«Допускаю, что есть священники-карьеристы»

— Вы всегда ходите в рясе?

— Вне церкви — в обычной одежде. Но между службами, когда нахожусь в храме, ношу подрясник. Либо подрясник и рясу. Это еще одна накидка сверху, со стороны похожая на кимоно. Но сейчас жарко, поэтому я без рясы.

— Бывают подрясники с начесом?

— Бывают зимние рясы. Они тепленькие. Но у меня нет. Наверняка стоит дорого, поэтому я все-таки предпочту ей хорошую куртку аляску, которая более универсальна.

Стоимость всей нашей одежды зависит от качества. К примеру, у меня два подрясника. Один покупал в Украине — он обошелся в какие-то копейки, долларов 20. Но такой подрясник синтетический и не очень удобный. Второй пошил себе сразу же после того, как стал священником, долларов за 100. Еще видел шелковые подрясники. Они очень дорогие. Но у меня таких нет.

Есть облачения, в которых мы служим. Цвет выбирается в зависимости от праздника. Красный — пасхальный, черный и фиолетовый — постные, грустные, голубой используется на богородичные праздники, белый — на венчание, крещение.

«Вообще, красивый крест — это как медаль, как награда. Показывает твои статус, заслуги и выслугу лет»

Есть еще стихари — это облачение дьяконов. Дьякон — первая ступенька священства. Сначала дьякон, потом священник, потом епископ. Но епископами у нас бывают только монахи, так что это не моя история. Я женат.

— То есть у вас возможен карьеризм. Это нормально с точки зрения религии?

— Формально карьерного роста конкретно для меня нет. Я описал три ступеньки священничества. Выше священника уже не вырасту, потому что я не монах и не могу стать епископом. Но есть мелкие внутренние различия. Например, просто священник — это иерей. А уважаемый, заслуженный священник — это протоиерей. Он как бы первый среди равных. Формально такой же, как и все, но приставка «прото-» подчеркивает его заслуги перед церковью.

Бывают настоятели храмов, бывают не настоятели. Есть священники с внутренними церковными должностями, например те, кто отвечает за социальную или миссионерскую работу. Наверное, эти должности как-то можно привязать к карьерному росту. Но больше геморрой и всякие бумажки.

То есть в теории карьеризма быть не может, но практика — дело немного иное. Да, мы несовершенны. Да, есть священники, которые хотят себе храм покомфортнее, хотят храм в центре города. И если не быть там настоятелем, то хотя бы просто служить. В некоторых случаях это оправданно, если у человека большая семья, например, или он городской по натуре и в деревне чувствует себя некомфортно.

Но допускаю, что есть священники-карьеристы, которые утверждаются, собирая должности.

«В Минске священник будет получать среднюю по городу зарплату»

— Крест дорогой?

— Мой священнический крест стоит 1300 российских рублей — 40 белорусских.

— Есть какая-то церковная мода по размеру креста?

— За заслуги священники могут награждаться правом ношения какого-то креста. Есть простые священнические кресты — стандартные, их вручают сразу после рукоположения. Они все примерно одинаковые и почти не отличаются друг от друга.

Второй крест такой же, но желтого цвета, он называется золотым. Но золота там столько же, сколько в моем серебра. И «золотые» кресты быстро выцветают, становясь грязно-серыми.

Следующая стадия — крест с украшением. Насколько я в курсе, в большинстве случаев там бутафорские камешки. Но наверняка существуют кресты и с настоящими камнями.

«Часто больно читать новости о жизни священников, понимая, что там много правды»

Вообще, красивый крест — это как медаль, как награда. Показывает твои статус, заслуги и выслугу лет. Однако можно иметь очень навороченный крест, но быть вторым священником в маленьком храме. Если человек служит 20 лет, ему предоставят право ношения такого креста. Пользоваться этим правом или нет — личное решение священника.

— Сколько может зарабатывать священник в Беларуси?

— Верхней границы я не знаю. Но есть правило: священник получает примерно среднюю зарплату местности, в которой служит. Даже если ты очень-очень сильно захочешь, вряд ли получишь больше среднего работника своей местности, если дело происходит в самом далеком колхозе страны. В Минске — да, ты будешь иметь минскую зарплату.

— С вашей зарплаты получается отложить?

— Сейчас — совсем нет. У меня ремонт. В прошлом месяце я получил примерно $450. Но я не монетизировал блог. С него я вывожу от $150 до $250. Раз на раз не приходится.

— Куда священники едут в отпуск?

— Все по-разному. Есть благочестивые, которые копят целый год и ездят на Афон помолиться. Есть любители отправиться на море, чтобы лежать на шезлонгах и смотреть на воду. Есть путешественники. Все по возможностям. Многие вообще не могут позволить себе никуда выбраться, разве что в деревню к бабушке или на дачу к родителям.

«Стыдно за некоторые поступки некоторых священников»

— Как в храме происходит распределение пожертвований?

— У храма есть два основных источника дохода. Спонсоры — они могут быть или не быть. Пожертвования прихожан — они тоже могут быть, а может их и не быть. Как минимум из поступивших денег надо уплатить налоги. В Беларуси церковь платит их, как и все религиозные некоммерческие организации. За эти деньги храм нужно ремонтировать, отапливать и поддерживать в надлежащем состоянии. За эти деньги нужно содержать семинарию, заниматься миссионерской работой. С этих денег нужно в том числе платить зарплату священнику.

— Есть какой-то «общак» в головном офисе церкви, который собирает все пожертвования?

— По всем храмам не знаю. Но есть налог, его платит каждый храм. Конкретных цифр не скажу, потому что в моем случае распределением пожертвований в храме занимается настоятель.

— Как реагировать на священников, которые носят Gucci и катаются на Mercedes?

— Я тоже не знаю, как на это все реагировать. Проблема конкретно моего служения — в чувстве испанского стыда, который я регулярно испытываю. То есть вроде бы я не при делах, вроде бы сам на «мерсе» не езжу, но да, мне стыдно за некоторые поступки некоторых моих братьев.

Часто больно читать новости о жизни священников, понимая, что там много правды. Подобные истории действуют антимиссионерски. Но все, что я могу делать, — это быть на своем месте и хорошо делать свою работу.

— Допустим, но как реагировать, когда говорят, что поповский «мерс» — это пожертвование? Звучит ведь неубедительно.

— Прекрасно понимаю. Но думаю, что если мы рандомно проедемся по Беларуси, посещая каждый храм в каждом населенном пункте по пути следования, и будем смотреть на машины священников, то найдем достаточно малый процент автомобилей представительского класса. Все-таки чаще люди говорят о вещах из ряда вон выходящих. О том, что ненормально. То есть если ты говоришь со мной о Mercedes, значит, ты сам признаешь, что это не норма. Я же, признавая проблему, хочу обратить твое внимание, что в массе мы не ездим на крутых автомобилях.

Я бы различал христианство и христиан. Мы люди, мы несовершенны. К сожалению, часто вещи, которые мы проповедуем, в жизни реализуются очень плохо.

— Если священник нарушает ПДД, это в первую очередь грех или пренебрежение законодательством страны?

— В Уголовном и Административном кодексах страны есть понятия, которые совпадают с формулировками греха. Но есть и несовпадения.

Вообще, грехом мы считаем оскорбление образа Бога в себе или в своем ближнем. Нарушение ПДД — да, это плевок в те правила, которые написаны кровью, поэтому я считаю это грехом.

— Как часто грешат священники?

— Священники — тоже люди. Мы все пациенты, которые лечатся от греха. У кого-то лечение протекает более успешно, у кого-то менее. А кто-то вообще демонстративно забивает на предписания врачей и смывает таблетки в унитаз. Все случаи уникальны, но мне хотелось бы верить, что среди моих сослужителей общая картина более-менее красивая.

— Священник, который согрешил, сам себе их отпускает?

— Нет такого, чтобы я садился перед зеркалом и говорил сам с собой по душам. Священники периодически собираются на общую исповедь, где духовник епархии, один из самых опытных из присутствующих, исповедует других священников. Но вообще, это очень интимный момент. Покаяние не сводится к формальному «Я согрешил». Настоящее покаяние — это реальное изменение образа жизни.

«Углями для кальяна можно растапливать кадило»

— Как определяется цена ритуалов?

— В каждом храме по-своему. Так сложилось, что в храме, где служу я (это Михановичи), нет никаких цен и никаких такс. Если тебе нужно крестить ребенка, ты просто проходишь собеседование (это обязательно).

И когда человек задаст вопрос «Сколько?», я отвечу, что оплата — исключительно его желание. В других храмах может быть такса. Но опять же она может формироваться от потребностей.

— Не боишься ударить кого-то из прихожан, размахивая кадилом?

— Это опыт. Такого страха уже нет. Понятно, когда ты впервые получаешь кадило в руки, рука не набита. Но через два-три, не знаю, четыре раза становится ясно, что кадить просто. Нужно соблюдать баланс — это технический момент.

— Углями для кальяна можно растапливать кадило?

— Я не эксперт, но думаю, что можно. Правда, кадильные угли для кальяна не совсем подходят. Кадильный уголь дает больше дыма, что для кальяна нехорошо.

— У тебя уголь падал из кадила?

— Да, прожег себе ковер в храме. До сих пор эта дырка напоминает, какой я был неопытный. У меня в семинарии не было предмета «Что делать священнику, если во время службы что-то пошло не так». Но когда у меня упал уголь, я сделал вид, что все нормально. Мы все быстро убрали. Храм я не сжег.

— Какое вино можно использовать для причастия?

— Только кагор — красное сладкое вино. Централизованного поставщика у церкви нет. Знаю о случаях, когда используется не кагор, но это не в традиции.

— Хлеб, который дают прихожанам, какой-то специальный?

— Это называется просфора. Не продукт какого-то хлебозавода, а церковный крафт, скажем так. Это вопрос не догматики, а скорее традиции. Он печется по особой технологии, но момент не сильно принципиальный.

— От брезгливых вопрос. Вы же кормите людей с одной ложки?

— Да. После службы священник, который покормил всех присутствовавших людей с этой ложки, должен потребить все остатки. Мы верим, что в каждом атоме причастия находится сам Бог. То есть ты не выльешь остатки. Самое благочестивое потребление — это в себя.

«У иконы, которую мостят на приборную панель в машине, тоже нет функции вас оберегать»

Знаешь, есть любители устраивать погони за самыми большими святынями и посещать их. Но это бредовая идея. Потому что самая большая святыня — это причастие, сам Бог, который присутствует на каждой службе в чаше с причастием. И если говорить о брезгливости — да, это момент нашей веры. Мы верим, что во время совершения таинства ничего болезнетворного передаваться не может.

— А если ты налил полную чашу кагора, а прихожан было мало?

— Может ли священник напиться? Слушай, ну ты же видишь, сколько людей пришло на службу, и можешь примерно понять, сколько из них будет причащаться. Я лично всегда использую чуть-чуть кагора.

— На сколько причастий в итоге хватает бутылки кагора?

— В моем маленьком храме — надолго. Бутылка — на месяц.

— Не боишься, что ребенок упадет, когда ты держишь его во время крещения?

— У меня свой маленький ребенок, я опытный папа, детей держать умею. Но когда приносят совсем крох, снова боюсь, потому что забыл, каково это — держать на руках грудничков.

Теоретически я мог бы крестить и своего ребенка. Но я этого не делал, просто чтобы не смешивать для себя священство и отцовство. Это как врач, который не лечит своих домашних.

«Икона на заставке телефона — это моветон»

— Зачем ходить в храм, если говорят, что Бог у человека внутри?

— Все, что я могу делать как человек, реально осуществить дома. Не выходя из квартиры, я действительно способен совершать добрые дела. Не знаю, у меня есть банковская карточка и интернет — могу пожертвовать кучу денег на лечение ребенка. Я могу дома молиться. В принципе, качество молитвы не зависит от вашей локации.

Храм сам по себе — просто помещение, в котором удобно собираться. При желании и необходимости мы можем собираться в любом другом помещении. Или даже вообще без помещения. Мы приходим в храм потому, что удобно, потому, что здесь проводится служба — литургия. Мы верим, что во время службы происходит какое-то таинство, мистерия. В конце священник выносит чашу с причастием. И мы верим, что в каждой частице причастия, в каждом атоме находится сам Бог.

Для христиан принципиально важно причащаться регулярно — желательно на каждой службе. Если я этого не делаю, то могу быть просто хорошим парнем, который совершает добрые поступки, молодцом, но не христианином.

— Могут ли священники пользоваться соцсетями?

— Я пользуюсь. Если человек начнет постить какую-то жесть, понятно, с ним как минимум будет проведена воспитательная работа. Потому как со священника часто берут пример в христианской жизни. В остальном все свободно. Если тебе 40 лет, ты вряд ли станешь выкладывать в соцсетях какую-то дичь. Потому как твой сетевой след будет тянуться за тобой всегда.

— Сторис со службы — это нормально?

— Есть священники, которые это делают. Но для меня это странно. Вообще, я не очень понимаю Instagram — наверное, слишком старый для него.

— Священники используют мат?

— Я — практически нет. Опять-таки я человек, у меня может что-то проскочить, как и у всех людей. Но это скорее случайность. Естественно, в такой ситуации нет ничего хорошего. Но если я ругнулся, то не занимаюсь самобичеванием. Просто считаю, что такая лексика не должна проскакивать у культурных людей. Поэтому стараюсь не использовать мат не только по религиозным причинам.

— Если на заставку телефона поставить икону, это поможет?

— Нет, я вообще считаю это моветоном. Икона должна быть на месте иконы, а заставка телефона… Тыкать пальцем в икону? Запускать иконки с иконы? Это как-то кощунственно.

У иконы, которую мостят на приборную панель в машине, тоже нет функции вас оберегать. Да, многие водители используют их как некий оберег. Но это проблема водителей. Икона — она как фотография. Если я далеко уезжаю, то везу в кошельке фотографию своей супруги. Вечером я могу достать ее, сказать «Я люблю тебя» и даже поцеловать. Понятно, в этот момент я целую не бумагу и краску, а образ человека. То же самое с иконой. Это некий предмет, через который проще обратиться напрямую к тому, кто на ней изображен.

«У нас нет православной „Камасутры“»

— Священник имеет право жениться?

— Молодой человек до того, как стать священником, должен определиться: идти ему в монахи или жениться. Монах не имеет права жениться. Со своей женой я познакомился еще в школе. Потом мы несколько раз расставались и общались, когда я был семинаристом.

— Что такое подкат семинариста?

— Не думаю, что он чем-то отличается от любого другого подката. Все то же самое. Такая же милая и немного приторно-противная романтика.

— Молодой священник испытывает страсть к девушке, с которой хочет завести отношения. Это греховно?

— Это физиология. Просто да, я пытаюсь держать себя в руках, пытаюсь чаще включать голову, разум и совесть, чем какие-то другие органы. Наверное, так должны делать все молодые люди, которые настроены на серьезные отношения и хотят вступить в брак.

— Хорошо, первый секс, который происходит в таких отношениях, угоден церкви?

— Церковь считает, что секс — это круто. Церковь за секс. Посмотрите хотя бы тексты нашего таинства венчания. Другой вопрос, что такое секс в нашем понимании. Мы считаем грехом любой секс вне брака. С другой стороны, в брачную жизнь, в спальню к супругам мы не лезем. У нас нет православной «Камасутры», мы не вешаем графики на стенах и не раздаем советов.

«Зайди к тем же католикам — там намного больше молодежи. Зайди к протестантам — там бабушек не будет вообще»

Если ты считаешь себя обезьянкой, то в мире обезьянок вообще не важно, кто, где, как и с кем спит. Но если ты не обезьянка, возникает вопрос: кто такой человек? В христианской системе определение человека, кроме прочего, затрагивает такие важные аспекты, как мое естественное желание размножения. В нашем понимании секс должен быть в браке как наивысшая точка супружеской любви.

Поэтому мы не считаем, что секс должен быть только для зачатия и рождения детей. Нет, это естественная часть супружеской жизни.

— Как церковь относится к татуировкам с куполами и крестами?

— Например, есть копты, коптские христиане, которые живут среди арабов. Для них важно вытатуировать на себе крестик — либо на запястье, либо на лбу. С одной стороны, это какой-то вызов арабскому миру, что вот мы христиане, с другой — это просьба в случае чего похоронить по-христиански. Это религиозная татуировка, к которой у меня нет вопросов. Это оправданная традиция.

В других случаях церковь относится к татуировкам сложно. Потому что мы видим в теле человека храм Святого Духа. И не каждое изображение, даже если внешне оно благочестиво, может хорошо смотреться на нем. Поэтому мы не то чтобы запрещаем, но относимся к тату с осторожностью.

— Батюшка с татуировками — это реально?

— Реально. Я таких видел. Их не очень много. Обычно это татуировки из прошлой жизни. Их оставляют как память о бурной молодости и прочих приключениях.

«Тон православия очень подходит бабушкам»

— Священник может быть неверующим?

— Наверное, да. Технически. Потому что у нас нет линейки, которая замеряет степень веры каждого человека. Я читал дневники и истории постреволюционных священников, которые писали, что давно уже не верят, но люди они в возрасте и потому просто делают привычные для себя вещи.

— Почему у православия такой слабый маркетинг?

— Меня тоже интересует этот вопрос. Я не знаю. Понимаю, речь о более проработанном имидже и большей привлекательности.

— Кришнаиты танцуют, протестанты поют госпелы — веселье...

— Понимаю. Вопрос: почему у нас в храме столько бабушек? Зайди к тем же католикам — там намного больше молодежи. Зайди к протестантам — там бабушек не будет вообще. Смысл в том, что у нас ведется очень хорошая работа с бабушками как с целевой аудиторией. Тон нашей церковной проповеди очень соответствует запросам именно этой группы людей.

То есть то, как мы говорим, близко женщинам, которые прожили жизнь. С одной стороны, они смотрят в свое прошлое. У людей есть потребность в покаянии. Не в том смысле, что «прости, Господи». Просто люди старшего возраста хотят исправить ошибки прошлого.

С другой стороны, они смотрят в будущее. Но понимают, что там их ждет медленное увядание и затухание. Они чувствуют дыхание смерти. И вот получается, что наша традиция и тон проповеди подходят таким людям. Оттого бабушкам и заходит православие.

Но наша проповедь по форме чужда и непонятна условному программисту, который только-только окончил универ. Он не мыслит нашими материями, у него другие формулы в голове. К нему нужен другой подход. В своем блоге я и занимаюсь тем, что пытаюсь подобрать подход к своему поколению и к самому себе.

— Почем опиум для народа?

— Как настоящий священник, я спрыгну с темы. Но, насколько я помню, первоначальная задача опиума — не быть дурманом, а снимать боль. И религия во многом — да, снимает боль.

— Что бы ты поменял в своей профессии?

— Мне нравится гипотеза лингвистической относительности, которая предполагает, что наш язык, то, как мы говорим, определяет наше сознание. Поэтому я бы выкинул из церковного обихода все эти ритуальные византизмы — обращения вроде «Ваше Высокопреподобие, Преподобие, Преосвященство» и так далее. Знаешь, если ко мне официально обращаться, а это происходит редко, то я «Ваше Преподобие».

— Пацан 27 лет?

— Это византизм. Церковь — очень традиционное общество. Но уже настал другой мир. Самый яркий элемент из прошлого — поцелуй руки священника. Да, мы говорим о том, что священник — это образ Христа, поэтому люди целуют не руку священника, а божью десницу. Но в реальности это часто развращает священников, которые перестают видеть в окружающих людях ближних, а видят подчиненных.

Наверное, в византийской культуре такое смотрелось гармонично и естественно. В нашей — уже нет: дико и непонятно. Я бы от этого отказался, чтобы церковное общество стало человечнее. О каком равенстве может идти речь, когда я тебе целую руку каждый раз, когда с тобой здороваюсь? Это первое.

Второе. Я хотел бы перевести наши службы на адекватный язык, на котором мы общаемся. На белорусский или русский. Да, каждую субботу в Петропавловском храме проводятся службы на «мове». Периодически проводятся службы на русском языке либо с элементами русского языка. Но это не массовая практика. А мне бы хотелось, чтобы была массовая. Наши прихожане любят хвастаться, что понимают старославянский язык. Но на самом деле это не так. Славянский язык не понимает практически никто. Да, слова знакомые, но язык — это не только слова. Язык — это и синтаксис — построение предложений. Так вот, церковнославянский язык в своем синтаксисе — это калька с греческого.

А как быть с наполовину переведенными словами, которые один корень имеют славянский, а второй — греческий?

А как быть с ошибками и неточностями, которые присутствуют в церковнославянском языке?

Ну или хотя бы попробуйте, не подглядывая в словарь, точно сказать, что такое «благоутробие» — слово, которое встречается чуть ли не в каждой молитве. А это милосердие.

Третье. Я бы отказался от практики крещения всех подряд. Сейчас мы крестим практически любого младенца, которого приносят в церковь. Иногда я отказывал, но то были исключения. Мне бы хотелось вернуться к древней практике — крестить либо взрослых людей, которые пришли к этому осознанно, либо детей исключительно своих прихожан. Логика в том, что если папа — футболист, то и своего ребенка он отдаст в футбольную секцию, делясь с ним тем, что сам имеет, умеет и ценит. Нельзя воспитать ребенка в вакууме. Так и родители, которые являются христианами, будут воспитывать своего малыша христианином. Поэтому авансом по вере родителей мы должны крестить малышей.

А мы, получается, крестим всех подряд. Есть даже не смешной анекдот по этому поводу про прихожан на колесиках, которые ногами в церковь никогда не ходят. Сначала ребенка привозят родители, потом он сам приезжает в свадебном кортеже, и в конце его везут на катафалке.

Библиотека Onliner: лучшие материалы и циклы статей

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by