«Дислексия» — слово для белорусов достаточно новое, неизведанное. Советские школьные традиции велят унижать каждого, кто во втором классе медленно читает или пишет с ошибками, совершенно не задумываясь о том, что есть вот такие дети: прекрасные, умные, талантливые, но с другим типом мышления. Может быть, они никогда не будут писать без ошибок или бегло читать. Но это вовсе не мешает им блистать интеллектом и добиваться успехов.
Читать на Onlíner…Алена Мельченко за свои 33 года успела прожить как будто несколько жизней. В одной из них она была преподавателем — и не каким-нибудь, а «второй квалификационной категории». Потом с друзьями основала собственный бизнес — IT-компанию, которая занималась мобильными приложениями. Пять лет в «хайтеке» — целая эпоха. Затем девушка все кардинально поменяла и по престижной стипендии Chevening уехала на год в Англию писать магистерскую диссертацию. Успешно защитила ее. Сейчас Алена вернулась в Минск: создает образовательные проекты и преподает голландский. Все это выглядит сложной, но достижимой историей успеха, если бы не одно «но»: у Алены Мельченко дислексия. Буквы очень медленно сливаются в слова. Чтение становится пыткой, как и письмо.
Человек с дислексией защитил диссертацию на иностранном языке — наверное, это выглядит фантастикой для тех, кто требует от детей в школе идеальной техники чтения — и только так оценивает учеников, не признавая инаковости. Увы, наша культура жестока: она не прощает ошибок ни в речи, ни в жизни. Об этом и не только Алена Мельченко рассказала в интервью Onliner.
— Я думаю, мое сегодняшнее занятие — образовательные проекты — во многом связано с тем, что я была очень сильно разочарована собственным образованием. Речь не о родной гимназии в Мозыре, а о нархозе (Белорусский государственный экономический университет. — Прим. Onliner). Как было построено преподавание, как оно велось, чтó мы, студенты, могли делать… Тогда я еще не видела альтернативы, но уже ясно понимала: черт возьми, это неправильно, так не должно быть! Неправильно, например, когда «Коммерческую деятельность» ведет человек, который ни одного дня не работал в коммерческой организации. За все годы учебы в университете я могу назвать только несколько действительно достойных преподавателей. Их можно посчитать по пальцам одной руки.
После довольно сильной школы — мозырской гимназии — мне было легко в университете. Было много свободного времени. Со второго курса я пошла учить второй иностранный язык. Хотя не могу сказать, что это давалось мне легко. Сейчас я знаю четыре языка: русский, белорусский, английский и голландский, — но на всех пишу с ошибками. Тем не менее это не помешало мне успешно написать диссертацию на английском во время учебы в магистратуре, не помешало преподавать голландский. Сейчас у меня две группы студентов. Слава богу, они достаточно лояльно относятся к ошибкам, которые я делаю на доске.
Одним словом, в нархозе мне быстро стало скучно. Я учила голландский, участвовала во многих инициативах, играла в «Что? Где? Когда?», занималась спортом. Курса с третьего пошла работать. Бралась за разное: раздавала визитки, разносила по городу какие-то пакеты, была курьером, официанткой, менеджером по продажам… После университета пошла работать по распределению преподавателем в Минский колледж предпринимательства. Вела всякие околоэкономические дисциплины. Даже с моим небогатым опытом работы я уже лучше знала практику, чем другие преподаватели. Абсолютное большинство из них никогда не работали в коммерческих организациях. Такова система. Она позволяет этому существовать…
— Ваша дислексия не была официально диагностирована. Когда появились первые признаки?
— Когда я была маленькой и училась в школе, было очевидно, что у меня есть проблемы с чтением и письмом. Я неплохо училась, и в начальной школе мои оценки в журнале выглядели как 5, 5, 5, 5, 5, 5 и 2 по технике чтения, которую проверяли раз в четверть. Этого невозможно было избежать. Даже если заболеешь, тебя обязательно «замеряют» в следующий раз. Двойка была у меня и у последнего двоечника, у всех остальных были хотя бы тройки-четверки.
У меня очень читающая семья. Мама — учительница русского языка и литературы. Ей, конечно, было дико видеть мои черновики, в которых было столько ошибок. Но она была довольно терпелива. Проверяла всю мою домашку. Соответственно, домашние работы, которые я сдавала в школе, были хороши, потому что все ошибки в черновиках исправляла мама. А в чистовик я переписывала красиво, без ошибок.
С английским языком мне повезло. Когда я была маленькая, во втором классе, поехала в Ирландию по чернобыльской программе. Я тогда не знала английского. Но по крайней мере услышала, как звучит этот язык. И потом, в пятом классе, когда начали учить английский, мне это помогло, потому что было слуховое воспоминание интонаций. Еще я слушала музыку на английском, хотя интернет тогда только-только начинался. Таких возможностей, как сейчас, не было.
— Как же вы, в конце концов, справлялись?
— Я думаю, что во многом преодолеть все трудности, которые не осознавались ни мной, ни моими родителями (было просто зафиксировано: «Алена плохо читает», «Алена пишет с ошибками»), мне помогла семья. Неосознанно. Во-первых, у меня был брат. Это значит, что ты постоянно развиваешь навыки общения, ведь рядом всегда есть человек, с которым можно поговорить, поиграть, что-то придумать. Во-вторых, мы в детстве слушали пластинки со сказками. Это другой способ восприятия информации — на слух. Я до сих пор наизусть помню эти пластинки.
Мне нравилось учиться в школе, это было интересно. И потому неосознанно я находила, как говорят по-английски, workarounds — обходные пути. Вырабатывала стратегии, как мне преодолевать то, что я медленно читаю, сложно воспринимаю тексты, тяжело удерживаю в памяти большие объемы информации. Это все, как потом я поняла, ровненько и есть симптомы дислексии.
Итак, вот они, мои стратегии (возможно, пригодятся тем читателям, которые имеют детей с дислексией или сами страдают от этой болезни). Прежде всего — поиск других способов восприятия информации. Например, аудио. Можно разговаривать с людьми, слушать записи. А что можно сделать в школе? Слушать на уроке. Это я и делала. Очень хорошо, внимательно слушала и запоминала. Я понимала: не могу рассчитывать на то, что прочитаю дома, мне нужно запомнить прямо сейчас! Я работала на уроке, была такой активной ученицей в классе. Просто потому, что у меня не было другого выхода (смеется. — Прим. Onliner).
Я любила рисовать и всегда делала какие-то заметки, зарисовки. Меня спасала визуальная картинка в тетради вместо текста. В третьем классе я сказала: «Мам, пап, я пойду заниматься в изостудию!» Конечно, когда ты можешь быть успешным в другом виде деятельности, это придает мотивации и понимания: «Со мной все в порядке. Просто этот кусочек не получается». Так я в школе выезжала на своих творческих способностях. Нужно было оформить плакат, стенгазету или что-то такое — всегда соглашалась. На каждый свой доклад рисовала красивую обложку. Это, конечно, добавляло баллов. Да, в тексте были ошибки, зато обложка красивая (улыбается. — Прим. Onliner)!
В старшей школе у меня была замечательная учительница истории, Ольга Федоровна, которая научила нас делать план-конспект — видеть и выделять в тексте главное. Прямо дрессировала. Мы, конечно, сопротивлялись, было очень тяжело. Но я вспоминаю ее с благодарностью. На навыке делать план-конспект я выезжала еще и в прошлом году в Англии.
— Как вы оказались в Англии?
— Я выиграла очень сложную и престижную стипендию Chevening и год училась в магистратуре в University of Leeds на факультете School of Education (факультет образования). Переезжать в Англию насовсем я и не думала. Это ведь одно из требований стипендии Chevening — вернуться на родину.
Итак, я жила и училась в Лидсе — это третий по величине город Великобритании. Стипендия у меня была порядка тысячи фунтов в месяц — этого достаточно для яркой, но скромной жизни английского студента (улыбается. — Прим. Onliner). Я была не в Лондоне, где самое дорогое жилье, поэтому на него у меня уходило порядка 400 фунтов. Остальные деньги оставались на еду, путешествия и так далее. За этот год я объездила всю Англию. Недавно открыла свои записи, посчитала: я была в 15 из топ-30 городов и, конечно, в огромном количестве более мелких деревень.
Если с умом подходить к тратам и планированию бюджета, то, честно признаться, качество жизни как интегральный показатель в Англии у меня было выше, чем в Минске. Хотя в Минске моя зарплата была достаточно хорошая, не меньше английской стипендии. Но. Каждый день в Англии я покупала себе ягоды, ела клубнику, чернику, ездила на велосипеде на рынок за свежей рыбой — и это тоже совсем недорого, потому что ее вылавливают рядом, в 100 километрах. У меня был значительно более низкий уровень стресса. Минск — это так или иначе большой город, нужно все время ездить на транспорте, перемещаться. В Англии я ходила в университет пешком — 15-минутная прогулка через парк с белочками. И это был первый раз в жизни за мои 19 лет, когда я не работала. Первая такая возможность. Я смогла выдохнуть.
Единственная сложность — год ты проводишь один. Лишаешься поддержки сообщества. Нужно заново выстраивать социальные связи.
— А как же трудности с языком?
— Видите, я даже не перечислила языковой барьер среди проблем. Потому что это и не было проблемой. Мой английский не идеален, IELTS я сдала на 7. Это показатель, которого ровненько достаточно, чтобы поступить, но это не суперкруто. На собеседовании я видела кандидатов, у которых 9 из 9 — вот это действительно очень высоко! Но моего английского было достаточно, чтобы не чувствовать проблем. Это ведь еще и вопрос отношения.
Язык — средство коммуникации. До тех пор, пока ты можешь передать смысл, не имеет значения, делаешь ты ошибки или нет. Мне кажется, в вопросе дислексии очень важна вот эта нетолерантность к ошибкам, которая есть у нас в культуре. Мы нетолерантны к ошибкам в письме и в жизни. Это, конечно, огромный барьер к развитию людей, предпринимательству. Потому что предпринимательство — это череда ошибок. А потом одна из них перерастает в успешную историю. Как правило, мы знаем только успешные истории — «ошибки выжившего», но ничего не знаем о фейлах, которые происходят вокруг. Это останавливает тех, кто хочет начать свое дело: меня осудят за ошибки, за то, что я могу быть неуспешным, беру риски на себя. Все начинается с этих долбаных орфографических ошибок!
В Англии и в США дети могут писать карандашом, особенно в начальной школе. А мы должны писать ручкой и на чистовик. И поля — две клеточки. Когда мы сдавали свои письменные работы в Англии, я спросила: «А где письменный стандарт, по которому нужно оформлять?» — «Нет никакого стандарта». — «В смысле нет стандарта?» — «Нет. А зачем?» Конечно, есть очень жесткие правила по тому, как ты оформляешь источники и цитирование, плагиат абсолютно недопустим. За плагиат первый раз тебе аннулируют оценку и вызывают на совет факультета. Второй раз — отчисление. Компромиссов в этом вопросе у них нет. Но. Как ты оформишь свой текст, будет он написан 12-м шрифтом или 14-м, никого не интересует. Потому что интересует содержание, а не форма: твои мысли, способность проанализировать, выводы.
— Может быть, в некотором странном смысле дислексия нужна нашей культуре — как противоядие от нетолерантности к ошибкам?
— Да. «Я пишу с ошибками, но смотрите, чтó я еще умею» — смысл такой. Видите, у меня с собой книга — толстоватая для дислексика, не правда ли (улыбается. — Прим. Onliner)? Я читаю очень медленно — медленнее, чем старшеклассник. У разных людей дислексия проявляется по-разному. У меня медленнее склеиваются буквы, моему процессору как будто не хватает мощности. Знаете, как на старых телефонах: вы печатаете, и буковки появляются ме-е-е-едленно, а на новых — тр-р-р! — все быстро происходит. Мощность процессора.
Мне было сложно с магистерской. Но, конечно, в Англии все дислексик-френдли и вообще более дружественная среда для любого типа инаковости. Ты это видишь, уже заходя в здание. Понятно, везде есть безбарьерная среда. Есть туалеты для третьего пола. Так же и с дислексией. В один прекрасный день после начала учебы мы получили письмо от человека, который называется inclusion officer. То есть в университете есть целая должность для того, кто должен обеспечить инклюзивность и доступность. И вот в одном из пунктов письма говорилось: «Если у вас дислексия, пожалуйста, загрузите свою справку, и тогда вы сможете претендовать на адаптацию учебного процесса». Например, если студент захочет, ему будут делать распечатки на желтой бумаге. Это многим помогает. Или будут записывать лекции, чтобы потом можно было их послушать. Хотя большинство лекций и так записываются. Когда я училась, 80% аудиторий были оборудованы микрофоном, во многих были установлены камеры. Лекции записывались и загружались в систему. Пришел домой — послушал. Если у тебя дислексия, то лекцию обязательно переведут в аудиторию, которая оборудована микрофоном. Кроме того, ты можешь попросить изменения формы экзамена: вместо письменного — устный. Это не значит, что снизят требования, ты все равно должен овладеть материалом. Просто форма экзамена будет другой.
Все письменные работы мы сдавали в электронном виде: просто загружали их в систему. Ни одной бумажки я не сдала. Ноль бумажек. Работы безымянные: система автоматически отрывает титульный лист и в таком виде отдает преподавателю. Но работы дислексиков помечаются специальным значком: «Не обращать внимания на спеллинг». То есть, господа преподаватели, проверяйте только суть, не смотрите на спеллинговые ошибки (орфографию и пунктуацию. — Прим. Onliner).
— А теперь давайте вернемся в белорусскую реальность. Что у нас с дислексией?
— Что я вижу в Беларуси сегодня — отсутствие осознания этой особенности развития, трудности в обучении таких детей. Конечно, специалисты — дефектологи, нейропсихологи — знают о дислексии. Но знает ли об этом каждый учитель, завуч, школьный директор, родитель? В Англии — да. В Беларуси — нет. Конечно, все это отражается на наших детях. Кому-то тяжело, а родители вместо поддержки твердят: «Ну, он просто тупой», «Он у нас слабый, видимо». Но это не значит, что человек слаб в других отраслях. У него просто другие скилы, которые тоже надо развивать.
Когда в Лидсе я получила это письмо о возможностях для дислексиков, честно скажу, я расплакалась. Потому что вот как можно! Поддерживать! А нас только гнобят за эти бесконечные ошибки и скорость чтения.
Отношение к этой проблеме в Беларуси — вот над чем нужно работать. Да, мы не можем изменить систему. А провести митап можем? Можем. Мы создали инициативу Dyslexia Belarus — и провели. А еще организовали несколько лекций и семинаров о дислексии для взрослых, интенсив для учителей — получили шквал положительных отзывов от педагогов и родителей.
Никаких амбициозных целей мы не ставим. «С тобой все нормально, такое бывает», — вот что я хочу сказать детям. По данным Британской ассоциации дислексии, в той или иной форме она встречается у 20% людей. От самого сильного спектра — когда буквы вообще невозможно прочитать, они не складываются — до легких форм, как у меня. Плюс все разнообразие проявлений посередине.
Дислексия дала мне большое преимущество: я не боюсь делать ошибки. Я их сделала миллион. И потому с легкостью вступаю в новые проекты. Всем советую почитать книгу Маргарет Рук Dyslexia is My Superpower («Дислексия — это моя суперсила»). Для меня это так, абсолютно.
Наш канал в «Яндекс.Дзен»
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!
Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by