот Венедикт Федорович Метелев пишет:
31.08.1943: «Привет с фронта! Здравствуйте родные!
Что-то снова плохо пошли письма от вас. Получил письмо от Василия и ответил ему. Вероятно, теперь будет у нас с ним переписка. Я пока жив и здоров. А как ваше здоровье? < …> опять дома нет? Почему < …> уехала в < …>? Или выгнали с работы? Меня это интересует. Ну право я какой-то рассеянный стал. Хочется писать, а писать не знаю что.
Папа напиши хоть ты мне немного, а то ездишь где-то дома не живешь и мне не пишешь смотри я рассержусь. Тебе быть бдительней на своем фронте и жестоко карать мешающих побеждать общего врага.
Мама! А ты собери овощи и готовь окрошку для пацанов и папки этим ты тоже поможешь бить Гитлера, а я хорошую окрошку из немцев один раз сделал.
Зличка! Учись только на отлично помогай маме, а здесь такие девочки как ты не учатся у них немец разбил школы убил отцов и угнал в Германию матерей. Учись чтобы могла помочь строить нашу новую счастливую жизнь. Алька — кушай расти быстрей будешь инженером и будешь строить заводы, танки, самолеты.
Шурик! Ты брось хулиганить. Учись, а то приеду задницу набью ремнем.
Пишите целую вас.
Ваш Венедикт».
10.10.1943: «Привет с фронта! Здравствуйте родные!
Дорогие мои вы обижаетесь на мое молчание, но учтите мое положение. Очень часто не могу. А в общем я жив и здоров. Всего помаленьку. Позавчера был удачный день и я записал на свой личный счет еще 6 гадов. Самочувствие хорошее. А как ваша жизнь, как здоровье, как успехи в учебе. < …> Только Настенька не забывает пишет часто. Да вы пишете.
Ну простите. Больше писать время нет. Начался шум».
Важно не только что́ писали, но и на чем. Да на всем. На газетах, польских продуктовых талонах, страницах книг, контурных картах…
Сложно поверить, но этот листок вырван из брошюры со статьей Ленина. Из адыгейской библиотеки.
— В штрафбат за такое не отправят?
— Как видите, не отправили. И письмо дошло, ничего с ним не сделалось.
Чей-то заполненный школьный дневник тоже подойдет. Кстати, видно, что он ничем не отличается от современного. Только заполнен по-белорусски.
Эта странная карточка с казахским и кириллическим шрифтом — похоронка. Оказывается, они далеко не всегда исполнялись на стандартных бланках, которых так боялись в тылу. Похоронкой могла оказаться любая бумажка. Тут вот пригодилась квитанция аулсовета. Каким чудом она оказалась на фронте, теперь достоверно мы не узнаем. Может, была при бойце, который сам родом оттуда.
Татьяна Шода объясняет, как такое могло произойти. Зная про дефицит бумаги на фронте, родные присылали в своих письмах пустые листки. Вот и пригодился бланк.
— Иногда о смерти рассказывали сослуживцы. Похоронка-то приходила, но люди не хотели верить. Писали в часть, им отвечали, — говорит Татьяна Шода.
Вот пример такого ответа. Это письмо прислали родным Михаила Лескина. Историки, расшифровывая такие послания, считают очень важным сохранить стиль. Видно, что писали не по шаблону. Письмо хранится в лоевском музее.
«Здравствуйте Евдокия Афанасьевна.
Дорогая и любимая Мать…
Письмо я Вам Мать пишу первое, но мне не хотелось такое письмо писать. Я знаю, вот это письмо будет для Вас родной матери, для ваших дочерей большим горем и печалью. Но я вам должен сообщить.
10-го ноября 1943 г. в 21.00 вечера при том когда мы ломая оборону немецких захватчиков и бандитов продвигались в перед на запад < …> Белоруссии, в это время погиб Ваш сын Лексин Михаил Петрович < …> был дорог и мы, все офицеры, сержанты и рядовые гвардейцы все им память и переживаем скорбную печаль в смерти нашего лучшего друга и офицера который безгранично любил свою Родину свой народ. Любил Родную Большевистскую Партию. В бою он был тяжело ранен в руку и в ногу, в 17.00 он просил меня „если я умру то сообщите моей родной Матери“ — его слова. А в 21.00 10-го ноября 1943 г. Михаил Петрович скончался. 11-го ноября 1943 г. в 12.00 дня Михаил Петрович похоронен в д. Красный Восход. Неподалеку от р. Днепр на правой его стороне, он форсировал с левого на правый Днепр.
Дорогая мать Михаил Петрович Ваш родной сын был в боях против немецких захватчиков — орел. Мы все гордились и гордимся им а Вам мы приносим большое спасибо за воспитание такого сына. Он был гвардии лейтенантом, командир артиллерийской батареи, его батарея только 10.IX.43 г. до его ранения уничтожила один немецкий танк, 2 орудия, 4 пулемета, до роты пехоты противника так он бил немецких негодяев и раньше в боях. За проявленный героизм, за умелое руководство лучшим составом в бою Ваш сын был правительством Советского Союза награжден орденом „Красной Звезды“. Дорогая Евдокия Афанасьевна на могиле Афанасия Петровича мы офицеры, сержанты и рядовые дали клятву отомстить за смерть Михаила Петровича и в наступательных боях заставить немецких бандитов ценою кровь сотен < …> своих солдат и офицеров. Мы сыны таких же матерей как и Вы. Мы сыны Родины что клятву с честью выполним и понесем ее на Запад освобождая Советских граждан Белоруссии.
Большая утрата для Вас и для нас вместе. Мы склоняем головы перед Михаилом Петровичем. Но слышим стон наших отцов матерей, братьев сестер жен детей и идем смело в перед, их освобождать. Победа за нами. К Вам с поклоном офицеры Мокуха, Жигунов, Бумегин.
[Около 250 подписей]»
Еще одну характерную историю переписки вспоминает Татьяна Шода:
— Филипп Андреевич Рубахин из Жлобинского района ранен под Сталинградом, весь низ был парализован. Находился в госпитале в Иркутске. Умер в марте 1945-го. Из госпиталя прислали извещение родным. Вот это размытое пятно на бумаге — я думаю, это слезы… Там была такая ситуация: за три дня до смерти, понимая, что умирает, он попросил медсестру продать его часы и бритву, а деньги отправить семье. Когда жена получила эти деньги, то написала, что, конечно, хотела бы иметь память о муже. И что вы думаете? Сотрудники госпиталя сумели найти эти вещи, выкупили и прислали в Жлобин. Это все стало известно мне как раз из переписки. Семье писали и доктора, и медсестра, и главный врач — то есть это все совершенно искренне было.
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Есть о чем рассказать? Пишите в наш Telegram-бот. Это анонимно и быстро
Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. ng@onliner.by