Трагедия в переходе станции метро «Немига» — одна из самых масштабных в истории современной Беларуси. 53 человека были затоптаны до смерти, более 400 получили ранения, еще сотни — психологические травмы на всю жизнь. За неделю до страшной даты мы запускаем проект «Немига. 20 лет спустя». Все это время на Onliner будут говорить герои того дня — очевидцы, выжившие, медики, правозащитники и многие другие. Сегодня слово родственникам погибших.
Читать на Onlíner«Здравствуй, Светочка, Анечка, Ниночка», — обнимаются уже немолодые женщины. Мы встречаемся на Кальварийском кладбище, где похоронены их дети. Всего здесь покоятся 6 погибших на Немиге, еще 11 — на Восточном кладбище, 9 — на Чижовском, 3 — на Северном. Остальные 24 человека похоронены не в Минске.
— Вот и Женя наша идет. У нее на Немиге невестка погибла вместе с родной сестрой, а внука Владика успели вытащить, — встречают они подругу с молодым крепким парнем, тем самым Владиком.
— Люба не пришла, хотя хотела, она после операции на консультацию пошла и никак не смогла. Внук Анны Петровны Леша, которого отец из толпы спас, сейчас работает в гимназии, тоже не смог, — подруги усаживаются на лавку недалеко от памятника.
— 30 мая было воскресенье. Было тепло, и мы с друзьями собирались на Вячу. У нас тогда две дочки было — старшая Аня и младша Маша, — но они с нами не поехали. Машу попытались уговорить, но она сказала, что пойдет к бабушке и встретится с подругами. Она взяла роликовые коньки и ушла. Ни о том, что пойдет на Немигу, ни о концерте какой-то группы она не говорила, — вспоминает Нина Инькова.
Наша собеседница — бывшая жена скульптора Михаила Инькова, автора мемориала на Немиге. В подземном переходе в тот день погибла их младшая дочь Маша. Ей на тот момент было 15 лет, она только-только окончила 9-й класс и собиралась сдавать экзамены.
Так и не уговорив дочек, Иньковы уехали на Вячу. Вернулись только под вечер. По дороге заехали в магазин и купили любимый Машин торт «Минский».
— Она обожала этот торт с грибочками, ей нужно было обязательно слизать весь верх, а остальное, мол, ешьте сами, — улыбается женщина. — Дома была старшая дочь Аня и ее парень Арсений. Они смотрели телевизор. Я еще обратила внимание, что стало темно, туча такая черная стояла. Мы сели попить чаю, съели по кусочку торта, больше не стали, оставили Маше.
В девять вечера Нина Степановна забеспокоилась: младшей дочери строго-настрого велели приходить не позже этого времени. Она выглядывала во все окна, ждала. Дочь так и не пришла.
Позвонила свекрови, к которой должна была заходить дочь, та только сказала: что-то случилось на Немиге. Что и как, она не знала. Тогда Иньковы обзвонили Машиных подруг. Одна из них, у которой отец был милиционером, отказывалась говорить до тех пор, пока Маши не будет дома. Ее отец тоже ничего внятного не сказал, только посоветовал обзванивать больницы.
В больницах как заведенные отвечали одно: Иньковой нет. Тогда пара решила ехать искать дочь. Сосед отвез их во вторую больницу. Она в то время находилась напротив оперного театра. Возле входа уже толпились люди, но внутрь их не пускали.
— Знаете, мне было 40 лет, я была такая боевая и настырная, что меня пропустили, — вспоминает Нина Степановна. — Я только помню, что в большом коридоре лежали голышом девочки, мальчики, никакой простыни на них, ничего. Хотела пройти дальше, кричала, просила — не пускали.
Шел какой-то чиновник в рубашке с коротким рукавом, тоже, видимо, кого-то искал. А знаете, у меня тогда были длинные ногти, и вот этими ногтями я уцепилась ему в руку. Сказала, что не отцеплюсь, пока не пройду дальше.
Их пустили вместе, но Маши в «двойке» не было. Врачи отправили Иньковых в «девятку» на Семашко. Маши не оказалось и там. В «девятке» посоветовали ехать в «десятку», куда тоже отвезли много пострадавших. К часу ночи Иньковы добрались туда. Маши среди выживших не нашли. Медики отправили родителей в морг. По их словам, туда привезли где-то около 40 погибших.
— Морг был с обратной стороны от главного входа. Там уже дежурила милиция, было много людей, но никого из родных не пускали. Говорили, пустят завтра. Иньков пытался уговорить меня поехать домой и приехать утром, но какое же завтра, если мне нужно ребенка найти. Я не знаю, откуда у меня силы взялись, какой бес в меня вселился.
Я взяла два камня и сказала: «Если вы меня не пустите, я буду бить все до тех пор, пока не пройду и не посмотрю». Мне было все равно, заберут меня в милицию или еще куда-то, было на всех плевать. Милиция махнула рукой: «Пропустите эту ненормальную». Меня, мужа и соседа пустили.
В первой комнате на каталках лежали дети 14—15 лет. Мне стало плохо, я осунулась, чуть не потеряла сознание. Меня уже хотели вывести, но я как-то собралась с духом, поднялась. Маши не было и среди них. Кто-то сказал, что тут такая комната не одна. Пошли во вторую, там тоже лежали дети. И девочки, и мальчики, и голые, и разорванные, кто как… Но Маши опять же среди них мы не нашли. Она лежала в третьей комнате, практически в конце. Совершенно раздетая, только кроссовка на животе и сумка. Тут я, конечно, рухнула в обморок, и меня оттуда вынесли без сознания.
По дороге домой у Нины Степановны случилась истерика. Сосед Иньковых гнал с такой скоростью, что несколько раз его останавливали сотрудники ГАИ. Узнав про горе пассажиров, его отпускали без штрафа. Дома на рыдания и крики женщины сбежались соседи. Так о страшной смерти Маши узнал весь дом.
— Уже потом, когда я знакомилась с материалами уголовного дела, а там было 25 томов, я прочитала заключение судмедэксперта. Оказалось, что дочь умерла фактически стоя. Ее сдавили, и она задохнулась, — плачет Нина Степановна. — У нее была сильно сдавлена грудь, но внешне никаких повреждений на теле не было. Знаете, что самое страшное? Она 30 или 40 минут была в коме. Как раз в тот момент, когда их грузили в грузовую машину. Она была еще жива тогда, понимаете, ее можно было спасти.
Машу хоронили на Кальварийском кладбище. Со скандалом и большими трудностями Иньковым и родственникам погибшей Насти Савко дали место недалеко от главного входа.
— Нам оплачивали похороны детей. 1999 год, больших денег не было. Выделили что-то в районе 300 рублей. Кому-то хватило, кому-то нет. Мы влезали в кредиты. Помню, с нами постоянно ездила бухгалтер из администрации Фрунзенского района. Она все ходила за нами. Мы выбирали венок, она говорила: «Этот мы вам не оплатим, этот тоже». С гробом такая же история была. Вместо того чтобы как-то утешить или посочувствовать, они нам хамили, хамили и хамили… Говорили: «Скажите спасибо, что мы вам землю на кладбище бесплатно выдали». Правда, пару лет назад нам предъявили счет в $3000. Оказывается, мы 30 сантиметров земли незаконно заняли под памятник, и за столько времени уже пеня набежала. Потом, правда, срезали до $1500, и мы с Иньковым вместе выплачивали эти деньги. Вот так…
Маша почти окончила 9-й класс, оставалось только сдать экзамены. Она собиралась выучиться на скульптора, как отец и старшая сестра, которая в то время уже была студенткой Академии искусств. Нина Степановна говорит, что у Маши был талант: она могла за вечер слепить то, что ее старшая сестра делала целый день.
— Маша была не по годам взрослая. Муж мой тогда не работал, учился и собирался поступать в аспирантуру. В семье работала я одна, возила группы в Венгрию, Польшу и так далее. Так вот, когда я уезжала, Маша готовила, выгуливала собаку, поднимала мужа и дочку и убегала учиться, — вздыхает Нина Степановна. — Мы с ней были очень близки. Она мне все-все рассказывала…
Еще Маша хотела уехать в Испанию. Как ребенок Чернобыля, она ездила на отдых в испанскую семью, после этого начала усиленно учить испанский и английский. Там же, в Испании, у нее была первая любовь — Алекс. Парень был племянником испанцев, у которых она жила. Он был футболистом, а после того, как попал в аварию, устроился полицейским.
— Она уговаривала меня отпустить ее в Испанию тем летом. Алекс звонил ей и просил приехать в гости: мол, я тебе все оплачу, — вспоминает Нина Степановна. — Мне эта идея не нравилась, тем более что ей было всего 15. Но Маша все просила: у тебя, мама, есть подруги стюардессы, мол, ты же меня можешь с ними отправить. Потом уже старшая Аня рассказала, что Алекс звал Машу, чтобы с ней помолвиться.
Когда Маша погибла, знакомые испанцы узнали про это по телевизору, но не поверили и начали звонить Иньковым. Те брали трубку, но не понимали, о чем их спрашивают, и только рыдали.
— Потом я наняла переводчика, и мы втроем с ними разговаривали. Конечно, там плакали и две сестры, у которых Маша жила, и Алекс. Он потом на протяжении лет пяти каждый год присылал деньги кому-то здесь, чтобы на Машиной могиле ставили букет роз. Сначала букеты появлялись, а потом перестали, хотя он говорил, что деньги передавал. Мы ему потом сказали, чтобы больше никому ничего не передавал. Как прошли эти 20 лет… Мы судились, подавали иски, но ничего не добились, — рассказывает Нина Степановна.
Мы развелись с мужем, не смогли вместе жить. Он все винил меня в том, что я убила Машу, отпустив ее гулять…
Десять лет Нина Степановна жила недалеко от Кальварийского кладбища. Каждый день по несколько раз приходила к дочке повидаться. Когда мучила бессонница, могла пойти поговорить с дочкой даже среди ночи. Милицейские патрульные сначала пугались, а потом привыкли.
— Потом переехали из этого района, потому что здесь ее знакомые, мы часто виделись и каждый раз плакали. Тяжело было… — говорит женщина.
Евгения Филатова — свекровь Людмилы Шкурдзе. Людмила погибла в переходе вместе с родной сестрой Светланой. Они успели только спасти своих детей — Влада и Дениса.
В мае 1999-го с сыном Евгении Викторовны Людмила уже не жила, они разошлись. Внук и бывшая невестка жили тогда со старшей сестрой Люды Светой. Обе одинокие с маленькими сыновьями на руках, они посменно работали, вдвоем растили Влада и Дениса.
— В воскресенье 30 мая они с детьми пошли в гости и как раз возвращались оттуда. Их провожали друзья. Света уговаривала Люду пойти на троллейбус, они жили на Розы Люксембург. Но Люда настаивала на метро. Мол, потом немного пройдемся. Так получилось, видимо, что все-таки победила Люда, и они пошли в метро, — смахивает слезу Евгения Викторовна. — Они уже были практически на нижних ступеньках, когда начала бежать толпа. Люда и Света были одними из первых, кто упал. Я думаю, они умерли сразу. Уже потом по ним бежали другие люди. Когда их хоронили, у Люды и Светы на груди были следы от каблуков.
Знакомые сестер подхватили Влада и Дениса, передали наверх через головы людей, а сами попытались спасти молодых мам, но не вышло. Малыши сидели в цветочном киоске, у продавщицы, пока их не забрали родственники сестер.
— Уже позже наш сосед по даче, милиционер, работавший там, рассказывал, что Влад бегал и искал маму, — плачет бабушка.
Когда он ее нашел, то она уже была неживая. Трехлетний малыш трогал ее, тряс и все просил: «Мама, заговори». Он не понимал, что она уже мертва.
Евгения Викторовна узнала обо всем только на следующий день. Она сидела после смены в детском саду и разговаривала с подругой. Неожиданно пришла ее сестра.
— У меня в это время очень болел отец, а мой младший сын Ваня тоже был инвалид по сердцу. Сестра говорит: «Женя, крепись». Я так и похолодела: «Папа…» Она сказала, что нет. «Ваня?» — спросила я. Она отрицательно помахала головой. Кто же тогда? Она сказала: «Люда». Я тогда сразу потеряла сознание.
Вместе с мужем они решили, что заберут Влада на воспитание к себе. Мама погибших сестер была не против. И стала воспитывать его двоюродного братика — Дениса, сына второй дочки.
— Первое время ему у нас было очень тяжело. Оно и понятно: мамы не было, он выпал из привычной атмосферы дома, детского садика, друзей, — вспоминает бабушка парня. — Из их квартиры мы взяли только его велосипед. И за этот велосипед он держался, как будто это его последняя надежда. Где-то год после случившегося он молчал, был весь в себе. Говорил только что-то определенное.
Он целый год каждый день стоял у окна и спрашивал: «Бабушка, а когда мама приедет?» Сначала я ему объясняла, а потом сочинила историю о том, что мама улетела на небо и оттуда все-все видит. Когда мы вечером шли, он всегда спрашивал: «Где мама моя, какая она звездочка?» Я показывала на Полярную звезду. Он потом всем говорил, что мама у него на небе.
Еще долго после случившегося он боялся ездить в автобусах, троллейбусах, метро. Как только видел толпу, сразу кричал: «Бабушка, я боюсь, нас задавят». К психологам его долго водила потом…
Владу сейчас 23. Он окончил кадетское училище, потом пошел в колледж и сейчас работает слесарем в центре Geely. О событиях 30 мая парень помнит мало. Говорит, иногда память подсовывает какие-то обрывки.
— Помню, как мы шли, раньше помнил даже, где какая ступенька была, теперь уже нет. Помню, как меня передавали по рукам, как сидел в цветочной лавке с какой-то женщиной. Потом мы выходили наверх, а там то ли в «Урал», то ли в «КАМАЗ» людей бросали, как мешки какие-то, скорые стояли, их много было. Еще помню, как мама в скорой лежала, а мы ходили ее искать. А больше ничего. В детстве страшные сны были, но это прошло, — смущается Влад. — Я у бабушки с дедушкой рос, я им за это очень благодарен. Разговаривал ли потом об этом с двоюродным братом? Знаете, у нас как-то с ним совсем разные интересы, очень редко общаемся…
— Для меня это печальная дата. Хотелось бы, чтобы она была одна, но потом в жизни было много плохих дат. Сейчас, когда бываю на «Немиге», стараюсь не вспоминать об этом, — заключает он.
Через полгода после смерти невестки погиб младший сын Евгении Викторовны, примерно в это же время умер и отец сестер, дедушка Влада. Его похоронили рядом с дочками. А пять лет назад трагически скончался и отец Влада.
— Возможно, бог оставил мне этого мальчика, чтобы я продолжала жить, несмотря ни на что,— плачет женщина.
— Не могу больше, знаете, наверное, я не буду ничего говорить, не смогу, — мама погибшей Лены Янцовой Ольга Петровна резко встает со скамейки и быстрым шагом направляется к выходу.
— Оля, останься, всем тяжело, попей водички, отдышись, — говорят подруги ей вслед, но она даже не оборачивается.
— Тяжело ей, единственную дочь потеряла, больше никого у нее не было, — вздыхают они.
— А я живу на той самой Немиге, будь она неладна, в 300 метрах от перехода, — рассказывает свою историю Светлана Рябоконь.
Ее сын, старший сержант Геннадий Рябоконь, погиб в том переходе. У Светланы Михайловны пятеро детей, Гена был старшим. В 1999 году ему было 24, он работал в оперативно-поисковом отряде ГУВД. В органах работала тогда и сама Светлана Михайловна, и ее муж. Она — в приемнике-распределителе, муж — начальником Фрунзенского РУВД.
В воскресенье, 30 мая, Светлана Михайловна с мужем вернулись с дачи. Она поставила готовиться плов, когда пришли гости — сын Гена с женой Наташей, которые тогда жили у тещи парня, и его друг Ваня со своей женой Аллой. У Гены в тот день был выходной, поэтому он с утра сходил в церковь на службу (был православный праздник Троица), а потом с друзьями и женой решил пойти на концерт.
— Я просила их подождать, пока приготовится плов, но они отказались, собирались на выступление этой группы «Манго-Манго». Правда, все уговаривали дочку Алену сыграть на фортепиано. Она отказалась, сославшись на то, что после дачи болели руки. До сих пор корит себя за отказ, — вспоминает Светлана Михайловна.
Она сходила в ГУМ, потом посмотрела издалека на гуляния. Было много выпивших, Гену она не встретила и ушла. Около восьми вечера стало очень темно, пошел дождь, а потом и град. Светлана Михайловна испугалась, как бы не повыбивало окна. Тут в дверь позвонили.
— Моя ласковая и нежная невестка орала: «Открывай быстрее!» Я подумала, она с ума сошла или пьяная, наверное, — рассказывает женщина.
Наташа выскочила босая, вся мокрая, без босоножек и сумки, кричит: «Бегите скорее на Немигу, там людей подавило, идите ищите Гену». В чем стояла, в том и побежала. Так, что под ногами не чувствовала земли.
Через переход ехали скорые. Светлана Михайловна останавливала их и смотрела, нет ли там ее сына. Гены нигде не было.
— Добежала до метро, вижу: девочка лежит на носилках. Лицо синее, сама темненькая, со стрижечкой каре, платье на ней бордовое с гипюровой кокеткой. Лежит неживая… До сих пор она у меня перед глазами стоит. Я дальше в метро бегу, — вспоминает женщина.
У перехода стоял ее знакомый сотрудник милиции. Светлана Михайловна бросилась к нему: «Вы Гену моего не видели?» Он отрицательно покачал головой. В переход никого не пускали, но минчанка прорвалась.
— Там уже людей не было, валялись только сумки, обувь, всякая дребедень. Но никого не было. Тогда я сбегала домой за фотографией сына и стала показывать всем, кто там был. Со стороны дороги шел мужчина. Он говорит: мол, я видел его, он вот тут на земле около перехода лежал. Ох… У меня тут такая истерика началась, — вытирает слезы она.
Средний сын Дима с другом побежали во вторую больницу, но ни среди пациентов реанимации, ни в морге Гену не нашли. Светлане Михайловне стало совсем плохо, медики сделали ей укол и отвезли домой. Там семья стала обзванивать больницы. Гену нашли в девятой.
— Их же как развозили: в девятую, в десятую в Чижовке, в пятую. В общем, как-то странно. Хотя военный госпиталь, госпиталь МВД просили привозить к ним. Почему этого не сделали, а везли детей в такие дальние больницы, неизвестно, — удивляется Светлана Михайловна. — Уже потом я от ребят из ОМОНа узнала, что первая скорая приехала где-то через 40 минут. Там были кислородные подушки, а в других машинах не было.
Генин друг Ваня попытался спасти жену, выхватил кислородную подушку и дал ей дышать, но кто-то у него ее забрал для тех, кому нужнее. Аллочка так стоя и умерла.
Потом мы слышали, как по телевизору сказали, что медики очень хорошо сработали… Пусть бы он посмотрел мне в глаза, я бы устроила ему… Мне так обидно было, когда этим врачам вручали орден. За что?
Они поехали на опознание в девятую больницу. Просто поймали какие-то оранжевые «Жигули» и попросили водителя отвезти за любые деньги. Тот отказался от денег и отвез бесплатно. В больнице врач вынес удостоверение, портмоне и кольцо. Портмоне было пустым, хотя жена Гены и говорила, что там были деньги.
— На опознание пошел Дима, он потом рассказывал, что Гена просто лежал на полу в какой-то палате. Доктор сказал, что сына поздно привезли, если бы раньше, его можно было спасти… Вы представляете, матери такое сказать? Это очень тяжело, до такой степени страшно, что вы себе представить не можете, — плачет Светлана Михайловна.
Потом родные Геннадия узнали, как все случилось. Ребята побыли недолго на концерте и еще до дождя пошли в метро. Шли спокойно: Гена и Ваня впереди, Наташа и Алла чуть позади.
— Как только они стали спускаться по ступенькам, сзади побежала толпа, — вспоминает Светлана Михайловна. — Гена отбросил Наташу к стенке, а сам вырвался вперед. Там стояли четыре сотрудника милиции. Он предъявил удостоверение и фактически приступил к исполнению своего служебного долга.
Как мне хлопцы потом сказали, он успел вытащить из толпы пять девчонок, пошел за шестой, которая под трупами кричала, попробовал вытащить, но толпа его опрокинула. Он ударился головой и, видимо, потерял сознание. Там уже по нему бежали, топтались… Вся грудная клетка была разбита, даже на лице были следы от каблуков.
Гену хоронили тоже на Кальварийском кладбище. Его признали погибшим при исполнении и посмертно наградили медалью «За личное мужество». Кроме «гробовых» 300 рублей, семье выплатили страховку.
— Меня не забывают, приглашают на праздники ГУВД Мингорисполкома и МВД, на концерты ко Дню милиции. Это, конечно, приятно, но ничего этого не нужно, ни денег, ни приглашений, ничего. Был бы он жив, — вытирает слезы мама парня. — Это мой первенец, у нас с ним такая связь была… Ни дня не проходило, чтобы он ко мне не прибежал, даже когда потом они с женой у свекрови жили. Приходил: «Мамуля, ты там спишь? Пойдем на рынок».
Или, бывало, говорит: «Мам, мы сегодня погрешим, пойдем кофейку с пирожным попьем, пока никто не видит». А то на работу ко мне прибежит в обед, спросит, обедала ли я. Если нет, разложит свою ссобойку и угощает. До сих пор прошу, умоляю: сынок, приснись, расскажи хоть что, что там было. Не снится. Только один раз моей сестре приснился и сказал: «Тетя Наташа, скажи маме, чтобы перестала плакать».
С невесткой Светлана общается теперь редко, хотя отношения с ней хорошие. Наталья вышла замуж за его друга Ивана, с которым они были в метро. Светлана Михайловна отреагировала на это спокойно: «Ну вышла замуж, и что? Молодая, жизнь-то продолжается».
28-летний Игорь Зеленкевич за неделю до трагедии на Немиге уволился из милиции, где отслужил около четырех лет. Устроился на работу в фирму, которая производит окна. В субботу вместе со всей семьей — шестилетним сыном Лешкой, родителями и двумя братьями — он поехал на дачу.
— Мы поработали, потом вытопили баньку, покупаться сходили, — вспоминает тот день мама Игоря Анна Петровна. — Вечером вернулись. Игорь говорит: «Знаешь, мамуля, завтра концерт, там будет группа „Манго-Манго“ выступать». Лешка его просить стал: «Папочка, ты меня заведешь туда?» Он пообещал.
Назавтра ближе к обеду к Игорю пришли друзья Дима и Юра. Анна Петровна отговаривала его: незадолго до этого дня ей приснился сон о том, что она копает землю, и женщина посчитала это дурной приметой. Но сын не послушался.
— Я потом стала отправлять и двух других сыновей — среднего Вадима и Юру. Вадим сказал, что руки болят после дачи, Юре нужно было 1 июня сдавать экзамен. Вы даже представить не можете, как я их отправляла. Говорила: «Да что вы сидите, да поучишь ты свой экзамен». Но они уперлись и не пошли, — говорит Анна Петровна.
Игорь с сыном и друзьями уехали. Когда на улице стало темно от надвигавшейся тучи, Анна Петровна забеспокоилась.
— Думаю, боже, только бы сын мне этого малого быстрее привез. Но телефонов мобильных тогда не было, кому позвонить, куда… — вспоминает она. — Потом его друзья рассказали мне, как все было. Игорь, когда увидел тучу, сказал Леше: «Пойдем домой, бабушка будет очень переживать, мама с работы придет, разнервничается». Они пошли в метро. Только начали спускаться, как переход закрыли. Леша говорит, что выдвинули какие-то ограждения и перекрыли проход. Мол, идите в другой переход, там прохода нет. Внук сидел на плечах у Игоря и все видел.
Анна Петровна говорит, что все случилось очень быстро. Пошел дождь, град, и толпа понеслась в переход. Бежали девочки-подростки, парни. Началась давка. Игорь кричал: «Вы люди или звери, я же ребенка держу! Что ж вы так давите?» Потом он передал Лешу по рукам наверх с криком: «Спасите ребенка!»
— Он пытался спасти девчонок, которые упали, вытянул одну из Шевелевых, стал тянуть сестру, но тут на него упали люди, и все, — плачет Анна Петровна. — Уже потом, когда его из морга забирали, я увидела, что вся левая сторона была черная… Ногами раздавили.
Но тогда Анна Петровна еще ничего не знала о трагедии. Дождь прошел, на часах было десять, потом двенадцать, затем час. Сын с внуком так и не вернулись. Она стала обзванивать друзей — они домой тоже не возвращались.
— Я думала: может, они гуляют, может, еще что-то. Не знаю почему, но в конце концов я позвонила в скорую и спросила: «Знаете, моих детей что-то нет, и сына нет, и внука, что-то там случилось?» В скорой мне ответили: «Женщина, там же на Немиге одни трупы, там людей мертвых носят с этого концерта», — говорит минчанка.
По телевизору уже ничего не шло, никаких новостей Анна Петровна узнать не смогла. Она разбудила детей, и они вместе стали искать родных.
— К шести утра приехал муж. Он у меня тогда милиционером работал во Фрунзенском райотделе. С порога спросил, где дети. Я сказала, что Юра и Вадим дома, а Игорь с Алексеем пошли на Немигу. Он рассказал про давку и сразу же поехал в пятую больницу, а я продолжила искать Лешу. Думаю: найду сразу его, а потом и Игоря. Нашла. В девятой больнице сказали, что мальчика 6 лет привезли, из особых примет у него шрам на левой руке.
Это был наш Леша! Сказали, что он в реанимации с сотрясением мозга, переломом носа в тяжелом, но стабильном состоянии.
Игоря не было ни в «девятке», ни в «десятке». Паспорт он с собой не брал, установить личность медики не смогли.
— Сыновья поехали в «десятку», а муж — в пятую больницу. Когда сыновья зашли в морг и увидели детей, которые лежали в чем мать родила, они сразу обомлели. Игорь тоже был там, — продолжает Анна Петровна. — Их вывели и отправили домой.
В это время уже пришли девочки с работы. Я тогда работала в ателье сменным мастером. Они мне и сказали: «Анна Петровна, крепитесь, по телевизору показали список погибших, там ваш Игорь».
Игоря хоронили в деревне Петровичи Смолевичского района. Все эти дни и во время похорон Анне Петровне было плохо, возле нее постоянно дежурили врачи. Своего инсульта Анна Петровна даже не заметила. Просто в какой-то момент не смогла поднять руку, пошевелить ногой и даже разговаривать. 3 июня скорая забрала минчанку в больницу — туда, где лежал внук Леша. О смерти отца он ничего не знал: боялись рассказывать, чтобы ему не стало хуже. Невестка Анны Петровны Алена говорила сыну, что папа в командировке или на работе.
— Когда мне стало легче, ко мне Леша пришел и удивился: «Бабушка, ну что ты во всем черном?» И все рвал мне платок: «Бабушка, сними, тебе некрасиво», — вздыхает минчанка.
В реанимации мальчик пролежал три недели. Но даже на выписке ему ничего не сказали о смерти отца. О том, что папа умер, ему сообщили мальчишки во дворе.
— Они на улице подошли и сказали: «А мы же к твоей бабушке Ане ходили и смотрели, как твоего папу хоронят». Леша был в шоке! Потом все у меня спрашивал: «Бабушка, ты мне расскажи, папу похоронили?» Я говорю: «Да, Лешка, похоронили…» Как только я собиралась на кладбище, он плакал: «Бабушка, не иди на кладбище, ты умрешь, что я буду делать?» Первые годы мы каждый месяц 30-го числа собирались на «Немиге». Леша все время не пускал меня и кричал: «Бабушка, не иди на „Немигу“, тебя там затопчут». Лечили мы его целый год, думали, не вылечим…
После смерти сына судиться с организаторами концерта, милицией и городскими чиновниками, как это делала Нина Степановна, Анна Петровна не стала: не позволяло здоровье. Через полгода после сына умер ее муж, отец Игоря… Она с семьей переехала в другой район. На старой квартире все напоминало о сыне и причиняло боль.
Леша вырос, выучился в университете, занимался футболом и сейчас работает в гимназии. Жена Игоря вышла замуж второй раз — Анна Петровна говорит, за коллегу с работы.
— Ну так это же понятно, жизнь идет. Этот мужчина — хороший человек, очень Лешу полюбил, помогал и помогает ему во всем, — объясняет минчанка. — С Лешей Алена мне никогда не запрещала общаться. Мы каждый день с ним созваниваемся. Таких невесток мало.
Расследование обстоятельств давки в переходе на станции метро «Немига» шло три года, были суды, но виновных не наказали, а иски о моральной компенсации не удовлетворили.
— Ни организаторы, ни та же «Магна», ни «Оливария», ни медики — никто перед нами не извинился. Только тогдашний мэр Минска Владимир Ермошин нас принял, просил прощения и плакал вместе с нами. Он же потом и в отставку подал, но президент его заявление не принял, — говорит Нина Степановна Инькова. — Теперь в администрациях, куда мы приходим за положенными деньгами на цветочную продукцию, нам говорят: «Что вы все пороги обиваете, вы уже забыть об этом должны».
После трагедии на Немиге правозащитники Татьяна Ревяко и Полина Степаненко собрали истории родственников погибших в книге «Трагедия на Немиге. Факты. Свидетельства. Комментарии». Сами родители создали общественное объединение «Немига-99». Благодаря этому многие общаются и поддерживают друг друга до сих пор.
— Первые годы мы собирались у меня дома, вся наша Немига, — говорит Светлана Рябоконь. — Каждый приносил кто что мог, накрывали столы и поминали детей. Всегда 30 декабря собирались — как раз на полгода, как дети погибли, это был день памяти наших детей. Сейчас собираемся реже, но контакт поддерживаем. Горе, конечно, очень подкосило родителей. Очень многие умерли молодыми, не пережили смерти своих детей…
— Да и, как оказалось, не лечит время. 20 лет прошло, а кажется, что все было как будто вчера. Да, боль стала тише, но никуда не исчезла, — заключают родственники погибших.
Читайте также:
Подписывайтесь на наш канал в «Яндекс.Дзен», чтобы не пропустить интересные статьи и репортажи
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!
Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. ng@onliner.by