Напишите отзыв на товар и получите шанс выиграть робот — мойщик окон

Анна: «Врачи общались с каждым, даже если люди не могли отвечать»

История Анны началась с болезни ее сына. Диагноз тот самый — коронавирус. Ему тогда было 4 года, поэтому их вместе госпитализировали в детскую инфекционную больницу Минска.

— Через несколько дней я сама ощутила страшную ломоту в теле. С каждым днем мне становилось хуже, температура держалась на уровне 39—40 градусов, бывало и под 41. В какой-то момент я заметила, что мне тяжело дышать. Меня направили на КТ, которая показала 45% поражения легких (позже я вычитала в эпикризе 75—100%). Меня подключили к кислороду. Но становилось все хуже.

В день, когда выписали моего сына, меня отправили в реанимацию. Меня везли в кресле, и я держала тяжелый баллон с кислородом в руках. Помню тугую маску, которую надели в реанимации.

А вот сколько я там провела, не помню. В один день в моем боксе оказалось очень много людей. Они громко разговаривали между собой, суетились. Но мне никто ничего не говорил. Я только спросила: «Меня сейчас подключат к ИВЛ?» На что врач дал положительный ответ. А потом все…

В момент, когда я начала приходить в сознание, я не понимала, где нахожусь. Ситуацию усугубляло то, что до ИВЛ у меня начался конъюнктивит, поэтому я еще и плохо видела без линз. Я не могла шевелиться, но самое страшное было в том, что я не могла говорить. Потом мне объяснили, что в горле у меня стоит трубка, которая помогает дышать, — трахеостома.

Круглые сутки в реанимационной палате находился кто-то из медперсонала, часто приходили врачи. И все они общались с пациентами, даже если те не могли ответить. Кто бы ни приходил, всегда начинал разговор словами: «Как дела?» Причем они всегда произносились позитивно.

Это в какой-то степени вселяло веру в то, что ты живешь, хотя все мы там были в состоянии «овоща».

Мне сообщили, что я нахожусь в 9-й больнице, а мой муж звонит утром и вечером каждый день. И это тоже очень ценно: сколько терпения нужно, чтобы подробно рассказывать о том, как прошел день. То есть медицинские работники поддерживают не только больных, но и их родственников.

Я находилась в реанимации №2. Долгое время думала, что с нами постоянно врачи. Позже я узнала, что это медсестры и медбратья. Но для меня они самые настоящие врачи, потому что они могут и умеют все.

Помню медбрата Бориса — всегда радовалась, когда он приходил на смену. Он учил меня сидеть, настаивал на том, чтобы я хоть как-то старалась шевелиться. Помню медсестру Олю, которая заплетала мне волосы, чистила зубы, ухаживала за мной, поддерживала морально. Помню врача Дениса (к сожалению, без отчества) — именно он сказал мне о том, где я. Он первый поставил меня на вертикализатор.

Помню своего лечащего врача Ирину Тадеушевну Жук (могу ошибиться с именем, фамилию и отчество помню точно) — когда меня выписывали из реанимации, она пришла меня проводить. А санитарки! Это сильные женщины, у них такой непростой труд. Всегда поражалась тому, что они делают.

Не знаю, как у других, но, когда меня переводили из реанимации в отделение интенсивного ухода, я искренне расстроилась. Ну кто из пациентов будет расстраиваться выписке из реанимации? А все потому, что там работают не просто врачи, а люди с большой буквы. И каждое их слово и действие вселяли веру в то, что все будет хорошо. Они мне говорили, что я молодец: потому что то, какой я была при поступлении в реанимацию, не сравнить с тем, что есть сейчас. Они оказывали колоссальную физическую и моральную поддержку!

В 9-й больнице я оказалась, потому что в «инфекционке» обнаружили кровотечение, и меня пришлось экстренно перевозить. И я знаю, что курировал это Александр Михайлович Дзядзько. Он приходил, когда я уже находилась в отделении интенсивного ухода. Сам факт того, что врачи тебя помнят, доказывает, что твоя судьба им совсем не безразлична. А где-то на второй день после перевода ко мне пришел заведующий реанимацией, чтобы именно у меня узнать, как проходит моя адаптация.

Я боялась перевода в новое для меня отделение зря: там тоже работали настоящие профессионалы. Анастасия Юрьевна учила меня ходить и адаптировала к когда-то привычным условиям. Я безумно благодарна моему лечащему врачу Любови Григорьевне Шуст: благодаря ее действиям я стремилась быстрее попасть домой. Мой врач-массажист Наталья Антоновна заряжала позитивом. И, конечно, заведующий отделением Павел Андреевич Бондаревич — он каждый день приходил к нам. Я уверена, что он знает о своих пациентах все.

Многих, кто мне помогал, я, к сожалению, не знаю. И боюсь даже представить, сколько людей было задействовано в том, чтобы я — самый обычный человек — могла снова обнять сына и мужа.

Андрей: «Опасно было ждать, но не менее опасно было делать операцию»

У Андрея история не о собственном спасении, а о его дочке, за жизнь которой шла настоящая борьба.

— Еще на ранних сроках беременности мы уже знали, что у малышки есть вопросы по сердцу. Живем в Лепеле, наблюдались в Минске. Врач на скрининге сказал, что большинство вопросов современная медицина решает. Жена рожала в РНПЦ «Мать и дитя». Когда Даринка родилась, она заплакала, а потом начала синеть, и ее поместили в реанимацию. Затем перевезли в реанимацию ДХЦ.

Диагноз — аномалия Эбштейна. Этот порок сердца встречается в 1% случаев из всех патологий сердца. Делится на четыре типа — у Даринки оказался самый тяжелый. Причем у старших двух мальчиков абсолютно все в порядке.

Через месяц состояние более-менее стабилизировать, и нас отпустили. Девочка развивалась, в принципе, как все, только из-за этой аномалии кровь плохо насыщалась кислородом. Мы с рождения несколько раз в день контролировали сатурацию. Она была гораздо ниже нормы. Сначала около 90, затем 80, через полгода однажды мы и вовсе не смогли ее измерить. В реанимации аппарат показал 50—55.

Все эти полгода были постоянные обследования. Все это время нас сопровождала Светлана Викторовна Китикова. Именно она сыграла огромную роль в спасении нашей доченьки. Она всегда относилась к нам с большой теплотой, добротой и терпением. Она давала нам надежду.

Врачи ДХЦ говорили, что могли бы взяться за наш случай, но не ранее чем ребенок наберет 10 килограммов. Когда в полгода у Даринки случилось резкое падение кислорода, хирурги все так же настаивали на стабилизации состояния и ожидании набора веса. Но в данной ситуации ждать было очень опасно. Так же опасно было и делать саму операцию.

Мы разослали запись УЗИ по всем мировым кардиологическим клиникам. Многие готовы были взяться. Клиника в Берлине даже прислала счет на €70 000 на предоплату — до сих пор его храню. Оставалось придумать, как полугодовалого ребенка на кислороде доставить в Берлин. Даже ездить из Лепеля в Минск было целым испытанием.

В это время в Минске делал редкие запланированные операции Афксендиос Калангос. После одной из таких операций была встреча с коллегами для обсуждения опыта. И Светлана Викторовна показала ему наше УЗИ. Доктор сказал: давайте сделаем — хотя уже собирался улетать. Это было в субботу вечером, а уже в шесть утра в воскресенье ее увезли в операционную. В 15:00 мы узнали, что все прошло успешно. Каждая секунда в эти часы длилась вечность.

Мы до сих пор наблюдаемся у Светланы Викторовны. Она с нами на связи 24/7. Два раза в год ездим к ней в Минск на УЗИ. В жизни маленькой Дарианы сошлось столько «если бы» и «если бы не», что все выглядит как сказочная история с хорошим концом. Но сказочной ее делают не только обстоятельства, но и особенные люди на ее пути.

Анна: «Еще немного — и смерть»

У Анны болезнь развивалась стремительно: от минимального почесывания до угрозы жизни.

— Как-то вечером у меня зачесалось возле брови. Подумала, может, укусила мошка какая, и легла спать. Утром у меня был ужасный отек на лбу и глазах, он горел, было очень больно. Я вызвала скорую. Они настаивали, что это аллергия, хотя я была уверена, что это что-то гнойное. Меня отвезли в больницу и долго не могли поставить диагноз. Лицо у меня отекло так, что я не могла открыть глаза, голова сильно болела. Ночью я уже выла от боли, чуть ли не кричала, мне казалось, что голова взорвется и я умру.

Когда меня осматривал интерн, он принял решение срочно звать хирурга. Хирург прибежал минут через 15, еще через 15 меня прооперировали и перевели в хирургию. В отделении хирургии мне сказали, что еще немного, и гнойный мешок мог лопнуть — менингит, смерть.

Мне постарались сделать минимальный надрез, поставили дренаж, очень заботливо ко мне относились. В палате была очень тяжелая атмосфера: три неходячие пожилые женщины, все с ампутациями. Медсестра и санитарка видели, что я не могу спать, и, ничего мне не говоря, перевели меня в VIP-палату. Меня постоянно перевязывали вне очереди, все жалели, делали все, чтобы лицо молодой женщины не испортилось. Мне очень помогли их отношение, их поддержка, я всех запомнила и до сих пор вспоминаю с теплом в душе. Шрамик, кстати, остался минимальный.

Екатерина: «Уже мысленно рассуждала, где буду хоронить свою крошку»

Екатерина была уже опытной мамой, когда столкнулась с самым страшным испытанием в своей жизни.

— Это была моя третья беременность. Мы очень ждали малыша. Сразу скажу, что было несколько факторов, осложнявших беременность, главный из них — отрицательный резус-фактор у меня и положительный у мужа. Две предыдущие беременности закончились рождением здоровых детей. Но профилактику, связанную с предотвращением проблем со следующей беременностью из-за резуса, мне проводили только после первых родов.

За месяц до родов у всей семьи выявилось простудное заболевание. Я болела тяжело, пару дней вообще не могла с кровати встать. В назначенный срок муж привез меня в Брестский областной роддом. Я еще раз прошла все обследования — все было нормально с ребенком и со мной. Настал день икс. Мои нервы были на пределе. Как врач, я понимала, какие могут быть последствия, даже несмотря на то что на данный момент все благополучно.

Когда я услышала первый крик ребенка, немного успокоилась. Но тут же мне его показывают и говорят, что на лице начинает проявляться желтуха — нужно понаблюдать в реанимации. И я понимаю, что не обойдется. Все мои переживания тут же выплескиваются тихими слезами, остановить которые я не в силах.

Врач, которая меня оперировала, а потом и наблюдала за мной, — Валентина Васильевна Борисенко. Это человек с золотыми руками и добрым сердцем. Она сразу же стала успокаивать меня словами, что в реанимации хорошие специалисты, что они вытаскивают таких тяжелых деток, что я должна настраиваться на лучшее.

Когда я отходила в реанимации, другим мамам привезли деток, а мне было нечего ждать. Позвонить мужу я не могла: не знала, как обо всем рассказать. И туда пришел еще один врач. Это очень важный для меня человек, заведующий детской реанимацией — Сергей Викторович Филатов. Он сказал, что нужно подписывать бумаги для проведения манипуляций с ребенком, который «стал желтый, как лимон», и предупредил, что через пару часов придет ко мне поговорить.

Уже в палате Сергей Викторович поделился новостями, что мой ребенок совсем не дышит сам, не держатся давление и пульс, переливание крови ему уже сделали. Сказал, как я могу его видеть, когда звонить, что нужно принести для ухода и чего делать нельзя. Ему было проще со мной, потому что многие моменты объяснять было не нужно. Немного пошутил про имя и сказал, что надо бороться — им там, а мне тут. Хотя бы мысленно. И я ему поверила.

Я знала: врачи сделают все возможное, чтобы мой ребенок выкарабкался. Именно эта беседа и вера во врача помогли мне пройти это испытание. На следующее утро он сам пришел и сказал, что у ребенка порвалось легкое и ему стало хуже. Я собралась с силами и пошла к нему.

Не буду описывать всю ту картину, что я наблюдала изо дня в день две недели. Это страшно.

Ему становилось все хуже, перешли на самый крайний режим ИВЛ, после которого только ЭКМО.

Это экстракорпоральная оксигенация, когда кровь насыщается кислородом вне тела. Ребенок был крайне тяжелый. Врачи делали все, что могли, но инфекция не хотела сдаваться. Честно говоря, я уже мысленно рассуждала, где буду хоронить свою крошку.

Но потихоньку малыш стал поправляться. Ему было тяжело, было много осложнений из-за пережитого состояния. Когда ему стало получше, его перевели в другую больницу долечиваться. Через пять недель после рождения мой малыш был уже дома. Да, без последствий не обошлось. Но потихоньку мы пришли к состоянию здорового ребенка.

Но эти две недели в роддоме были самым страшным временем в моей жизни. Я часто думаю: если бы моими врачами были менее чуткие люди, как бы я справилась и справилась ли бы вообще? А Валентина Васильевна, понимая, как мне тяжело, не положила ко мне соседку с ребенком, а дала возможность быть одной. Приходя утром на обход, она почти всегда перед этим уже была в детской реанимации и могла сказать мне пару слов, как там мой малыш. Хотя она совсем не должна была ходить туда. Каждый день приободряла меня, говорила о том, каких тяжелых деток спасали в нашей реанимации, и даже после выписки интересовалась, как у нас дела.

Я лежала в роддоме все время, пока там был мой малыш, хотя меня давно могли выписать и отправить домой. Но мне дали возможность быть с ним — хотя бы по полчаса в день. И все остальное время я знала, что он совсем рядом.

Когда его переводили в другую больницу, мне дали секундочку подержать его на руках, и я расплакалась. Реаниматолог из детской больницы как-то ободряюще пошутил, что плакать не надо, если есть такой «спиногрызик». И я подумала, что все наладится.

И вот из таких моментов, из таких кусочков я смогла склеить себя в тот период. И это было важным и нужным для меня, особенно для моей работы. Я стала понимать, как важны для пациента даже эти пару слов, что мы говорим, причем как в хорошую, так и в плохую сторону. Слова — это тоже лекарство.

Сейчас моему Женьке уже год и четыре месяца. Такой карапуз! Иногда я думаю о том, что все могло закончиться иначе. Но не закончилось, к счастью. В его день рождения я позвонила и Валентине Васильевне, и Сергею Викторовичу. Поблагодарила их: мне хотелось еще раз дать им почувствовать, что они точно не зря делают свою работу.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onlíner без разрешения редакции запрещена. ng@onliner.by