Не зная личности исполнителя, никогда стопроцентно не разберешься в его искусстве. Доброта и чистота сердца сценического или киношного героя почему-то иногда воспринимаются как фальшь, как мастерское лицедейство. Актеру, имеющему в жизни отличные качества, редко верят. Многие годы наблюдений и дружбы позволяют мне сказать, что чувственное, а не рассудочное понимание образа всегда склоняло артиста Виктора Тарасова в сторону добра. Он наслаждался легкостью игры и импровизации, потому что ему не надо было ничего придумывать. Это очень добрый человек. Поэтому все его герои освещены светом милосердия.
Этой первородностью личности объясняется культ добрых сил в большинстве героев Виктора Тарасова. Чуть наивный, неизменно стоящий в стороне от энтузиазма своего времени, Тарасов в среде знаменитых купаловских мастеров был родоначальником новой генерации. Его личная биография не слишком интересна и богата. Какое-то монашеское отречение от сознательной организации и устроения собственной судьбы ради образов других людей. Нынешние любители светской хроники были бы сильно разочарованы отсутствием сенсаций в жизни этого фантастически красивого и обаятельного, талантливого и доброго человека.
Жизнь Виктора Тарасова за пределами сцены была малоинтересна. Быт на грани бедности. Мелькание в ярких компаниях и общественных мероприятиях отсутствовало. Путешествий за границу и отдыха на Мальдивах тогда не знали вообще. Тарасов долго не мог определиться со своими увлечениями. Любил животных, пробовал заниматься фотографией. Но все очень эпизодично и без фанатизма. По-настоящему он жил только в кино и театре. Там он играл людей всех возрастов и сословий, в классике и современных сценариях, удивляя точностью характеристик.
Откуда он это знал — загадка. Книг и статей не читал. Кино и телевизор не смотрел. Однако очень хорошо знал свои возможности.
Мне посчастливилось обнаружить его творческий девиз во время телепередачи, которую я делала о его творчестве. Интервью давать он не умел. Вообще был очень неразговорчив, только обаятельно улыбался. Сказал тихо:
— Главное? Хочу — умею — сделаю.
Какой-то тайной интуицией определял: если хочет, но не умеет — не сделает. Был случай. Вызвал его в кабинет худрук Валерий Раевский и торжественно произнес:
— Пора тебе, Витя, сыграть очень серьезную роль. Может быть, самую звездную в твоей жизни. Предлагаю шекспировского короля Лира.
Тарасов помолчал секунду и ответил:
— Ты не поставишь, а я не сыграю.И вышел из кабинета.
Кто-то верно заметил, что талант сильнее личности. Тарасов не знает себя и никогда не знал. На фоне десятков актеров, что играют самого себя любимого, он, Тарасов, всегда копался в том, чего и сам временами не понимал, в какой-то загадочной материи. Главный миф актерской профессии в необъяснимой жажде и притяжении к чьим-то вымышленным судьбам, к чужому сгущенному жизненному опыту.
Каждое историческое время в жизни театра выявляет свое понимание сценического образа. Тарасов пришел на купаловскую сцену в конце пятидесятых годов, когда менялся театральный стиль, все дальше уходя от пафоса и патетики, игры голосом и позой. Очень органичный, сдержанный, интеллигентный, свободный и выразительный в передаче духовной жизни, Тарасов явил собой тот тип личности, которого ждали. Он пришел вовремя и попал в точку. Это редкая удача, уникальное стечение обстоятельств.
Ему не пришлось мучиться в театре унылого бытовизма. Он не мог участвовать в развлекательной музыкально-эксцентрической абстракции наших дней. Тарасов никогда бы не стал танцевать, заниматься пластикой, петь, слегка кривляться, как требуется сегодня. Он активно и ярко творил в переходный период театра, когда начиналось обращение к душе и совести человечества, когда на распутье красок и оценок прощупывалось отрицательно-положительное начало каждой личности.
Вот они, зарубки на творческой биографии: Ахмед («Чудак» Чазыма Хикмета), Клеон («Забыть Герострата» Григория Горина), Келин («Святая святых» Иона Друце), Бачана («Закон вечности» Нодара Думбадзе). В его исполнении это люди деликатные, согретые и изумительной материей тарасовского голоса. Его глаза всегда наполнены страданием. Паузы многозначны и значительны.
Его героям не свойственны пафос и патетика. Ему чужда повседневность, в которой много житейского быта. Он внебытовой актер, но и не романтик. В течение трех десятилетий он создавал сценические образы потрясающей правдивости фактически ИЗ НИЧЕГО. Потому что ему не досталось хорошей театральной литературы. Своего современника Тарасов лепил сначала из псевдореалистических советских пьес, потом из инсценировок полузапрещенной прозы. Там не были выписаны характеры, а только наброски, намеки, хорошие правильные слова. Всему этому требовалось найти оправдание, плоть, стержень, оживить светом таланта.
Ему удавалось очень многое, и каждый постановщик стремился заполучить его в свой спектакль. Присутствие, участие Тарасова уже было гарантией удачи. Его буквально растаскивали театр, кино, телевидение.
Неудача его жизни: ни один хороший режиссер не вцепился в него мертвой хваткой, не попытался с помощью этого уникального актерского инструмента выразить себя и свое время.
Были, конечно, только попытки. Успешным стало сотрудничество с режиссером Борисом Эриным. Однако мало кому удалось естественно, безболезненно и вдохновенно играть на этом музыкальном инструменте, напоминающем по сложности арфу. Думаю, своего режиссера Тарасов так и не встретил.
У театрального спектакля короткая жизнь. Остается память о нем. Она входит в опыт актеров, в критерии вкуса и оценки. Не существуя, все-таки спектакль продолжает жить как ватерлиния, как планка на линии удач или провалов. Давно забыты зрителями, театроведами, самим Тарасовым его герои — Сергеи, Саши, Валерики, Вадимы, Геннадии, Яковы, Жоры. И даже более значительные: Сафонов, Мясников, Желябов, Збигнев, Зилов, Губовский. Более ста ролей прошли сквозь душу и сердце, испепелили нервные клетки и рассыпали искры в зрительный зал. С тем, что умел и делал Тарасов в искусстве нашей страны, до сих пор сверяют свои опыты режиссеры и актеры. Пример. Образец. Эталон. Дотянуться бы. Понять.
В пору молодости, силы, здоровья, трудоспособности и желаний Виктора Павловича в купаловском театре почти не ставили классику. Многие образы, посылаемые в мир фантазий великих художников, так и не соприкоснулись с личностью и талантом Виктора Тарасова. Ему не предложили ощутить масштабы героев Шекспира, Шиллера, Мольера, Гёте, Бомарше. А он был бы замечательным Фигаро, Фаустом, Отелло, Королем Лиром, Моором, Доном Карлосом, маркизом Поза, Дон Жуаном, Тартюфом. Рожденный для классического репертуара, актер не соединил своих способностей, наблюдений, эмоций и мыслей с героями Достоевского, Пушкина, Чехова. Вот бы потягаться с ними богатством и глубиной сравнений! Тарасов создан для игры в перевоплощения. Ему не предложили. Он не просил.
Были радостные минуты: Нехлюдов в «Воскресении» Льва Толстого, Городничий в гоголевском «Ревизоре», Барон в горьковском «На дне», Иван Коломийцев в «Последних», Дульчин в «Последней жертве» Островского. Почти без грима и внешних приспособлений Тарасов уходил в другую эпоху, наполнял сцену истинным аристократизмом, заставлял зрителя «над вымыслом слезами обливаться». В 60—80-е годы его не просто знали и любили, его боготворили и обожали. Он был кумиром целого поколения. Экзальтированные зрительницы творили вечное черное дело поклонниц — забрасывали письмами, цветами, записками, признаниями в любви и предложениями быть рядом до гроба.
В творчестве Виктора Тарасова практически на равных правах существовали его современники, классические образы и исторические личности.
Если в двух первых случаях присутствовал литературный материал как опора, то исторические фигуры строились актером во многом из опыта чтения, смотрения фильмов, рассказов. В работе над историей талант Тарасова проявился наиболее ярко, соединив в себе чувство эпохи, конкретного времени, обстоятельств и актуальности. Белорусский общественный деятель эпохи Возрождения Микола Гусовский, народоволец Желябов в фильме «Софья Перовская», революционер Мясников в «Днях нашего рождения» Ивана Мележа, отец Ленина Илья Ульянов в спектакле «Шлях» и, наконец, дважды царь Николай II в телефильме «Крах» и еще в каком-то проходном кинопроизведении.
Сейчас, когда интерес к фигуре последнего российского царя столь велик, во всех произведениях искусства его должен был бы играть Тарасов. Большего внешнего сходства и попадания в роль трудно придумать.
Тогда же, в 1966 году, актер был первопроходцем. Его революционная трактовка царя — жертвы обстоятельств не всеми была воспринята однозначно. Какой-то толстовский герой с отсутствием волевых решений. Как и сам Тарасов, с душой, потерявшей опору. Раб своих увлечений и маленьких слабостей. Совсем не публичный человек, хоть и поставлен обстоятельствами во главе великой державы.
Странные ассоциации. Вот и Виктор Тарасов — самый талантливый выпускник Белорусской академии искусств за все годы ее существования. Актер — легенда знаменитого купаловского театра. Царь, говоря иносказательно, в театральном мире прошедшего века. Противоречивая, загадочная и тихая фигура, тоже во многом жертва обстоятельств. Способность конкретно-чувственно запоминать жизненную ситуацию, чей-то характер делали Тарасова всегда узнаваемым, как бы он ни старался стать другим. Многих театральных героев теперь представляешь только с внешностью и колдовским голосом Виктора Тарасова, его мягкой улыбкой и все понимающим взглядом. В свою очередь, на актера невольно переносятся особенности характера и поведения созданных им образов. Так и смотришь на него сквозь совестливость грузинского писателя Бачаны, отцовскую доброту Ульянова, нерешительность Николая II, мужской расчет Дульчина, неприспособленность Протасова, эгоистичные капризы Зилова и Городничего, мудрость молдованина Келина, благородство Чудака.
Он мало водил автомобиль, но в фильме «Водитель автобуса» так ладно и естественно сидит за рулем, что очарованные им телезрители посчитали за шофера-профессионала. Его вполне законченные актерские работы часто выламывались из фильма или спектакля. Они вносили напряжение туда, где это менее всего ожидалось. В длинном телевизионном сериале «Проклятый уютный дом» у него маленькая роль знатного шляхтича. Почти без слов. Он сидит, смотрит, оценивает взглядом, а потом, поднявшись, медленно уходит. Камера долго смотрит ему вслед. И такой комок боли подступает к горлу, будто за несколько экранных минут прошла целая гордая, прекрасная и бессмысленная судьба.
Почти по Лермонтову, Тарасов расстался с театром «в безмолвном и гордом страдании». После репетиций Дорна в чеховской «Чайке» больше не выходил на сцену.
Тарасов не участвовал в творческих встречах, не читал стихов со сцены, никогда ни во что не вступал, не примыкал, не состоял, не привлекался. Не интриговал. Он самодостаточен и жил тем, что имел. Правда, имел он немного — только самое необходимое и слишком мало для артиста его ранга. Близкие не рассчитывали на какое-то наследство в виде дачи, машины, денежных сбережений или антиквариата. При этом каждая роль Виктора Тарасова — драгоценный камень в изумительно красивом ожерелье его творчества. Беречь и сохранять эту ценность было определено театру имени Янки Купалы.
В игре Тарасова была не техника, которой можно научиться и которую можно скопировать, а тайна особой индивидуальности. Эту тайну он унес с собою.
Люди, чьи судьбы он проживал и которыми увлекал зрителей, были всегда добрыми. Стоит вспомнить его Мультика из дударевского «Вечера». Не добренького, не жалостливого, а не способного на зло.
Те немногие роли классического репертуара, вроде Дульчина в «Последней жертве», Нехлюдова в «Воскресенье», Барона «На дне» и особенно царя Николая в телеспектакле «Крах» запоминались именно своеобразным отсутствием поступков. Их действия могли бы принести зло.
Тарасов педалировал некоторую пассивность, расслабленность, словно предохранял своих персонажей от того, за что потом Бог накажет. По драматургическому материалу это отрицательные герои. У Тарасова они становились если не положительными, то обязательно «невиноватыми», жертвами обстоятельств.
Это состояние невиновности при неблагоприятных ситуациях было растворено в воздухе времени, которым дышал и в котором жил Виктор Павлович Тарасов. Многого он не успел. Многое не осилил по собственной вине. Так сложились обстоятельства. Его незаурядное творчество всегда сопровождалось сладостными стонами поклонниц и маленькими сенсациями.
Тарасов явился выразителем своего времени, отобразив тип человека 60-х — 80-х годов XX века. Своего рода эталон.
Подписывайтесь на наш канал в «Яндекс.Дзен», чтобы не пропустить интересные статьи и репортажи
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!