«Молодежь больна „фирмоманией“. Бороться с ней — противопоставить советскую атрибутику буржуазной». Разговор о моральных паниках в БССР

23 680
03 августа 2018 в 8:00
Источник: Полина Шумицкая . Фото: из личного архива Алексея Браточкина. Иллюстрации: Олег Гирель.

«Молодежь больна „фирмоманией“. Бороться с ней — противопоставить советскую атрибутику буржуазной». Разговор о моральных паниках в БССР

Источник: Полина Шумицкая . Фото: из личного архива Алексея Браточкина. Иллюстрации: Олег Гирель.
Из года в год мы слышим, что «молодежь уже не та», а «традиционные ценности» забыты бездушными потомками. Конечно, шуток о «духовных скрепах» может быть сколько угодно, но если говорить о предмете серьезно, то с чем мы имеем дело? Что такое моральная паника в масштабе целого народа? О каких «нравственных устоях» беспокоились белорусы во времена позднего СССР? За что клеймили минчан, покупавших джинсы с заграничными лейблами на «Комаровке» в конце 80-х? Обо всем этом — в сегодняшнем «Неформате» с историком Алексеем Браточкиным.

Кто это?

Алексей Браточкин — историк, стипендиат CASE (Литва), преподаватель, руководитель концентрации колледжа ECLAB «Публичная история». Упорно просит не называть его авторитетным белорусским интеллектуалом (а мы все равно это сделаем). Сфера интересов — эпоха перестройки, память о советском прошлом. Сейчас проходит стажировку в Праге.


— Итак, давайте определимся с понятием. Что такое «моральная паника»? Это когда в России началась повсеместная истерия по поводу усыновления детей американцами, например?

— Я использую такое определение «моральной паники» — это сильный, часто преувеличенный общественный страх или беспокойство по поводу новых социальных явлений или роли определенной группы людей, которые, как думают, являются «угрозой» для общественных ценностей или интересов. Это нейтральное определение, академическое. Интересно, что в русскоязычной «Википедии» понятию «моральная  паника» уже придается определенное значение и она описывается как «истерия». В то время как в англоязычной «Википедии» предлагают более нейтральное определение. Как исследователь, я призываю к бесстрастному восприятию этого явления, поскольку оно часто является частью механизма социальных изменений. Дебаты об избрании Трампа в Америке, паника по поводу угрозы педофилии или движение против сексуального харрасмента и насилия #metoo — во всем этом есть элементы «моральной паники». Мы просто должны их анализировать, чтобы понять, что происходит.

Если отвечать на вторую часть вашего вопроса, то, я думаю, не все в России были против усыновления детей американцами. Если анализировать дело Димы Яковлева и закон, который был принят (федеральный закон №272-ФЗ, который запрещает гражданам США усыновлять российских детей. — Прим. Onliner.by), то фактически речь идет о внутренней российской социальной проблеме — наличии детей без родителей. Но в итоге оказалось, что виновато не само общество, а Соединенные Штаты Америки. Понятно, что в США был случай насилия, однако из этого инцидента — как всегда и происходит при моральной панике — был сделан генерализированный, общий вывод, при котором ме́ста для рациональных аргументов не оставалось, и были назначены виновные, «козлы отпущения».

«Я не имею права сказать, что белорусы паникуют определенным образом, а вот русские — иначе»

— Можно ли сказать, что определенные моральные паники типичны для определенных национальных менталитетов? 

— Каждый(-ая) из нас живет в определенной культуре. И часто мы воспринимаем происходящее в ней как то, что существовало вечно, превращаем любое явление во вневременное, будто так было всегда, не хотим замечать изменения. Это прямой путь к тому, что называют эссенциализмом и культурным детерминизмом. Все исследовательские практики ХХ века как раз борются с такими представлениями.

В этом смысле нет прямой связи между моральными паниками и, например, этничностью. Я не имею права сказать, что белорусы паникуют определенным образом, а вот русские — иначе. Но могу сказать, что в тот момент, когда происходит моральная паника, на нее влияют конкретные социальные, экономические, политические и культурные условия, которые есть в определенном обществе.

— Какие моральные паники возникают сейчас в Беларуси? Откуда вообще такая важность «духовных скреп» и «традиционных ценностей»?

— Мне сложно сказать, кто первым использовал выражение «традиционные ценности». Но надо различать контекст его употребления. Те, кому интересна социальная теория, история и т. д., могут вспомнить теорию модернизации, появившуюся в середине ХХ века. Она говорит о том, что когда-то, до эпохи Просвещения, до индустриальной революции, были традиционные общества, потом появились общества модерна, современные. Соответственно, в первых были традиционные ценности, связанные с религиозной традицией, коллективистской формой культуры и патриархатным порядком. Потом появляются модерные ценности — они более секулярны, менее связаны с религиозной традицией, более индивидуалистские, менее патриархатные. Начинается женская эмансипация, например, и т. д. Долгое время считалось, что модерные ценности должны заменить в конечном итоге традиционные. Но в результате возникли интересные гибридные формы. В любом обществе, которое считается модерным, тем не менее мы можем видеть влияние традиции. Сплав модерных и традиционных ценностей в каждом обществе отличается. Это нейтральная трактовка понятия «традиционные ценности».

Однако есть люди, которые используют это выражение как часть фундаменталистской и консервативной программы. Они предлагают «готовый» набор традиционных ценностей и иногда привязывают их наличие к определенному промежутку времени. Соответственно, возникает классический миф о «золотом веке». Отсылка к счастливому прошлому — это, например, феномен советской ностальгии. Или лозунг кампании Трампа «Make America great again» («Вернем Америке былое величие»). Все, кто более-менее рационально мыслят, понимают, что речь идет не столько о «настоящих» традиционных ценностях, сколько об изобретении традиции. Люди, которые не хотят принимать тот порядок, который существует сегодня, создают картину некоего идеального прошлого и призывают к нему вернуться. В этом смысле были очень интересные примеры критики трампистского лозунга «Make America great again», когда людям на улице задавали вопросы: «Вы, наверное, разделяете этот лозунг? Скажите, пожалуйста, что вы понимаете под величием Америки? Не является ли, например, частью этого величия период рабовладения?» (Улыбается. — Прим. Onliner.by.) И в этом смысле у традиции всегда есть теневая сторона. Есть то, что мы пытаемся забыть, идеализируя прошлое и создавая набор автостереотипов.

Теперь о моральных паниках в Беларуси. Очень трудно было бы написать какой-то топ паник: о чем беспокоятся больше всего и почему?

Пример, который сразу приходит в голову и до сих пор не разрешен до конца, — это возникшая несколько лет назад в прессе кампания, связанная с ужесточением законодательства по борьбе с наркотиками. Мы видим, как определенная группа людей была стигматизирована. Потребителей и распространителей наркотиков фактически объединили в одну группу. К молодым людям, которые арестовывались в рамках кампании, применялись большие сроки. Это привело к появлению движения матерей, которые стали бороться за отмену статьи 328. Перед нами классический пример паники, когда в обществе возникает беспокойство по поводу распространения неизвестных типов наркотиков, новых способов сбыта через социальные сети и т. д. Однако происходит сбой в социальных механизмах: вместо того, чтобы новую проблему решить новыми способами, выбирается самый простой путь — наказать «плохих». Даже госструктуры признали проблемы в этом вопросе.

Другие примеры моральных паник, возможно, менее травматичны для судеб отдельных людей, хотя как сказать… Например, сегодня много пишут о распространении феминистских идей, обсуждают гендерную проблематику и наличие разнообразия сексуальных идентичностей. Вокруг этого возник, простите, хайп. Масштабный. Интересно наблюдать возникновение моральной паники: в качестве «виноватых» определяют группы, например, феминисток как носителей враждебных традиционным ценностей. Но одновременно общество и те, кто пытается инициировать моральную панику («моральные предприниматели»), стараются описать ситуацию так, как если бы все, что произошло, — абсолютно внешнее по отношению к Беларуси, оно пришло снаружи. Это не попытки понять, что происходит с обществом сегодня. Это попытки перестать думать о том, что происходит, и найти крайне простой способ решения.

Еще одна тема, по поводу которой возникает моральная паника, — это проблема абортов. Инициаторами моральной паники чаще всего выступают представители церкви. Одновременно это накладывается на государственную политику обеспечения «демографической безопасности». Эффективного решения нет, есть паника.

«Никто не знал, что делать. Предлагалось, например, вместо западных брендов помещать на одежде советские лозунги»

— Давайте переместимся на 25 с лишним лет назад. Какими были моральные паники позднего социализма, в период советской перестройки и распада СССР?

— Все мы знаем дату начала перестройки — формально это 1985 год. Газеты и телевидение сильно цензурировались, о проблемах не говорили, но по мере ослабления цензуры и развития кризиса социальных структур, где-то после 1988 года, началась эпоха «моральных паник». В Беларуси появилась консервативная (пыталась отстаивать советскую идеологию и идеализированный советский социум) и либеральная пресса. Это все были журналы партийных органов, однако там были разные редакционные коллективы. Более либеральный журнал тех времен — «Крынiца».

Одна из первых моральных паник «перестройки» — паника, связанная с тем, что мы теряем свою историю, «очерняем» прошлое, покусились на самое святое — сначала на Сталина, потом на Ленина, утратили всякие ориентиры, забыли все, что было сделано и достигнуто. Это была очень дискутируемая тема. Начавшись с критики сталинских репрессий, она закончилась десакрализацией Ленина. В одной из минских школ в эпоху перестройки дети поставили спектакль по пьесе Шатрова на ленинскую тематику и заодно предложили собравшейся аудитории устроить суд над Ильичом. Это вызвало большой шок, и человек, который занимался постановкой, был уволен. Позднесоветское общество, с одной стороны, было очень говорливым — заговорили сразу все! — а с другой стороны, неспособным к дискуссии, потому что не было никаких механизмов диалога. Моральная паника привела не к дискуссии о прошлом, а к увольнению. Люди думали, что так они «магически» вернут это прошлое. Одна из статей о том, что необходимо сохранять память о Ленине, так и называлась — «Больше, чем святыня».

Еще одна паника была по поводу вестернизации позднесоветского общества. Вся советская идеология была построена на противопоставлении Запада и СССР, капитализма и социализма. Однако после рейда на Комаровском рынке выяснилось, что минчане только и покупают вещи с западными брендами. Это вызвало ряд статей в прессе о, как говорили в конце 1940-х — начале 1950-х, «низкопоклонстве перед Западом». Страх вестернизации, мол, ничего своего не остается, западные бренды замещают советское «качество» и стиль жизни — вот эта риторика появляется в прессе и вызывает моральные паники.

Никто не знал, что делать. Предлагалось, например, вместо западных брендов помещать на одежде советские лозунги. В частности, в редакцию «Политического собеседника» написала 16-летняя школьница: «Сейчас часть молодежи больна „фирмоманией“. Чтобы бороться с ней, надо буржуазной атрибутике противопоставить нашу советскую. Делать это надо с умом. Не будем же мы на карманы брюк клеить серп и молот. А вот на майке это смотрелось бы уместно. Не отказалась бы я от надписи на майке „Я против ядерной войны“, „Мы за мир и за выживание человечества“». (Смеется. — Прим. Onliner.by.) Перед нами пример того, что люди не могли рационально сформулировать проблему. Советская промышленность производила вещи ненадлежащего качества. Одновременно это накладывалось на социальную стратификацию, поскольку западные товары были символом определенного статуса и потребления. Тем не менее это обсуждалось в прессе как что-то, имеющее отношение к нравственному выбору, а не как проблема, требующая изменений социальной, экономической сферы: отказаться от госпланов, поменять способы управления предприятиями, понять, что такое мода, — нет! Если ты выбираешь западные вещи, то ты аморален.

Следующая моральная паника связана с гендерными вопросами. Хотя понятие гендера вообще не обсуждалось тогда. Это называлось «облик советской женщины» (который она, естественно, потеряла). Вроде бы пытались обсуждать неравенство женщин и мужчин, однако все это оформлялось в морализаторство на тему того, что женщины забывают свой долг, перестали нравственно себя вести, пьют, курят, не выполняют супружеские обязанности. Семьи разрушаются. Вместо решения и открытого обсуждения социальных и иных проблем предлагалось разговаривать об этом только в рамках морали.

[Вместо модели образцовой семьи появляются фото обнаженного женского тела, которые рассматривались тогда не как результат объективации женщин, а как пример свободы после советской чопорности].

Еще одна моральная паника, очень интересный кейс, связана с тем, что происходило после Чернобыля. Если предыдущие моральные паники создавались идеологами сверху, то эта возникла снизу. Радиация «невидима», но влияет на нашу жизнь непосредственно, и огромное количество людей было в панике по этому поводу, ведь информация скрывалась. В ряде государственных СМИ до 1988 года ничего не говорилось о Чернобыле, хотя авария случилась в 1986-м. В ответ на это заработал механизм моральной паники. Страх проявлялся по-разному. Например, началась стигматизация переселенцев из Чернобыльской зоны. Когда людей стали перевозить в другие места, их побаивались, потому что думали: они носители радиации.

Следующая тема для паники в поздней БССР — «мы теряем молодежь». Это, конечно, было инициировано партийными структурами. Поздний Советский Союз — расцвет движений неформалов, когда молодежь перестала вписываться в существующие рамки и захотела вести себя иначе, чем это делали родители. Соответственно, появляется феномен «неформалов». Было очень много статей о том, что мы теряем молодежь, потому что она становится какой-то ужасной, не такой, теряет моральный облик. Опять же, мы видим, что решение социально-культурных, экономических и прочих проблем подменяется манипуляцией при помощи моральных аргументов. Это было очень свойственно именно для консервативной прессы. У «Крынiцы» и «Знамени юности» все-таки был другой подход, там социальные проблемы обсуждались рационально.

Еще одно любимое занятие консервативной прессы — поиск «виноватых» в кризисе, в эпоху перестройки это были «сионисты и масоны».

«Поздний Советский Союз предлагает нам несколько важных уроков, которые, к сожалению, мало кто извлек»

— Понимая суть моральных паник эпохи перестройки, что мы, белорусы, можем иначе увидеть в себе сегодня?

— Отвечая на этот вопрос, я могу просто перечислить те темы, которые стали рационально обсуждаться в Беларуси в эпоху перестройки. Впервые открыто заговорили о сексуальности в публичной сфере. В либеральной прессе было очень много статей специалистов, а не идеологов. Например, публикации сексопатологов.

Впервые стала рационально обсуждаться проблема суицидов и стигматизации тех, кто их совершает. Прежде ведь считалось, что в хорошем советском обществе люди не могут умирать, не может быть суицидов, конечно же. Поэтому речь шла о том, чтобы по-другому поставить вопрос. Не сводить суицидальную статистику к личному выбору людей, которые совершили самоубийство. А подумать еще немножко над тем, что происходит с обществом.

В то время возникла моральная паника из-за появления СПИДа. Об этом много говорили. И в условно-либеральной позднесоветской прессе появилось множество статей, которые предложили более-менее рациональный исследовательский дискурс: что же такое СПИД? Потому что выражение «чума XX века» — это как раз то, при помощи чего создавала панику консервативная пресса.

Еще один важный момент — это пенитенциарная система. Что происходит в советских тюрьмах, в женских колониях? Эти темы прежде никогда не обсуждались открыто.

Если говорить о позднесоветских уроках и моральных паниках, то один из ключевых результатов — на фоне некоторой открытости, возможности высказываться произошел переход от моральных паник к рациональному обсуждению тем, которые ранее были вытеснены. Поэтому и сегодня моральные паники помогают табуированным темам стать «видимыми».

Поздний Советский Союз предлагает нам несколько важных уроков, которые, к сожалению, мало кто извлек: а) не бояться изменений; б) продолжать изменения; в) публично все обсуждать. Из месива дискуссий тогда рождались свобода и адаптивность — возможность человека понимать, что происходит, и меняться, не поддаваясь моральным паникам. Мне кажется, сегодня мы это потеряли. Моральные паники в нынешних условиях могут стать единственным механизмом социальных изменений. Общество не успевает реагировать и выбирает худшее — закрывается и прекращает дискуссию или занимается поиском «козлов отпущения».

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by