В Бресте удивительным образом сочетаются элегантная устремившаяся в сторону Европы новостройка с пожившими старенькими домишками, которые грибками стоят тоже в центре, но там, за углом. Заходишь во двор — и оказываешься на другой планете: здесь нет крикливых вывесок Советской и хотя бы намека на внешний лоск областного центра. В одном из таких домиков живет человек, который уже почти двадцать лет настойчиво требует дать ему дорогу.

Юра встречает нас прямо у дома на улице Советских пограничников — он живет здесь полтора года. Поясняет: «Квартиру не снимаю, просто живу». Время в небольшом аутентичном дворике течет по-особенному. Дедушка важно выходит из подъезда и садится в старенькое зеленое кресло, предназначенное для неторопливых перекуров, небольшая черная собака инспектирует плотно утрамбованные погребки, где местные хранят съестное. Тусклую палитру уличной утробы разбавляют разноцветные граффити и большой зеленый дом, который когда-то выкупил местный богатей. Юра шустро выныривает из подъезда.

— Здесь еще с начала девяностых компании с гитарами заседали, — оглядывается по сторонам брестчанин, который сегодня ставит на уши столичные клубы. — Гремели до четырех утра, пока местные управу не вызовут. Но это раньше было — сейчас уже такого нет: молодежь во «ВКонтакте» шумит.

У дворика, где сейчас живет лидер группы «Дай дарогу!», на самом деле серьезная неформальная биография. В подъезде у Стыльского весь чердак усыпан историческими записями начала девяностых.

— 1991 год, панк-рок, The Exploited… — перечисляет Стыльский. — Вообще, в те времена штук двадцать трушных неформалов в Бресте было. Это тех, которые верили: чтобы вступить в панк-рок, нужно выпить блевотину. Остальные так, позеры. А я был трушный. Правда, блевотину не пил. Ну, только свою.

Старенькие домики, дату постройки которых знают разве что старожилы и историки, доживают свой век. Недавно приезжала машина, бурила землю: специалисты исследуют подземные воды. Вполне вероятно, лет через десять на месте деревянных двухэтажек вырастет свежая новостройка.

— Эти старые дома все сносят. Наверное, они на самом деле ничего не несут, ничего в них ценного нет, — говорит Юра. — Вот эти пристройки к домам — у людей там варенье хранится, велосипеды. Это такая уникальная штуковина, больше такого не существует. Кажется, ты в деревне какой-то, а на самом деле — в самом центре Бреста. Мне друг рассказывал, что раньше здесь жили польские евреи. И однажды хозяйка одной квартиры наняла каких-то «синяков», чтобы они сняли пол. Там доски деревянные, а под деревом сразу песок — такой вот фундамент. Пол эти «трудяги» сняли. А когда хозяйка пришла, их уже и след простыл. И трубку не берут. Наверное, золото нашли: когда немцы пришли, люди прятали все, что насобирали.

Стыльский устроил из своей жизни один сплошной рок-н-ролл. И вроде как логичным детищем этой вечной юности стала группа «Дай дарогу!», которая появилась 19 лет назад. Тогда в Бресте все было немного иначе. Вроде бы лихие девяностые, а вроде чувство свободы.

— Вот здесь раньше был военкомат — меня оттуда в армейку забирали. Его, наверное, построили еще во время войны. Я пытался откосить, но хреново постарался. Сказали: «Ай, нормально. Пойдешь!» Сотрясуха была якобы, госпиталь — полежал там, но в итоге упаковали и сказали немножечко потрудиться на благо родины. Пользы будет больше, — ностальгирует Стыльский. — Место легендарное — столько поколений отсюда ушло хрен знает куда… А сейчас здание новое, красивое, дизайнерское такое — почти «Титаник».

Прямо на этом месте снимался клип на одну из самых пронзительных и известных песен Стыльского «ДСПГ» — ту, где поется про отсутствие денег, смысла и судьбу-злодейку. Вот эта самая доля выглядит примерно так: девятнадцать лет Юра гнет свою линию и за это время сменил шесть человек в составе группы и примерно пять работ.

— Я работал в четырех ресторанах города Бреста поваром. Потом понял, что общепит не приносит вообще никаких денег, — рассказывает по дороге к следующей локации Стыльский. — По большому счету я туда пошел работать, чтобы научиться готовить: это в жизни пригодится по-любому. Пельмени, макарычи — на таком долго не протянешь. Я этому всему научился, а потом просек: денег это не приносит.

Мне одна тетка с работы говорила: «Я тут, Юра, на шестом разряде валю уже сорок лет и в итоге только на пенсию заработала. А полетать, мир увидеть невозможно. Уходи, Юра. Тут только пачку масла своруешь — и весь прикол».

И так они все и работают: потиху выносят что-то с работы. После этого нашел мебельную фирму. Работал на серьезном станке ЧПУ — там кнопку нажал и сидишь, смотришь, чтобы все было хорошо. Потом тоже понял, что там какой-то глухой номер. А у нас еще концерты поперли, и я директору сказал, что надо валить, наверное. Распрощались, в общем. Вот с тех пор я десять лет в свободном плавании. Музыку пишу для рекламных роликов: Gefest, МТС, Velcom, «Лидская мука», «Лидский квас» — нормальные у меня «погоны».

Сейчас группа чувствует себя вполне комфортно: есть какой-то бюджет, постоянный состав, гастрольная трасса и хорошая репетиционная база. Но были времена, когда за «точку» приходилось воевать. Вот, например, в этом дворике до сих пор функционирует старое бомбоубежище, сейчас закрытое от посторонних глаз.

— Нам раньше нужно было где-то репетировать, и кто-то показал эту точку, — вспоминает Юра, выискивая путь к бывшей репетиционной базе. — Там в подвальном помещении есть настоящее бомбоубежище. Оно легко открывалось снаружи, а дверь железная, толстая. И мы с двумя «комбиками», гитарами и барабанами спустились в этот подвал и стали там лабать. Сделали несколько репетиций, довольно успешно погремели. А потом услышали, что начинаем тревожить жителей нижних этажей: прилетали недовольные отзывы. Но мы подзабили. Ну что делать, пускай терпят! В общем, мы там как подвальные тараканы завелись. Управы на нас не было никакой — просто нужно было приходить и бить, по-другому не доходило. И однажды нас в этом бомбоубежище закрыла какая-то бабка: завинтила эти двери наглухо. А телефоны там не ловили. Сидели-сидели — ночь уже на дворе, выйти невозможно. Потом сообразили, что в любом таком помещении должна быть вентиляция, и начали искать. Нашли небольшой люк, в котором можно проползти только на четвереньках. Открыли его отверткой и двинули в путь. Ползли в этой длинной черной трубе, светили себе спичками — минут пять показались вечностью — и наткнулись на лестницу. В общем, вылезли на улицу через люк прямо на площади Ленина.

---

Брест ласкает макушку уже почти приветливым весенним солнцем. Сейчас здесь вряд ли кто-то сможет описать музыкальную тусовку как единый идейный костяк. Да, концерты в городе случаются, и люди на них приходят.

— Но это все меломаны простые, а вот группы по интересам в городе нет, все уже протухло, — проходит Стыльский мимо одного из домиков и неожиданно переключается на другую тему. — А вот виноградник — мы с него этим летом сняли, наверное, 30 кило винограда. Четыре ведра! Думал, люди возникать начнут, но вообще никаких вопросов не было, всем по барабану. Видно, человек, который эту лозу вырастил, наверное, уже и не живет. Я еще вино самодельное приготовил из этого винограда, до сих пор у меня дома стоит.

Тусовка из города ушла, а жизнь его изменилась радикально. Уже не сидят на площади Свободы неформалы, а многие прежние товарищи Юры пропали с горизонта.

— Движуха в Бресте? Нет-нет, все уже потеряно. У нас есть какая-то тусовка велосипедистов — алко-вело. Они соберутся, наберут бухла и от одного магазина к другому катаются. А так чтобы какие-то неформалы, панк-рок в каком-то подпольном виде… — качает головой Стыльский. — Бухать мне неинтересно. Я же и язву себе заработал, так пил. А предрасположенности у меня нет, чтобы заливать лыч, ползать на карачках и кайфовать.

Ну а все сверстники, с которыми мы общались и тусовались, — кто женился, кто сдох. Вот такая печаль. А рок-н-ролл в чем… По-моему, это дух свободы — молодость.

Когда возраст уже переваливает, а у тебя до сих пор есть соприкосновение с людьми, у которых еще ветер в голове, и ты можешь благодаря им увидеть себя молодым — тогда можно чувствовать себя свободным. А если ты в бытовухе и рутине погряз, но пытаешься говорить, что до сих пор в рок-н-ролле и протесте, это не по-настоящему. Так как я еще не женат и привязанности у меня нет, а контакт с вольными и живыми людьми имеется, думаю, что у меня все по-настоящему.

Вообще, если взглянуть со стороны, то кажется, что Брест — достаточно активный город. В том плане, что в бывшем кинотеатре «Смена» регулярно пытаются делать концерты, а в самом центре города власти организовали площадку для музыкантов — даже электричество подвели. Говорят, все это сделали после того, как был депортирован Странник — человек из ниоткуда, который вдруг появился в городе и зарабатывал на жизнь тем, что бренчал на гитаре на виду у прохожих. Вид у Странника был откровенно непрезентабельный, и вскоре он попал в милицию, а уже оттуда — в родную Россию. А городская администрация решила вот таким образом окультурить центр Бреста.

— Мне сейчас кажется, что все сидят и ничего не делают, — ворчит Стыльский. — Но оно и не поощряется. У нас есть выставочный салон на Советской — красивый, окультуренный. Там и красная стенка имеется для самой крутой картины. Но до недавнего времени там даже никакой рекламной вывески не было. А там же должна быть растяжка через всю Советскую на уровне глаз: «Если ты не лох, то тебе вот сюда!» Чтобы в жизни цель была не только пожрать, но и что-то вечное и ценное в ней присутствовало. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что это нафиг никому не нужно.

---

Из центра города мы выезжаем к главной достопримечательности региона — Брестской крепости. Рядом с популярными локациями здесь есть места неочевидные, куда турист вряд ли заглянет, а местные этим пользуются.

— Это, видите, место для досуга, — указывает на пустые пластиковые бутылки музыкант. — Здесь случайных людей не бывает, а компашки приходят выпить, костер развести. А на самом деле место это удивительное. Наши здесь насмерть стояли. Здесь какие-то двери были, проходы — все довольно серьезно.

Сейчас «Дай дарогу!» — одна из самых популярных рок-групп Беларуси. Правда, этой локальной славы пришлось добиваться достаточно долго, да и в родном городе она, кажется, так и не пришла.

— Однажды в центре с девушкой познакомился. Сидим, трещим — за погоду, про мороженое вкусное. А потом пошла речь про творчество, искусство, о музыке начали говорить. Я, как обычно, дубину врубаю и начинаю тупить: «А тебе что нравится?» — «А мне нравится Арбенина. А тебе?» — «А мне — Виктор Цой». Начинаем «молотить». «А в Бресте кто?» Говорю, «Дай дарогу!» есть такая группа. А она мне: «Да, слышала про этого придурка. Он двух слов без мата связать не может, у него СПИД, и он с бандитами общается. Еще и шмоточник!» Я вообще в осадок выпал. Мы поболтали, я ей ничего не рассказал. Ну а потом через неделю она узнала, кто я. За голову взялась.

А если серьезно, мы до сих пор в каком-то андеграунде сидим. Пытаемся бомбить стационарно, но в то же время успеваем где-то разъезжать. В чем-то я чувствую, что жизнь состоялась и я стал самостоятельным, а где-то кажется, что мы что-то недочерпали. Но чем бы ты ни занимался, нужно как минимум пяток лет угрохать по-любому. После этого к тебе приходит какое-то признание, начинаешь получать прибыль. А люди формируются с 18 до 25 лет — в это время тяжело не забухать, не жениться.

У нас же система такая: ты должен институт закончить, быстренько найти себя, выбиться в люди или оплодотворить кого-то — вот тогда ты состоялся в жизни. А посвятить себя рок-н-роллу, как я, вообще единицы могут.

Мне мама иногда что-то говорит: «Юра, ну что? На пенсию себе заработал? Где твоя трудовая?» С одной стороны, смешно, а с другой — наверное, нужно было куда-то трудовую свою и оформить. Но я что-то подзабил…

Нужно шевелиться. Сейчас о себе орать приходится. Такое время наступило: нужно хорошо поработать плавниками, чтобы голову показать в этом дерьме. Я понял: чем скромнее ты сидишь, тем хуже для тебя. Когда мы записали «Зарубило», я с этой кассетой по городу носился с такими глазами, будто это лучшая группа в мире. Типа эту кассету можно высылать инопланетянам как пример того, чего достигло человечество. Меня серьезно клинило, капец просто. Только с такими амбициозными эмоциями можно чего-то добиться. Я и так что-то успокоился в последнее время. Надо уже сбивать с себя эту придорожную пыль и дальше дорогу требовать.

---

Совсем рядом, на том же пятачке, свой яркий кусочек счастья старательно вырисовывает еще один персонаж. Все зовут его Вовка Плюмбум — он не коренной и переехал в Брест лет десять назад молодым музыкантом и дизайнером. С собой у Вовки были рюкзак, гитара и будущая жена. Сейчас, чтобы вернуться в родной Витебск, понадобится фура.

Вся творческая жизнь Плюмбума проходит на небольшом участке улицы Советской, но в этот участок умещается большая жизнь человека, который редко спит и слишком много работает, чтобы чувствовать себя счастливым.

— Я конкретно витебский парень, но однажды вдруг собрал шмотки и свалил, — ведет нас Вовка в большой двухэтажный дом. Однажды его выставили на аукцион — бывший неврологический диспансер, воровскую «малину» и жилые квартиры выкупил частник. Сейчас огромное помещение арендуют люди творческие — под крышей набухает целое комьюнити.

— Это был 2005 год. Я окончил университет, и у меня появилось огромное желание уехать подальше. А ведь я даже герб Витебска на груди набил — так люблю его. Свалить захотелось в поисках новых ощущений. Обычно оттуда сваливают в Питер, а я рванул в другую сторону. Меня позвали сюда работать — в одну из многочисленных швейных компаний. Приехал на практику зимой, и город показался мне очень страшным.

Впервые я ощутил голод. Так получилось, что денег не было вообще. Помню, едем с другом, в желудке дикая пустота, а меня терзает мысль, что дома лежит хлеб. Он уже такой засохший, и я его жую, как в блокадном Ленинграде…

Было в Бресте кафе «Лакомка» — там пирожные продавали и чай наливали в чашечки. Однажды нам перепали какие-то бабосы, и мы заказали там пирожные «Сладкоежка» — и это было незабываемо! Вот такие первые впечатления от Бреста у меня остались.

Потом университетские годы кончились, и Вовка получил еще одно приглашение, но уже на работу. Долго не думал и отправился на юг.

— Мой друг Бутерброд вернулся через два года обратно, а я… не вернулся. Приехал сюда с рюкзаком, гитарой и будущей женой. Как уехать, я уже не знаю. Надо фуру нанимать. Семья, квартира, две группы, театр…

Брест устроен таким образом, что из центра моментом можно попасть в параллельную реальность, просто нырнув с улицы во дворик. Возле дома, где базируется группа Вовки Plum Bum — задорный цыганский ансамбль песни и пляски, который уместнее всего сравнивать с Gogol Bordello, дворик особенно примечательный. Летом энтузиасты во главе с Плюмбумом затеяли здесь фестиваль «Сумасшедший дом».

— Все удивились, — говорит Вовка. — Из этих поддонов сформировали сцену, вынесли из дома диваны, все шмотье и с трех часов дня до ночи гудели: детские спектакли, мастер-классы, концерты. Отдача была некислая. Сделали через месяц еще один фестиваль — народу пришло еще больше. Осенью организовали третий — был вообще биток. Выездная торговля, пиво, еда. Днем пришли с детьми, потом отвели их домой и вечером вернулись на концерт. Все официально, все согласовано. Мы и сами здесь постоянно тусуемся. Вон мангал наш стоит — мясо жарим. Старый Новый год отмечали — с баянистом подрались. У нас всегда весело.

Весело стало не сразу: поначалу в чужом городе у Вовки, который оставил в Витебске прежнюю жизнь, разыгралась депрессия.

— Сперва было ощущение свободы, когда ты никому ничего не должен, — говорит музыкант. — Можешь выйти и снять штаны на главной площади, а твоей маме не скажут, что ее сын идиот. Это моральная вседозволенность. Но прошло два-три месяца, и все эти ощущения превратились в жесткую депрессуху: нет никого, поговорить не с кем. Начал узнавать какие-то группы и точки. Послушал «Дай дарогу!», «Садъ», «Онегин» — это было абсолютно не похоже на витебскую музыку. Там все очень по-питерски, как у Гребенщикова: плевать на качество записи, главное — количество. А у брестских многое упиралось в качество. Наверное, из-за близости Польши у людей в голове есть четкий план, свое видение.

В общем, я познакомился с ребятами из филармонии, и у нас сформировался костяк музыкантов, которые научили меня новому. Ноты я до сих пор не знаю, но опыт был полезный. Ребята помогают все окультурить, аранжировать. Иногда на сцене забываю аккорды и слышу подсказку: ля бемоль. Какой ля бемоль? Ты мне скажи: Am или Dm. Вот такое у нас цыганство. Откуда оно? А откуда появляются цыгане? Никто не знает. Пришли — ушли. Где они живут, никто не знает.

Уже в Бресте появилась еще одна группа — NABR. «Наша автономная боевая ракета», если обходиться без аббревиатур. Это уже совсем другая история и атмосфера, но тоже очень большая часть Вовкиной жизни.

— Брест… — задумывается Плюмбум. — Здесь нет ничего. Есть бары, в которых можно что-то организовать. Но нет помещения хотя бы с оформленной сценой, не говоря уже про аппаратуру. Есть филармония — там в малом зале 40—50 посадочных мест. Мы мутили много квартирников наверху — собиралось по 60 человек. Это та вещь, которую я мечтал перевезти из Витебска в Брест. Там вообще люди могли прийти на концерт, открыть дверь и упереться в спины: в «однушке» набивалось по полсотни человек. В этом доме мы тоже мутили квартирники, пока на первом этаже штукатурка не начала осыпаться.

Мир немножко поменялся. Когда мы были молоды и растили бороды, то ходили на концерты, чтобы получить заряд и энергию. У меня никогда не было CD-плеера, и какую-то новую музыку я мог услышать только на концертах. Сейчас у людей такая нужда пропала, потому что все заменил интернет. И это прекрасно: ты можешь посмотреть концерт любимой группы в прямом эфире. Тебе даже необязательно платить 50 рублей за билет на танцпол. Вопрос другой: выступает брестская или приезжая группа, на концерт которой билет стоит 10 рублей, а зал пустой…

Ты запарился насчет рекламы и думаешь: зачем это все? Это вечная тема: организаторы не могут продать зал, а ты не можешь уменьшить гонорар, потому что у тебя в группе шесть человек — все взрослые люди с семьями. Если концерт в другом городе, пропадает весь смысл: ты идешь куда-то, зарабатываешь $10 и приносишь их домой.

Но жена знала, за кого выходила замуж. Я не явился к ней в костюме с галстуком, а потом заявил: «Ха-ха, это была реклама!» Просто все стало по-другому, когда появилась дочка.

Если раньше я мог тратить время по своему усмотрению, то сейчас не могу себе этого позволить. Важно понять, что человеку нужно чувствовать себя счастливым. Деньги, квартира, машина или самореализация. Если самореализация, то стоит задуматься о том, что она все-таки должна тебя кормить.

---

Мы выходим из дома и уже через сто метров оказываемся в любимой Вовкиной кофейне. Здесь пишутся тексты, придумываются самые невероятные идеи. Главное, все близко — так за один световой день можно успеть гораздо больше.

— Десять лет я работал на швейной фирме и зарабатывал больше «косаря» в месяц — для простого пацана из Витебска это очень много, — говорит Вовка. — Но куда это все девалось? За день до зарплаты у меня не оставалось денег на проезд. А с работы не удавалось даже на концерт отпроситься. Врал, что еду на обследование в Минск.

Потом я уволился и начал зарабатывать сам. И четырехзначная цифра превратилась в трехзначную, причем очень нестабильную. А дел очень много: типографский проект с блокнотами и открытками, дизайнерская студия, Plum Bum, NABR…

Есть я как дизайнер, есть я как писатель, есть я как художник. И недавно жизнь заставила меня расставить приоритеты. На самом деле я много чего умею, но сейчас мне нужно кормить семью. Но задача усложняется: нужно не просто заработать денег, но еще и быть счастливым. То есть не зависеть от кого-то, заниматься любимым делом и иметь время на семью. Для этого приходится крутиться, но мне это нравится: так я чувствую себя свободным.

Еще через пару шагов мы оказываемся в дизайнерской студии Grafit, где тоже работает Вовка — энерджайзер, каких поискать. Однажды Плюмбум придумал концепцию маек и назвал их «Нежность». По задумке, на одежде был пацифистский лозунг «Make love, not war», а затем ее необходимо было прострелить дробовиком. Правда, изготовление маек оказалось дороже, чем предполагалось, и Вовка прогорел. Но это мелочи.

— В экстренной ситуации человек способен на удивительные вещи. Он может работать без сна, подключает резервные силы организма. Пока я работал дизайнером, мой мозг привык работать в прямоугольнике монитора. Чтобы он раскочегарился, потребовалось два месяца. Когда говорят, что денег нет и невозможно заниматься творчеством, я злюсь.

Посмотри на меня: две официальные группы, скоро будет первая персональная выставка картин, уже лежит написанная книга, постоянные репетиции и спектакли, типографская продукция, которую я продвигаю самостоятельно. А ты сидишь с одной группой и работой на заводе и ноешь…

Я уже три года пытаюсь жить самостоятельно — и живу! Да, бывает плохо. Тогда я иду и отжимаюсь двадцать раз. Потом еще двадцать. И отпускает. Все возможно: музыку делать возможно, писать возможно, жить возможно.

---

Юра собирается на концерт в Варшаву, который закончится на шестой композиции: кто-то затеет драку, охрана применит слезоточивый газ. Вовка рассказывает о своих грандиозных планах и больших делах, которые приносят счастье. Брест дышит, город живет. Старые уютные дворики ждут, пока потеплеет.

Магнитолы в каталоге Onliner.by

Читайте также:

• «Мы были психоделическими ребятами, придурками с отсутствием внешних связей». Репортаж из «потайного» Гродно
• «Зачем коктейли Молотова? Будем делать фаер-шоу!» История минского хардкора, который превратил обычных подростков в большую семью
• Нас пожирает попс? Разговор о «хорошей» и «плохой» культуре в мире, где каждый имеет право испортить вам настроение

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by