Мы не настаиваем, чтобы читатели получили опыт индийских судей, поэтому предлагаем послушать тех, кто уже побывал в белорусских колониях. В этих историях не будет много воспоминаний о тюремном быте. Это рассказы о возвращении — к жизни, в которой нет сложной тюремной иерархии, зарплат в несколько рублей за месяц и ожидания передач.

Зато есть отказы работодателей, стеснение перед родителями девушки из-за судимости, возвращающиеся сны о колонии.

Игорь: «Через полгода волонтеры предложили помочь продуктами»

До колонии: мастер-повар
После колонии: повар в компании — производителе здорового питания

В 2012-м Игорь был мастер-поваром. А потом в его карьере наступил перерыв на восемь лет. За эти годы он освоил профессию обувщика, руководил театром — и все это в колонии.

Игорь мог провести в заключении 11 лет, но три года убрала амнистия. Он освободился прошлым летом. А зимой волонтеры Красного Креста предложили помочь продуктами. За эти полгода других предложений помощи не было.

— По белорусской статистике, за шесть месяцев те из освободившихся, кто не способен адаптироваться, снова попадают в места лишения свободы. Рецидивов громадное количество. Все, что система может предложить человеку, который отбыл срок, — это церковный приют или ночлежки, — рассказывает Игорь корреспондентам Onliner.

Когда его более восьми лет назад задерживал «Алмаз», Игорю было 30.

— Я повар, работал по специальности. А потом в жизни наступил переломный момент. По белорусским меркам все шло нормально, но просвета видно не было. Нужно было деться хоть куда-нибудь. Когда меня втянули в то дело, мысли были простые: «Хуже не станет».

Но стало хуже.

— Всех деталей я рассказать не могу. «Алмаз», автоматная стрельба, «тра-та-та» — так меня брали. Год шло следствие. Вначале обвиняли в попытке государственного переворота. Судили по статье «Похищение человека». Дали 11 лет, и все мои «подельники» меньше девяти не получили. В тот момент я не осознавал, что происходит.

А чтобы мы осознавали, что происходит с человеком после вынесения приговора, Игорь рассказывает, как прожил эти восемь лет. Сначала «посыпались» зубы.

— Длительный стресс, неполноценное питание не прошли бесследно, а квалифицированную медицинскую помощь там получить невозможно.

На «зоне» есть санчасти, но не каждому исправительному учреждению с ними повезло, рассказывает Игорь. Например, в санчасти бобруйской колонии есть даже хирург — можно проводить операции, не выезжая в гражданскую больницу. Кому-то повезло меньше. В Шклове, где сидел Игорь, отказываются передавать от родственников даже те медикаменты, которые осужденный имеет право получить по закону. Но швы наложить могут.

В колонии он работал на производстве обуви. Палец затянуло в станок для подошв, замотало между валами.

— На этом пальце было тридцать два шва, — показывает Игорь правую руку.

Но травму и навыки работы на производстве обуви он получил, а корочку о новой специальности — нет: в местном профтехучилище формально на обувщика не учили.

— Я был начальником участка раскроя, занимался этим пять лет. У меня навыков, полагаю, больше, чем у молодого специалиста, окончившего колледж. Но навыки есть, а диплома нет. А с навыками и без диплома никто никуда не возьмет, так что применить эти приобретенные в колонии умения я сейчас не могу.

Все эти годы должны были поспособствовать «исправлению». Из колонии осужденный должен выйти с четким планом: не нарушать, не преступать, восстанавливать социальные связи и желательно найти работу. Заключенным даже читают лекции на тему «Устройство на работу».

— На практике это значит, что сотрудник колонии достает подготовленный материал по лекции и зачитывает его. У людей, которые живут по режиму, у которых расписан распорядок дня, лекция просто отнимает личное время. Ничего, кроме раздражения, на таком занятии осужденный не почувствует. Если в человеке изначально есть стремление к развитию, можно изучать язык, заниматься в театральной студии. Художественные книги «с воли» можно получать не бесконечно, а учебники — в неограниченном количестве. Но чаще в колонии молодые люди попадают под давление тех, кто культивирует другие ценности, ведь насильники, убийцы, осужденные за экономические преступления сидят вместе. В итоге, как в тюремном анекдоте, первые письма с зоны начинаются словами «Здравствуй, мама, вышли сало», а позже они превращаются в «Вышли сало, здравствуй, мама».

Критериев исправления в колонии нет, шансов выйти раньше за примерное поведение тоже не много. От этого не крепнет и мотивация записаться в театральную студию или освоить профессию в училище на территории колонии.

— Нет того, кто мог бы сказать: ну да, этому человеку в тюрьме не место, он уже все осознал. Тогда за осужденного надо взять личную ответственность. Например, решение об УДО или замене режима для осужденных за убийство может приниматься только под личную ответственность начальника колонии и нескольких его заместителей. А разве кто-то будет за каких-то людей брать ответственность?

Игорь поясняет, что личная ответственность за принятие решения об УДО для руководства колоний наступила после того, как из полоцкой колонии освободились два человека, осужденных по особо тяжким статьям — за убийство. Один из них через две недели убил человека, другой через месяц забрал в банкомате чужую карточку и убил человека.

— В итоге люди с большими сроками часто остаются без надежды на досрочное освобождение. А кому нужны те, кто отсидел 24 года? До каких-то пор мама тянула, а потом этих людей похоронили. По сути, зона — это массовое производство маргиналов.

И даже после освобождения формально до того момента, как с человека официально снимут статус «осужденный», может пройти до восьми лет, а это плохая строчка в резюме.

Игорю все же удалось — спустя восемь лет — снова стать поваром. Сейчас он работает в сфере здорового питания. Компания маленькая, занимается доставкой еды на дом, в условиях пандемии такой бизнес развивается неплохо.

— Человеку с судимостью устроиться на предприятие или в крупную частную корпорацию практически нереально. Работодатели клеймят, особо не разбираясь. Между высококвалифицированным кандидатом с судимостью и человеком без судимости, но с более низкой квалификацией выберут второго. Нужно на законодательном уровне прописать, что люди, освободившиеся из мест лишения свободы, равны в правах с другими гражданами страны. Никто не имеет права отказать им в трудоустройстве по этому принципу — ни корпорация, ни государственное учреждение. Человек свое наказание уже понес, никто не имеет права его клеймить, ущемлять.

Но в реальности наказание продолжает нести не только Игорь. Его брату, предпринимателю, к примеру, отказали в кредите из-за «неблагонадежного родственника».

— А приобрели за эти годы какие-то навыки коммуникации? Проблемы с таким опытом на воле решаются проще?

— Нет уже таких проблем, которые можно было бы решить с помощью этих навыков. Серийных убийц на улицах осаживать не приходится.

Сразу после того, как Игорь вышел из колонии, ему было любопытно гулять по Минску. Город вырос, появились новые здания. Ямы на дорогах, говорит, остались прежними. Но главное и самое тяжелое изменение, которое пришлось увидеть спустя восемь лет, связано не с городом.

— Родители дождались. И постарели.

Александр, веб-дизайнер: «Иногда девушки говорят: „Что-о?! За наркотики?“»

До колонии: веб-дизайнер
После колонии: веб-дизайнер

Александр планировал, что в 31 год у него будет собственная дизайн-студия. Он собирался открыть ее вместе с другом, но планы пришлось скорректировать, когда его прямо на улице, около машины задержали оперативники наркоконтроля.

— Меня тогда фактически раздели на улице. Я был несколько обескуражен. Не били, превышения полномочий не было, просто аккуратно положили на пол.

Первая мысль была лаконичной:

— Подумал: допрыгался.

А потом стало страшнее: Александра обвинили не в употреблении, а в распространении наркотиков. Свидетельских показаний в деле не было, единственным аргументом для такой квалификации оказались карманные весы, которые оперативники нашли в квартире. Александра судили по части 3 статьи 328 УК — а в то время это означало от 8 лет лишения свободы.

— У меня в голове не укладывалось: как так? Я никому ничего не давал, ничего не передавал, а мне шьют распространение. Был шок. Уже после апелляционного решения городского суда я прочитал в его постановлении потрясающую фразу: «Отсутствие фактов сбыта не указывает на отсутствие умысла на сбыт».

Мне вменяли мыслепреступление.

Когда первый год заключения подходил к концу, Александр с ужасом представлял, что впереди его ждет еще семь таких же сюрреалистичных лет. Тридцать четыре человека в небольшом пространстве. Лежать на кровати днем нельзя. В столовую ходить по расписанию. Обязательно посещать лекции в местном клубе. Постоянный шум.

Теоретически в колонии можно было получить высшее или профессиональное образование, но Александр говорит, что обучиться реальным навыкам довольно сложно. Было бы неплохо, если бы заключенным предлагали курсы творческих специальностей, потому что многие в заключении начинают писать стихи, заниматься рукоделием. Александр рисовал и готовился рисовать восемь лет.

Но суд пересмотрел приговор, и восемь лет превратились в два с половиной. Когда этот постоянный шум колонии остался позади, Александр пошел гулять.

— Для меня было невообразимым удовольствием идти куда хочу. Деревья, травка — в колонии растительности почти нет, все серое, промзона. Когда зашел в магазин и увидел стеллажи с зеленью, вспомнился фильм «Бегущий по лезвию».

В первые дни было трудно подходить к людям. Когда он в первый же свободный день встретился с другом, тот не понял половины слов, которые произносил Александр.

— Сленг в колонии специфический. Даже если намеренно его не использовать, в подкорке это откладывается. В целом после колонии я изменился в лучшую сторону: стал меньше ныть, стал более жизнерадостным. Раньше многие события, которые происходили в жизни, например какие-то поездки, воспринимались как должное. Сейчас от этого испытываешь гораздо большее удовольствие. Вспоминаешь тяготы колонии, и на таком контрасте даже небольшое событие — например, прогулка в кино — ценится немножко выше.

Проблем с социализацией у Александра не было ни до колонии, ни в колонии, ни после нее — и все равно на воле он нуждался в поддержке. И со стороны родителей, и со стороны друзей.

— Волей-неволей возникают мысли, что такой опыт встречается хоть и часто, но не у всех, чаще у людей определенной социальной страты. Посещали мысли: что я буду делать? Чем я буду заниматься? Клиенты, с которыми я работал до задержания, уже ушли, нужно было искать новые заказы.

Сперва Александр устроился на работу в компанию друга, а потом родители помогли купить новое оборудование, и заказы вернулись. Теперь он может работать на себя, клиентам необязательно знать о том, где дизайнер провел два с половиной года.

— А в общении с друзьями проблем не бывает. Если впервые узнают о моем опыте, то могут сказать: «Ничего себе, прикольно. И как там, расскажи». Но интерес этот поверхностный: человек, который не сталкивался с той реальностью, не может ее понять. Девушки не всегда реагируют адекватно. Некоторые, узнав о судимости за наркотики, переспрашивают: «Что-о?!» И больше мы не созваниваемся.

Пока девушки удивляются нетривиальному опыту Александра, он изумляется отзывчивости социальных служб. В центре социальной защиты он получил денежную выплату — 150 рублей. Это несколько сгладило впечатление от зарплаты в колонии — там Александр за работу получал примерно 2 рубля в месяц. На самых прибыльных работах можно было разжиться 30 рублями.

— Что удивило, сотрудница в центре соцзащиты предлагала приходить в бесплатные столовые, рассказывала, где можно бесплатно взять одежду. Я был приятно удивлен этой душевностью. От предложений отказался: есть люди, для которых это более актуально.

О колонии и уровне медицины в ней все еще напоминает боль в ноге. Александр играл в баскетбол, подвернул ногу, но в колонии не удалось сделать даже снимок, не то что наложить гипс. Прошло полгода, а бегать он все еще не может. Кому-то повезло еще меньше: стоматолог вырвал здоровый зуб.

Среди других напоминаний — обязательство приходить на лекции в РОВД. В день интервью Александра как раз пригласили на одну из таких лекций, где рассказали о важности легального трудоустройства, а в конце даже предложили помочь попасть на работу на стройку.

— Окей, я оценил. Сотрудник, который проводил беседу, организовал все довольно душевно. Его слова были логичны, да еще и предложение помощи в трудоустройстве. Я отметил, что он относится к своей работе честно. Но многие из тех, кто пришел, восприняли происходящее с раздражением.

Надеюсь, мне не придется ходить на эти лекции каждую неделю. Сейчас я как раз пытаюсь узнать, что будет, если игнорировать эти вызовы. Иначе раздражение и цинизм почувствую и я сам.

Когда Александр увидел Минск спустя два с половиной года, он был «приятно удивлен». А через восемь лет, на которых суд настаивал изначально, «был бы в шоке».

— Я знаю человека, который отсидел около 22 лет, и не могу описать его впечатления, когда он в первый раз увидел телефон с сенсорным экраном.

Владислав: «Вышел, а 23-миллионный иск никуда не исчез»

До колонии: банкир
После колонии: глава правозащитной комиссии

— У шкловской колонии меня встречали мать, жена, дочка и два моих институтских товарища. Было холодно, метель. 2 марта 2019 года.

Владислав больше пяти лет возглавлял наблюдательный совет «Технобанка». А весной 2012 года его задержали. «Дело финансистов» было громким: Коцаренко вменяли двадцатимиллионный иск (не ущерб). В колонии такая сумма значит одно: погасить ущерб нереально, то есть ни на УДО, ни на замену режима рассчитывать не придется. И Коцаренко отбыл назначенное судом наказание от звонка до звонка.

Когда выходил из колонии, из вещей взял с собой только шапку и материалы для обжалования приговора, а все остальное — от тапочек до бритвенных станков — раздал тем, кто оставался там.

— С собой на воле уже ничего не нужно, и ты, выходя, раздаешь все вещи. Подходишь к одному, говоришь: «Тебе ботинки хорошие нужны?» — «Нужны». Оставляешь. Подходишь к другому: «Тебе нужны тапочки?» Тоже оставляешь. Спортивный костюм, майки, бритвенные принадлежности — все оставил. Уже на выходе меня попросили отдать еще и шапку. Шапку я оставил себе: было слишком холодно.

Когда Владислав вышел из колонии, ему показалось, что он попал в город будущего. Мимо на одном колесе проезжали люди с фиолетовыми волосами, в Минске выросли небоскребы. Дочь тоже выросла.

Когда Владислав вернулся, денег в семье не было.

— Денег не было до такой степени, что жена экономила на воде: поскорее закручивала кран. Зато дома я заново открыл для себя удовольствие готовить на плите — в колонии такой возможности не было.

Но проще стал только быт — полной свободы для экс-банкира не наступило до сих пор.

Сейчас Владислав по-прежнему пытается обжаловать приговор: насчитанный восемь лет назад двадцатимиллионный иск никуда не исчез.

— Если кто-то по окончании срока идет гулять, то у меня, я понимал сразу, с таким иском проблемы после выхода из колонии не закончились. Иск тянется за мной, и мне в этом деле нужно побеждать.

В одной из колоний оперативники подсылали к Коцаренко «авторитетов», которые заводили разговоры о том, что «надо бы деньги-то вернуть». Откуда вообще взялся иск такого масштаба? Коцаренко объяснил Onliner так, как объяснял это заместителю начальника колонии по идеологической и воспитательной работе.

— Этот иск — выручка иностранной компании в зарубежном банке, который посчитали по курсу Нацбанка. Вот смотрите. Летит Билл Гейтс над Беларусью. Его перехватывают, сажают самолет и говорят: «Там на „Ждановичах“ уже три года продают дискеты с Windows. Этот Windows ваша компания придумала?» Билл Гейтс говорит: «Да». Ему отвечают: «Скажите нам, какую выручку получила Microsoft за эти три года?» Билл Гейтс отвечает: «Полмиллиарда долларов». И ему заявляют: «Когда те ребята на „Ждановичах“ заплатят полмиллиарда долларов, тогда мы вас отпустим, или заплатите за них».

В подвале суда (в «стакане») у Коцаренко было время, чтобы при слабом свете лампады изучить документы.

— Я пришел к выводу: люди, которые меня в это дело втянули, как раз и добивались того, чтобы я за них этот ущерб выплатил. Буду подавать жалобу.

Формально написать жалобу можно было и во время нахождения в колонии, но для этого нужно было иметь при себе как минимум необходимую литературу. Вырваться в библиотеку на территории колонии непросто.

— Можно попытаться попасть туда на полдня в воскресенье — в то время, когда по распорядку показывают кино в клубе, например. А все остальное время расписано.

Пока заключенный выкраивает в распорядке дня время для составления жалобы, кто-то на воле должен оплатить пошлину. Оплаченную пошлину присылают в конверте, и с этого момента есть месяц, чтобы приложить к ней жалобу и отправить в Верховный суд.

— Как правило, заключенные сталкиваются с тем, что жалобу из «зоны» не успевают вовремя отправить в Верховный суд, а чек об уплате пошлины «протухает». Тебе возвращают документы, ты можешь писать заявление о том, чтобы пошлину вернули, ее возвращают — и все начинается заново.

Администрации колоний не заинтересованы в том, чтобы заключенные писали жалобы. Намного проще тем, у кого копии материалов дела остались на воле, а с составлением жалобы могут помочь адвокаты.

Кстати, все эти миллионные иски учитываются в доходной части бюджета и кочуют из одного бюджета в другой годами, говорит Коцаренко.

Владислав рассчитывает на пересмотр дела еще и потому, что суды временно отвлеклись от борьбы с незаконной предпринимательской деятельностью, переключившись сперва на борьбу с наркотиками, а теперь на противодействие массовым акциям. Возможно, сейчас суд иначе посмотрит и на его дело.

— В Украине коммерсанты выигрывают у государства все суды, а в Беларуси все суды государство выигрывает у коммерсантов — независимо от того, прав ты или не прав.

На «зоне» бывший банкир обучился швейному делу. Зарабатывал несколько рублей в месяц.

Дмитрий: «Сразу пошел работать, чтобы бабушка знала, что она больше не одна»

До колонии: сирота
После колонии: индивидуальный предприниматель

Сегодня утром Дмитрий и его девушка ездили за свежими овощами и фруктами: это товар для будущей торговой точки, которую вот-вот откроют ребята. А после интервью Дима поедет с бабушкой на дачу.

Девушка и бабушка — два главных человека в его жизни. Маму Дима потерял в 12. Следующие несколько лет он считал своей семьей друзей.

В колонии Дима узнал, что его единственным членом семьи тогда была бабушка.

— Если честно, когда я вышел, не хотелось видеться ни с кем из старой компании. Время показало, кто есть кто, кому я был нужен, а кому нет. Я не был идеальным внуком. Друзья, улица — я думал, что это и есть моя семья. За пять лет все изменилось, появились совсем другие ценности. Бабушка была рада, что я наконец взялся за голову.

В 2015 году, когда 16-летнего Диму только-только задержали за продажу спайсов, ему приходило много писем. Дима признается: вещества он в самом деле продавал, суд не ошибся. Когда мама умерла, Дима не хотел сидеть на шее у бабушки, искал способ заработать. Продажа спайсов тогда показались самой простой возможностью достать деньги.

Задержали Диму в подъезде, при себе у него как раз были запрещенные вещества. Суд определил: девять лет лишения свободы. Позже антинаркотическое законодательство смягчили, девять лет превратились в пять. Но спустя несколько лет никто, кроме бабушки, Диме уже не писал.

— Я понимаю, что у каждого была своя жизнь, свои заботы, проблемы. А для нас письма были всем, единственным лучом света. Когда читаешь письмо, понимаешь, что есть кто-то, кто беспокоится о твоей судьбе, о том, чем ты занимаешься, что с тобой происходит.

А занимался в колонии Дима многим: читал книги, писал песни, был ведущим на концертах, получил среднее образование. А потом еще три дополнительных — из колонии он вышел с третьим разрядом как столяр, слесарь-ремонтник и токарь.

— Если бы ничего не делал, время прошло бы даром, я бы ничего хорошего от этого места не взял. Вышло иначе. Именно в колонии я научился разбираться в людях, понял, кто мне в жизни дороже, что, кроме семьи, никому ты не нужен.

Жить по режиму оказалось очень сложно. Пришлось стать пунктуальным, адаптироваться к новой среде. Но Дмитрий говорит, что и начальство колонии, и сами заключенные помогали ему.

— Приезжает молодой парень, ничего не знавший в жизни, — все пытаются помочь. Все через это проходили, рассказывали, показывали, что да как. Старались побольше общаться, чтобы человек не потерялся, не замкнулся в себе.

О том, что происходит на воле, можно было узнавать от вновь прибывших: ребята показывали фотографии, рассказывали, как меняется жизнь. Вот о деноминации не рассказывали, и когда Дима, выходя из колонии, получил на руки деньги, чтобы добраться до дома, решил, что ему дали «какие-то копейки».

— Но бабушка сказала, что это хорошие деньги. Наверное, из-за того, что я сирота, получил больше, чем другие.

На воле Диму ждал подарок от бабушки — телефон.

— Помню свои первые впечатления: было лето, и я просто ходил по городу и слушал музыку. Был растерян, все было для меня новым. Хотелось просто походить, хотелось спокойствия. Вокруг было много незнакомых людей, я мог пойти куда хочу. Такая вольность.

В первые же дни на свободе Дима начал искать работу, чтобы поскорее суметь помогать бабушке.

— Ей 70 лет, а она все эти годы ездила ко мне в Бобруйск, привозила передачки. Я хотел сказать ей: «Теперь ты не одна, теперь мы с тобой вдвоем». Пошел работать на пилораму, потом повезло устроиться в рекламное агентство. Сейчас я работаю на шиномонтаже и открываю свой бизнес — магазин овощей и фруктов. С шиномонтажа увольняться пока не буду, хочу, чтобы была лишняя копейка.

Девушка Дмитрия когда-то работала продавщицей в овощном магазине. Молодые люди решили попытаться открыть свое дело, начали откладывать деньги, а когда скопилась достаточная сумма, вложили ее в собственный магазин.

— Подвернулось место с недорогой арендой, обсудил вложение с семьей, приняли совместное решение: стоит попробовать.

Мы живем втроем: моя девушка, бабушка и я.

Со своей девушкой Дмитрий познакомился в первый же месяц на воле.

— Она меня знала и раньше: хоть лично мы знакомы не были, но учились в одном училище. И вот однажды случайно встретились, все закрутилось. К моей ситуации она относится с пониманием. Ее не волнует, что было раньше, для нее важно, каким я стал.

Но это «раньше» пока еще волнует самого Дмитрия. Он пока не решился рассказать свою историю родителям своей девушки, хоть сама часто предлагает: мол, давай расскажем.

— А я не могу, мне стыдно перед ее матерью.

Для быстрого замешивания теста и творога — ручные миксеры в Каталоге

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by