115-летняя Мария Кононович живет в деревне с романтичным названием Листопады. Вечно мерзнет, держит двух кур и плачет по умершему семь лет назад сыну. Сетует на плохое здоровье, но двигается быстрее молодых, говорит громко и четко, может завернуть крепкое словцо. Ее длинная жизнь скупа на яркие политические или общественные события. У нее свой мирок, но в нем много эмоций, глубоко въевшихся впечатлений и боли. Рассказываем, как живет самый старый человек в стране, который пережил всех своих врачей.
Читать на OnlínerЕе мир — маленькая избушка на краю деревни, заброшенные ульи и гора дешевых таблеток. Она ест батон с вареньем, растит картошку и не знает, какое сегодня число. Помогает календарь, если бабушка не забудет оторвать листок.
— А вы знаете, что вы живете дольше всех в Беларуси? — спрашиваем.
— Ну как это так? Посылали пенсию начислять — нигде не нашли метрики… Так вот и живу, — она отвлекается, спешит закрыть дверь: холодно.
— Вы быстро ходите, я так не могу.
— О боже мой, где же я хожу?! Пока к телефону бегу, падаю с кровати… Один ходил снимал меня, говорил, что и помогать будет… Говорю, что это чучело бобовое не нужно снимать… Воробьев страшить… Приезжают и снимают, — бабушка показывает свои фото получше — из молодости.
— О-о-о, такая полненькая были! — оцениваем.
— Как бомба! — неожиданно подтверждает она.
— Вам 115 лет…
— Может, какой год и добавили.
— Ваш паспорт действителен до 2058-го — жить вам еще минимум 37 лет, — замечаем.
— А боже мой, как мне надоело жить… — она плачет. — Сижу здесь одна, как волк.
Сегодня Мария Викентьевна парила ноги. Говорит, отваливаются и отмерзают.
— Рано встала, натопила печку. Думала, что родственники приедут и будут дубеть. Чтобы я сама поскорее сдубела!
Натопила — и наделала дыму. Дымоход почистить некому.
— Доглядчица же в Городьках (деревня в Воложинском районе. — Прим. Onliner), за пять километров, пока она приедет… Молила и просила, говорю, дымит на всю хату — окна все пооткрываю, душусь.
Односельчанам она боится доверить чистку дымохода, «как бы никто не покалечился : лестница дряхлая».
— Пусть оно все пропадет, чем человек горевать будет, — причитает долгожительница. — А как незнакомый придет и предложит подработать, я же его не выгоню — надо соглашаться и платить. Молюсь, чтобы бог дал добрых каких людцев, чтобы не жуликов. Вы, городские, не так уж это все знаете, а я сижу и не хочу в дом престарелых, а хочу в своем могильнике обитать.
Хотя у нее есть родственники в Сморгони, Лиде и Ошмянах, напрягать их бабушка не хочет. Говорит, далеко к ней ехать, нужно тратить много бензина. Да и у всех свои жены, дети.
— А кому что скажешь? Сиди, сомкнувши зубы, — и кончено. Кому я нужна?
Когда-то была нужна. Мария Кононович родилась в большой семье в Сморгонском районе. У нее было семеро братьев и сестер, но двое рано умерли. Остальных она тоже пережила, но попозже. В юности наша героиня вышла замуж за парня — его выбрали бригадиром. Была рада, но очень боялась и просила, чтобы никого не обманывал и не обижал.
— Я б камізэльку якую другую надзела? — обрывает она разговор по душам, потом быстро забывает об этом и продолжает: — Начальники в колхозе молотили, возили себе добро, сами притаились, а мужа сделали виноватым — хотели его в тюрьму посадить. А потом проверили документы и поняли, что он ни при чем. С мужем мы не ссорились ни разу — не так, как теперь. Было у нас сплошное горе: то дитя умерло, то еще что… Как поговорю, шумит голова — нужно выпить таблетки.
Первого сына она потеряла лет девяносто назад. Мужа — тридцать. Второго сына — семь. Последняя смерть оставила на ней самый сильный отпечаток.
— Все поумирали, а я мучаюсь… Зачем-то бог мне продолжает [жизнь]… Был инсульт, а потом инфаркт, лежала в больнице в Воложине. На что богу держать меня? В бога-то я верю… Зажгу свечечку, да и все молитвы знаю: и польскую, и русскую… Не было того дня и ночки, чтобы я не поплакала. Его звали Владимир. Сынок мой, а я денек и ночку все плачу по тебе, уже глазки отказывают. Разве я думала, что так буду жить?
Ее сын, говорит бабушка, был мастером на все руки: мог и сеять, и косить, и работать на швейной машинке, и чинил всей деревне телевизоры. Она им безумно гордилась, но потом мужчина спился и умер. Мария Кононович тогда думала, что сойдет с ума — в первую очередь от стыда. Она сильно погрузилась в свой мир и думала: от алкоголя умер ее второй сын — такого позора ни у кого не было. Но люди подсказали, что многие погибают от пьянки, и бабушка подуспокоилась. Внуков у нее нет: сын не был женат.
— А теперь вообще разумные парни и девчата не женятся… Пьянки эти, а потом скандалы… Это я по телевизору видела, но теперь не смотрю: голова болит от этого.
Мария Викентьевна несколько раз вспоминает железнодорожный переезд недалеко от дома. Туда ее сын часто ходил встречать свою знакомую. А теперь ни ее нет в живых, ни его.
— И мои воложинские доктора уже поумирали, и молодечненские. Любила надто помыться, приду из колхоза — и обливаюсь… Простывала. Но они уже поумирали, мои врачи, — она помнит их всех по фамилиям. — Каждый раз продумаешь это все да проплачешь. Если бы детки были, а так кому я нужна? Нейкая кара боска. Думаю, что богу грешу.
— Всех пережили.
— Да.
В полдень к долгожительнице заходит 83-летняя соседка, которую она давно не видела и время от времени подкалывает: «А ты дзёрзкая!» Они шутят по-черному (бояться, считай, нечего), обсуждают замужество и наряды. Да, те, что на смерть. И еще вспоминают, много ли пили в молодости.
— Я не пью вообще! — заявляет Мария Викентьевна.
— Трохи потягивала, бывало! А что, молодые не пьют? Вот новость! — обращается к нам ее соседка.
— Дайте хоть камизельку другую надену: смотреть не могу! Все трясется, а вы меня еще крепкой зовете, — упрекает нас долгожительница, а потом говорит своей подруге: — Сегодня ноги парила да киптюры обрезала — будешь мыть меня мертвую!
— Я-то тебя помо-о-ою! Полью водой поверху! — смеется та в ответ.
— Боже, что вы вырабляеце надо мной! — 115-летняя женщина смущается, что ее много фотографируют, и говорит, чтобы «не пэцкалі свайго апарата». Она смотрит в зеркало и резко отторгается от него: — А ну его к ядреной бабушке! Чырвоная сегодня!
— Ну так и добра, что чырвоная, а как будешь белеть — тогда и конец! — включается соседка.
— Обычно как полотно хожу, а сегодня натрепеталась, нахохоталась да печку натопила — и зачырванелася! О-о-о, а я бы вам сняла хустку да раскинула свои волосы — такие кучерявые, была девкой ничего! А хлопец мой их не любил, водой мочил, — вспоминает Мария Кононович. — Не верят, что еле хожу… А сердце так колотится… Но скоро же и оно отколотится. Скорее бы ты меня похоронила (соседке. — Прим. Onliner)!
— Никто не знает, кто кого хоронить будет, — в азарте отвечает подруга долгожительницы; она жалуется, что бабушка почти ничего не ест. — Придешь ко мне и все время: «Я ничего не ела, потому что ничего не лезет!» Воды выпьет с вареньем — и уже подъела!
— И батона укушу! — спорит долгожительница. — Дурочка я, насадила бульбы: то жуки, то полоть— некогда мне готовить. Чтобы эти жуки покончались, когда-то ведь их не было… Да и эта трава — из Америки аэропланом носили! Такая уже вредная, сколько ее ни рви!.. Как же с этого свету слезть… А чем оно кончится?
Бабушки начинают говорить о быте: готовка, уборка, стирка.
— Раньше мы на соломе лежали, а не на кровати, льняные тканые одеяла были. Не теперь — что все вымыто. А мы этими одеялами накрывались, пока не порвутся, — вспоминает Мария Викентьевна.
— Вши только и вились по этим ниткам! — вскрикивает и смеется ее соседка.
— А теперь вся эта чистота, — отмахивается долгожительница.
— Мы хоть и пенсионеры, но у нас в хате чисто, — перебивает подружка.
— Ну это у тебя, а у меня что? Вытирала, но все равно грязь.
Мария Кононович рассказывает, как познакомилась со своим мужем. Это было почти век назад. Федор приехал под Крево крыть соломой дома, увидел ее — и влюбился.
— Но я замуж не хотела, — резюмирует она.
— Хотела, конечно, переехала же сюда! — смеется соседка.
— Не выкручивайся ты уже там, сейчас биться буду! А судьба была му́ка. Раньше муж бил жену — все терпели, а теперь не хотят, разводятся сразу. Потому что все ученые, а тогда не было куда деваться. Добивали до смерти, особенно те, кто пил. Но терпели.
— Ручка твоя, говорят, отрезана. Вышла замуж — и живи как хочешь, назад не вернешься, — подтверждает соседка. — Мы тогда были молоды и крепки, работали, как черные волы. Про конец жизни никогда не думали. А сейчас мысль: на днях смерть.
— У кого? У тебя? Да ты перевернешь еще все на свете! — отрезает Мария Викентьевна.
Они дружат шестьдесят лет.
Бабушки выходят на улицу, долгожительница садится на крыльцо и приговаривает: «Хотя б тут не растопыриться!» Она показывает нам свой двор— ветхие сараи, две курочки и заброшенные ульи с пчелами.
— Одна иногда пару яиц кинет, а вторая заткнулась, — чеканит хозяйка.
— А ці ходзяць там пчолы? — интересуется соседка, будто впервые.
— Трошкі блытаюцца, восы на іх насядаюць, — безразлично отвечает Мария Кононович. — Раньше скотина была, жать нужно было и молотить. Никогда не отдыхали. Знаю, другие ездили в санатории, а мы так и душились в грязи.
— А занимались физкультурой? — наивно интересуемся мы, а бабушки смеются.
— Жни, копай, сади — вот была физкультура! — хохочет соседка долгожительницы. — Греби, сено коси, суши! Отжимания были на поле тогда.
— И в войну (Вторую мировую. — Прим. Onliner) было хозяйство — много земли. Работала на коне, сама орала, косила меньше, все делала.
— Мне было 5 лет, но помню, как большевики во время войны шли по улице и делили шоколадки детям. Не помню, что вчера было, а это до конца жизни не забуду, — вспоминает соседка.
— Когда-то цукерка была ой-ей-ей, а теперь только деньги давай. Дети растут, как деревья. А раньше что мы видели, что мы ели? Не дай бог этой войны. В первой (Первой мировой. — Прим. Onliner) я малая была… А эта война (Вторая мировая. — Прим. Onliner) дала о себе знать, маточка свенца. Немцы хватали нас на работу — так мы сидели в ямке и ночку, и день, прятались.
— А сейчас одно думаем: как нас будут хоронить. Уже подготовили костюм и туфли. У нас всех есть, — говорит соседка.
У Марии Викентьевны, кстати, на смерть подготовлен костюм с блестками.
— Как бог даст… Я в больнице лежала и просила смерти, а живу еще. Молюсь утром и вечером на иконы — может, они меня и держат. Но на му́ку.
Читайте также:
Библиотека Onliner: лучшие материалы и циклы статей
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!
Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by