«Я настояла, чтобы сына посадили в тюрьму по 328-й». Две мамы наркоманов рассказывают о детях, выступая за и против ужесточения

27 января 2020 в 8:00
Автор: Татьяна Ошуркевич. Фото: Анна Иванова

«Я настояла, чтобы сына посадили в тюрьму по 328-й». Две мамы наркоманов рассказывают о детях, выступая за и против ужесточения

Автор: Татьяна Ошуркевич. Фото: Анна Иванова

Мы встречаемся с Инной Н. на Комаровке. Женщина смотрит по-доброму, пока не вспоминает о сыне. В ее глазах медленно нарастают обида и едва мелькающая злость. Она говорит, а со стола незаметно исчезают салфетки. К концу нашего разговора их почти не остается. «Я сказала следователю: пусть его посадят в тюрьму, там он точно колоться не будет. Про центры помощи я не знала. Сын умер. Спрашиваю: почему распространители не заслуживают того же?»

Это одна из сотен историй материнского отчаяния, которое столкнулось с цифрами 328. Кто-то из них потерял ребенка из-за наркотиков, кто-то теряет его, каждый день ожидая из тюрьмы. Мы поговорили с двумя женщинами и выслушали разные мнения о смягчении приговоров по антинаркотической статье.

— Вы, пожалуйста, не называйте мою фамилию и меня не показывайте. Я работаю педагогом, у нас только соседи знают о произошедшем. Нам жить как-то нужно дальше, хоть и тяжело. Я и вам сейчас расскажу — снова расстроюсь, — просит Инна Н., когда мы заходим в кафе. Она долго собирается с мыслями и наконец начинает свой рассказ.

«Мама, я скоро умру»

— Перед утром, когда Максим умер, он пришел ко мне в полночь забрать набор стаканов. Я сложила ему ссобойку, он ушел. Возвращается. Говорит, хочет забрать колонки. Мне теперь кажется, что попрощаться вернулся… Смотрит, спрашивает: «Мама, ты хоть скучаешь по мне когда-нибудь? Я когда нормальный, тебя все время вспоминаю…»

Его не стало утром. Я узнала об этом через сутки, мне целый день никто не сообщал. Соседи вызвали милицию: его жена так сильно кричала. Приехали, вскрыли дверь. А она сидит над ним — восьмой месяц беременности — и ревет. Его забрали в морг, ее — в больницу. Мы боялись, что потеряем ее и ребенка. А теперь внуку столько же лет, сколько нет сына…

«Здесь ничего страшного: это бывает один раз в месяц»

— Максим с детства был очень любознательным ребенком, спокойным. А потом стал расти, пошустрел, все ему хотелось узнать. Я много работала, уделяла сыну внимание на каникулах — мы с ним все-все объездили. Он окончил колледж, потом постоянно работал. Говорят, что наркоманы выносят вещи из дому. У меня все осталось на месте, такого и близко не было. Максим трудился до последнего: никогда не скажешь, что с ним что-то было не так.

Я узнала о зависимости, когда ему исполнился 21 год. Он тогда сломал палец на руке, мы повезли его в больницу. Медсестра делала обезболивание, вышла, посмотрела на меня, спрашивает: «Вы знаете, что ваш сын колется?» Тогда еще в нашей стране про наркотики не слышали. Знали, что это существует где-то далеко, но казалось, что не у нас. У всех шок. Наша семья очень интеллигентная, все врачи. Мы дружно жили, между нами никогда не было ругани. И вдруг начинается ад. Представьте, когда это твой единственный ребенок и до тебя доходит, чем все кончится…

Вышел, я спросила, а он успокаивает: «Мама, здесь ничего страшного, это бывает один раз в месяц». Я начала читать литературу, пришлось разбираться в наркотиках. Руки его смотрела постоянно. Чистые — тогда успокаиваюсь. Однажды он собирался на работу, вышел покурить. Возвращается, а у него на верхней части ладони капелька крови. Никогда не видела, чтобы он употреблял что-то при мне. Это он меня так оберегал, по-своему.

Мы несколько раз клали его в больницу. Помещали в психоневрологический диспансер. Максим лечился три месяца, но это не помогало: больше девяти месяцев никогда не мог продержаться. Выходил, видел тех же друзей, и все шло насмарку. Мы думали даже сменить квартиру и окружение. Но это кажется, что все так просто.

«Вам нужно приехать на опознание»

— Первый раз его посадили в тюрьму на семь лет. В суде сказали: за распространение. Вышел, держался год, работал. Потом — снова срыв. Через два года опять задержали на «Пушкинской». Нашли с собой наркотики. Максим сказал, что купил для себя. Они хотели его отпустить, но я настояла: «Пусть посидит». Понимаете, это была единственная надежда на то, что он не будет колоться. Перед судом собрала ему одежду, принесла и сказала: «Максим, я не пойду на суд, не хочу больше позориться». Наверное, это было жестоко. Тогда его посадили на три года. Вышел — ни слова обвинительного мне не сказал. Со всем смирился.

Он не говорил, что ему тяжело, хотел вылечиться, но не знал, что делать. Ближе к смерти попал в сильную зависимость. Он случайно встретил на улице парня из верующего центра реабилитации. Там пытались привести его психику в норму. В церковь начал ходить. А потом перестал: решил, раз не употребляет, так будет и дальше. За год до смерти сорвался… Его жена была беременна, а он употреблял наркотики.

Я все время говорила: «У тебя будет ребенок — иди снова в реабилитационный центр. Не пойдешь — пальцем для тебя не пошевелю». Я же думала, что он послушает… Не пошел. В последние годы уже понимал, что идет на дно. Уволился с работы, начались непонятные звонки по телефону с односложными ответами: «Да», «Хорошо». Помню, заглянул как-то ко мне, говорит: «Мама, я скоро умру».

Я уже не помню, кто и откуда мне позвонил. Сказали: «Такой-то здесь живет?» Говорю: «Живет». Ответ: «Вам нужно приехать в морг на опознание». Забрали. Похоронили на следующий день. Больше я не помню.

«За тюрьму и ужесточение»

— Я знаю, что сыну могли помочь только центры реабилитации. Дело не в вере, а в том, что человек знает, где найти поддержку. О таких местах у нас просто не говорят, молодежь не в курсе. Я считаю, если человек употребляет, его нужно изолировать — пусть это будет даже тюрьма. Если его хорошо не перетряхнет, он ничего не поймет. А может быть, если бы я знала о реабилитации раньше, не отправила бы сына в тюрьму.

Я точно поддерживаю ужесточение наказания для распространителей, даже если бы одним из них был мой ребенок. Тот, кто это делает, понимает: человек от них погибнет. Это убийца, и возмездие ему должно быть соразмерным жизни человека.

Пересмотреть приговор в связи с мягкостью, увеличить срок с 3 до 9 лет

Четыре года назад сына Валентины Евгеньевны арестовали. Игорь выходил из метадоновой программы — терапии наркомании, в которой вместо наркотика назначают метадон. У него нашли шприц, обвинили в хранении малой дозы метадона и посадили на три года. Через год приговор изменили «в связи с мягкостью» — и дали девять лет тюрьмы. Мама Игоря рассказывает, что это было сделано после ужесточения антинаркотического декрета 2014 года. Валентина Евгеньевна не верит в виновность сына, он свою вину тоже не признает. Чтобы узнать ее историю, мы приехали к женщине в Жлобин.

— Нам врачи говорили: памятник вам нужно ставить. Сын такой ответственный: три года продержался, мы через неделю его с учета снимаем. И тут на последней неделе — срыв… — начинает рассказывать женщина. — Когда его посадили, думала, умру. Узнала, что я такая не одна, на душе стало легче. 14 марта будет четыре года, как он сидит. Ему говорят: признаешь вину — дадут «химию», досрочно могут освободить. У него ни одного замечания нет! А он не хочет. Говорит: «Мама, как я это сделаю, если я невиновен?»

«Мне здесь невыносимо, но вину не признаю»

Валентина Евгеньевна сидит в окружении фотографий, судебных бумаг и жалоб. Все это занимает столько места, что на диване едва хватает пространства для двух человек. Она торопливо показывает фотографии сына, поднимается и убегает за новыми папками. Возвращается, старательно, по несколько раз вычитывает выделенные в приговоре фразы. Кажется, верит, что эти ритуалы помогут что-то изменить.

— Он с детства был стеснительным — и в школе, и в санаториях. На уроках всегда был тихим-тихим. До 16 лет даже никаких вредных привычек не было. Потом заболел мой муж. Я ездила в Москву, чтобы немного заработать и помочь. Думала платить соседям, чтобы присматривали. Игорь сказал: «Мама, зачем нам деньги отдавать? Я сам буду ухаживать». Очень его любил… Муж умер, мы ходили на кладбище каждый день, он все это время не мог спать.

На кладбище все и случилось. К нему подошли два парня, спросили: «По папе плачешь? Не спишь? Мы дадим порошок — все будет хорошо». Это был героин. Сын стал зависимым с первого раза. Перестал гулять, полгода сидит дома. Летом признался: «Вези меня куда-нибудь, я хочу быть нормальным». А у него мечта была — машины строить…

Врачи отправили в «Новинки». Мы полежали 30 дней, приехали, вроде держится. Через время — снова срыв, опять больница. И так 20 раз. По нему не скажешь, что он наркоман. У тех зубов нет, худющие. У моего же быка — 105 килограммов. Только ползуба выкрошилось: героин — очень сильный наркотик. Мы пробовали ставить капельницы, кодировать. Два года продержался. Счастливые стали, разбогатели за это время. Он окончил техникум, женился, сын родился. И — сорвался снова.

Я тогда дурой была, пошла к начальнику милиции, говорю: «Может, на годик его в тюрьму посадить?» Мне вставили мозги, рассказали о верующем центре реабилитации. Он и туда поехал, все прошел, начал давать лекции в институте, купил машину, открыл предпринимательство. Переоценил себя, еще не окреп, а решил помогать другим. За одним таким парнем, как он, присматривал. Тот сорвался, Игорь — вместе с ним. А мы же три года стояли на учете, нам последняя неделя оставалась…

Я не знала, что делать. Собирала информацию обо всем, что могло помочь. Мне рассказали о метадоновой программе. Игорь вообще не сопротивлялся, все выполнял. Врач говорил, таких дисциплинированных не видел: Игорь сам к нему приходил и просил уменьшить дозу.

В тот день он должен был съездить на программу и вернуться, чтобы отвести ребенка в садик. Долго не возвращался. Позвонил мне, сказал коротко: «Мама, я в милиции». Мне потом рассказали, что сын вынес во рту сироп и передал женщине. В кармане нашли пустой шприц. Медсестра же сказала: говорить ему ничего не мешало. Отпечатки у него не брали, анализ слюны не делали. Но дали три года. Через год звонит мне: «Мама, пришла отмена приговора». Я счастливая, кричу: «Говорила же, что разберутся». А он отвечает: «Там написано, что в связи с мягкостью нужно пересмотреть». Новый суд, приговор — «считать виновным с целью сбыта, но без цели наживы». Девять лет.

Игорь вину не признает, я уверена, что он невиновен. Он и перед вашим приездом звонил. Говорю ему: «Подумай, может, признаешь?» Отвечает: «Мама, мне здесь невыносимо, но я не могу, ничего не делал». А у меня сердце болит, зубы от нервов повыпадали.

«За лечение и смягчение»

— Я за то, чтобы распространителей сажали на большие сроки. Я против любого наркотика, но за справедливые суды. Употребителей надо лечить, а не сажать. Чем им поможет тюрьма? Я своего сына спасала по больницам, возила по центрам. Ему помогла метадоновая программа — пусть люди о ней узнают.

Мы ездили к министру Караеву, просили пересмотреть хотя бы те дела, в которых люди не признают вины. Нам обещали изменения, сказали не волноваться. А как я могу не переживать?

Краткий ликбез

28 декабря 2019 года антинаркотическому декрету №6 исполнилось пять лет. Декрет «О неотложных мерах по противодействию незаконному обороту наркотиков» Александр Лукашенко подписал в конце 2014-го. Тогда в Беларуси появились новости о спайсах и последствиях их употребления: доходило даже до того, что под ними люди начинали выкалывать глаза. Главными изменениями декрета стало следующее: он увеличивал сроки за сбыт наркотиков группой лиц и в составе организованной группы, снижал возраст уголовного наказания за наркотики с 16 до 14 лет, вводил наказание за сбыт наркотиков, который повлек по неосторожности смерть человека, — до 25 лет лишения свободы.

Под его действие попала молодежь, которую осудили на большие сроки по «наркотической» статье. Тогда появилось «Движение матерей 328». Женщины требовали, чтобы дела их детей пересмотрели. Они не прекращают добиваться этого и сейчас.

В октябре Совет при президенте одобрил проект «Концепции совершенствования юстиции для несовершеннолетних». Речь также шла о восстановлении правосудия для разрешения уголовно-правовых конфликтов с участием несовершеннолетних.

В декабре Александр Лукашенко высказался о статье 328. Он подчеркнул, что в правоприменительной практике надо четко разделять наказание.

— Одно дело — производить, другое дело — распространять, а третье — употреблять. Наверное, мы недооценили то, что употребление наркотиков — это болезнь. Болезнь вредная, хуже, чем пить, курить. И с этим страшным злом надо бороться, и мы боремся и приняли жесткие решения. Матерям надо было тогда беспокоиться за своих детей, — сказал он. — С другой стороны, посмотрев на действие наших законов, на их жесткость, мы видим, что где-то, наверное, можно отступить с теми, кто попал в эту беду в плане употребления наркотиков.

Президент дал поручение, чтобы на рассмотрение главы государства внесли предложение о помиловании отдельных осужденных по статье 328 УК.

По данным МВД, на 15 ноября 2019 года в Беларуси насчитывалось около 88 тыс. наркозависимых. В качестве обвиняемых по статье 328 УК привлечено 1870 человек. 28 несовершеннолетних из них содержалось под стражей.

Библиотека Onliner: лучшие материалы и циклы статей

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by