Начнем с определения. Селфхарм (self-harm), или самоповреждающее поведение, — это умышленное или неосознанное нанесение физического повреждения самому себе с целью справиться со своими переживаниями. В некоторых случаях может привести к смерти или серьезной патологии. Это одна из самых актуальных проблем в сфере психического здоровья молодежи. Сложность решения заключается в том, что селфхарм носит скрытый характер, зачастую даже родители не в курсе о наличии шрамов у своих детей.

Для понимания состояния героев в момент совершения селфхарма мы построили диаграммы, где: 0 — симптом отсутствует; 1 — симптом слабо выражен, легко уходит; 2 — симптом умеренно выражен, стабилен, носит болезненный для героя характер; 3 — симптом сильно выражен, герой не может или не хочет выйти из данного состояния.

Наташе 26 лет, на ее теле 55 шрамов

Свои шрамы Наташа не скрывает, считает их частью своей жизни. Уже пять лет она не занимается самоповреждением. В ее кругу увечья наносили практически все, аргументируя это тем, что «лучше тихий шрам, чем громкий конфликт». Первый шрам, сделанный своими руками, появился на теле Наташи в 6 лет.

— Впервые за нож я взялась в дошкольном возрасте. Долго подбирала время, способ и место на теле, куда нанести увечье. Тогда у меня был переизбыток эмоций. Понимаете, все 6 лет я росла с мамой, и у нас были очень хорошие отношения, как вдруг в один момент все разрушилось. Меня отвезли к прабабушке. Тогда женщина советской закалки применила «спартанские» методы воспитания: на улицу меня практически не выпускали, заставляли читать книги, мыть посуду, убираться. Мама ко мне приходила редко, с папой я не общалась, с прабабушкой не ладила. В тот момент поцарапать себя было единственным выходом из эмоционального перегруза.

Через пять лет меня отдали к бабушке и отцу. Отец решил сделать из меня каратистку или пловчиху, что получится. А я решила сделать из своего тела полигон для испытаний: ножей, стекла, ножниц, лезвий. Осколок стекла всегда был в моем пенале.

Можно было скандалить, но кому от этого хуже? Преподаватели и родители имеют над тобой власть.

С родными я никогда не обсуждала свои шрамы. Я ношу юбки, шорты, безрукавки, и шрамы явно видны. Семью это не интересует, если начать задушевный разговор, он всегда приводит к одному: я «неблагодарная», «дармоедка» и «не уважаю своих родителей». Однажды бабушка застала меня, когда я резала руку. «Ты пыталась покончить жизнь самоубийством? А ты подумала обо мне? А что сказали бы соседи? Бабушка довела?!» — первоклассная поддержка.

Я и у психолога была, но тот ничего странного не заметил. Родные успокоились, а личных инициатив разобраться в причинах у меня не было.

В 16 лет я состояла в неформальной «тусовке», где многие занимались селфхармом. Для нас это было нормой. В какой-то момент я осознавала, что селфхарм — это лучший выход. Ты вроде не мешаешь обществу и наносишь вред только себе. Шрамы и шрамы.

На самоповреждения меня толкали негативные чувства и состояние, близкое к депрессивному. Происходит щелчок, импульс. В девятом классе у меня появились мысли о суициде: «Если я не проснусь, будет не так уж и плохо».

Селфхарм проявлялся в момент, когда либо решения проблемы нет, либо ты его не знаешь. В 21 год я завязала с самоповреждениями, так как нерешаемых проблем уже не было.

---

«Люди, чьи друзья причиняют себе вред, подвергаются более высокому риску стать вовлеченными в селфхарм»

Селфхармом занимаются люди различного социального статуса: это дети и взрослые, мужчины и женщины, люди одинокие и семейные, безработные и успешные в бизнесе, эмоциональные и внешне спокойные.

Ксюша тушила сигареты об себя

— В 15 лет я начала заниматься селфхармом. Мне не было себя жалко, у меня была агрессия к людям. Тогда я не считала, что имею право причинять боль другим, зато себе — могла.

Прикалывает не сама боль, когда режешь, а ожидание боли после рассечения — это несколько миллисекунд. Впервые ожоги сделали вместе с парнем, тогда мы хотели оставить напоминание на теле друг друга, под рукой были сигареты. Когда я уже знала, что это больно, ставила их себе намеренно.

Повреждения наносила на руки, ноги, плечи. В момент селфхарма не задумывалась о видимости шрамов. Потом — да, я их прятала. Впадала в дикое состояние аффекта, ни о чем не думала, ничего не понимала и не помнила, была истерика. Любая ссора — и я сразу брала в руки лезвие.

У меня не было доверительного общения с родителями, хотя они и говорили «Ты всегда можешь с нами поговорить», но сказать, что у тебя проблемы в отношениях, о которых они и не знают, с учебой, что ты куришь и прочее, я не могла.

Селфхарм ушел из моей жизни три года назад, когда мама заметила рану. Не думаю, что она видела все, но этот порез был самым глубоким. В душе всегда хотелось, чтобы кто-то заметил. Начались крики. Я была в шоке, молча сидела и плакала. Потом мама успокоились, и мы поговорили. Стало ее жалко, и я поняла, что с этим нужно заканчивать. С тех пор эту тему мы не поднимали.

Жалею ли я? Да. Сейчас я научилась ограничивать свой круг общения, могу легко сказать человеку «Пошел на ***», если меня что-то не устраивает.

---

Обратим внимание на реакцию близких. Из-за непонимания такого способа выражения эмоций родители пугаются, а затем злятся, стыдятся и в итоге приходят к равнодушию. Не получив ответа на вопрос «Зачем он это делает?», взрослые начинают сравнивать такое поведение с асоциальным или криминальным, что вместо сочувствия приводит к отвержению и гневу.

Более 50% подростков искали в интернете материалы о самоповреждениях.

Диана разбивала руки в кровь до трещин в костях

Родные думали, что так и надо. Умереть Диана уже не хочет — но могла. Она наглоталась таблеток и провела в отключке больше суток. Отдельного внимания заслуживает реакция родителей: если проблему не признавать, то ее как бы и нет.

— Первый раз? В 13 лет, наверное, но это так, по глупости, царапание рук. Потом уже более осознано было в 15 лет. Папа записал меня в секцию тайского бокса, чтобы я могла постоять за себя. В зале выражались эмоции и агрессия, постепенно боли требовалось все больше и больше. Занималась в перчатках, затем в одних бинтах, потом подумала, что и они не нужны. Боксерскую грушу сменила бетонным монолитом. Апатия, резкая вспышка гнева, азарт, хруст. Ты чувствуешь только боль, в голове пусто, мыслей нет. Кулаки разбиты в кровь, трещины на костяшках.

Мама видела рентген, понимала, что-то произошло, но разговор не состоялся. Сама я рассказать не могла, так как боялась осуждения. У меня достаточно импульсивная мама и строгий папа. В колледже отшучивалась, что подралась с гопниками, а преподавателям было все равно.

В 17 лет, наверное, селфхарм в моей жизни был на постоянной основе: занималась метанием ножей, некоторыми из них резала себя. Шух — и не так грустно. А шрамы? Шрамы украшают женщин! В 19 лет много пила и курила. Родителям о своих проблемах не сообщала.

Кульминацией стала попытка суицида: наглоталась таблеток, а родителям сказала, что поехала кукуха на фоне стресса, что не осознаю, что делаю. На самом деле я все осознавала. Помню, меня тогда отпаивали активированным углем, чтобы желудок прочистить, скорую никто не вызывал: «Тебя положат в Новинки!», «Всю жизнь себе испортишь».

Затем у меня был «отходняк» длиной в полгода, так как таблетки были с накопительным эффектом. Не знаю, как описать это состояние, похоже на алкогольное опьянение.

Сейчас я завязала с селфхармом. Он ушел, когда появились проблемы серьезнее: нужно думать головой, зарабатывать деньги, пойти побить что-то уже не поможет.

---

«Алкоголь был причиной 58,4% случаев членовредительства»

К селфхарму относят порезы, укусы, ожоги, удары о стены, выдирание волос, участие в драках, в которых непременно будет нанесен ущерб, переедание и недоедание, передозировка медикаментами.

Лада со своей «стеной проблем», на ее теле около 20 шрамов

В жизни бывает всякое, и иногда в сложной ситуации хочется «биться головой о стену». Лада, хоть и не воспринимает этот фразеологизм буквально, но на собственном опыте знает: это не выход из кризисной ситуации.

— В 12 лет я начала биться головой о стены, раковины, шкафы, столы и так далее. Затем использовала лезвие, однажды расцарапала себе лицо. Постепенно осознала, что так продолжать нельзя. Повзрослев, записалась к врачу. Каждый понедельник на протяжении двух лет хожу к психологу. Получается, я зависима либо от таблеток, либо от самовредительства.

Изначальная причина, скорее всего, в постоянных ссорах между родителями. Мы жили в одной комнате, и мне некуда было спрятаться. Я постоянно плакала, были сильные истерики, депрессивные состояния, я лежала и не могла встать с кровати, постоянно были суицидальные мысли. Думала: «Там, в зеркале, лежит лезвие, им нужно воспользоваться. Или, если я треснусь лбом о ванну, наверное, мне станет легче». И на практике это работало — я переставала плакать.

Отец с матерью видели порезы, но были постоянны: «Ты дура? Зачем ты это делаешь? Жизнь себе испортишь».

Прийти поплакать? Нет, не могу. Боялась реакции и критики. Папа вообще не верит в проблемы психики, он даже не понимает, зачем я хожу к врачу. Они не хотят признавать проблем, пытаются не видеть их. Возможно, не могут признать свою вину.

Не жалею, что занималась селфхармом, так как эмоциональное состояние было очень тяжелое. Сейчас сдерживаюсь. Мне помогают антидепрессанты, еще арт-терапия, групповая терапия и беседа с психотерапевтом.

---

«Сегодня „заразность“ селфхарма усиливается с помощью социальных сетей»

Например, появляются тематические сообщества. Общение в таких пабликах может препятствовать обращению за профессиональной помощью, раскрывать смертоносные методы самоповреждения и способствовать киберзапугиванию.

Селфхарм в жизни Александра (имя изменено) случился единожды

— Момент был такой, были проблемы в семье между отцом и матерью, складывался конфликт. В чем конкретно, говорить не буду, типичная ситуация. Было очень фигово находиться дома, когда происходят склоки и перепалки. Первый раз нанес себе увечье в 19 лет. Нашел стены с шероховатостями, по ним пару раз заехал, выместил эмоции на каменной кладке — стало легче.

Следующий раз был примерно в 20 лет. Были сложные отношения с одной девушкой. Я срезал часть кожи маникюрными ножницами. Берешь кусочек кожи, натягиваешь — и чик. Я знал, что отрезаю, испытываю боль, но было терпимо. Что-то внутри нагнетает, нарастает, а с этими надрезами оно выходило наружу и рассеивалось в воздухе. Руки ныли, но справиться с физической болью мне проще, комфортнее.

Она видела мои раны на стадии рубцевания — это ее очень шокировало. Говорила мне перестать. К пониманию мы не приходили. В целом это было не для того, чтобы привлечь ее внимание, но такой мотив тоже был, точно.

Я человек не самый общительный, круг знакомств у меня достаточно узкий, человек 5—6, с которыми я регулярно общаюсь. У меня нет настолько близких друзей, с которыми можно обсуждать такие личные темы. С родителями я их тоже не обсуждал: им и своих проблем хватало. Даже не рассматривал это как вариант.

Селфхарм я считаю скорее просто опытом, нежели травмой, как на велосипеде упасть и оставить шрам, а потом сесть и поехать. Сейчас в стрессовых ситуациях мне помогает немного поплакать — не знаю, хорошо это или плохо.

Катя выросла в благополучной семье, пока стресс не выбил ее из колеи

Вернуться к прежнему образу жизни героиня не может по сей день.

— Это было в 24 года. Тогда я поругалась с сестрой, с который мы очень близки, и наша собака попала под машину. Мы старались ее спасти, но все было безуспешно. В итоге нам пришлось ее усыпить. Я не справлялась с количеством проблем и эмоций, начала закрываться от людей, взяла отпуск за свой счет. Легче не становилось. У меня тогда было пару ножей-бабочек — я решила ими нанести порезы в области бедра. На какой-то промежуток времени действительно стало проще. Я смогла переключиться и вернуться к своему обычному ритму жизни.

В дальнейшем любая эмоциональная нагрузка и трудности приводили к тому, что я могла причинить себе вред. Было все равно, что какие-то мои действия или решения могут причинить мне физическую боль, оставить шрамы, навредить. В какие-то моменты ты думаешь, что не вывозишь и нужно что-то сделать.

Не думаю, что у меня есть зависимость от селфхарма. Для меня это скорее способ уйти от переживаний, которые кажутся невыносимыми.

Самоповреждения помогают сбросить эмоциональное напряжение, но мне не нравится такой метод «решения» проблем.

Только небольшой круг близких мне людей знают об этой проблеме. Ни родители, ни коллеги, с которыми мы хорошо общаемся, даже не подозревают, что у меня есть шрамы и какова история их появления. С друзьями, которые в курсе ситуации, я не особо обсуждаю эту тему. Они могут спросить, чем помочь, но уважают мое нежелание или страх осуждения и жалости, поэтому сильно не напирают с расспросами и советами.

У меня благополучная семья, но, к сожалению, в подростковом возрасте тяжело заболела мама, так что, по сути, мы с сестрой остались наедине друг с другом. Нам не удалось наладить открытые и доверительные отношения с родителями.

Личные отношения? В последнее время они служат причиной моей эмоциональной нестабильности. Мой партнер не всегда понимает мое ментальное и эмоциональное состояние и периодически обесценивает проблемы. Мне не хватает диалога и понимания. Я боюсь, что эти отношения в какой-то момент закончатся и виновата буду я, в том числе и по причине своей эмоциональной нестабильности.

Я не думаю, что небезопасна для себя. И нельзя сказать, что это состояние какого-то аффекта. Я понимала и пыталась бороться с подобными желаниями и разрушительными эмоциями, а потом сдавалась: ай, пофиг, сделаю — полегчает. Недавно я обратилась за помощью к психотерапевту, принимаю препараты, но это не всегда помогает.

---

Ожидаемо, но никакой статистики по этому феномену у нас в стране нет, обширное исследование не проводилось. Остается опираться на субъективный личный опыт специалистов. Они обращают внимание на увеличение числа молодых людей, сталкивающихся с самоповреждением.

Бывает, что люди говорят, что «все хорошо», зная, что «все очень плохо».

История Нонны и ее 60 ожогов

— В 12 лет появились суицидальные мысли и намерения. Можно сказать, что это был первый депрессивный эпизод, хотя тогда я не понимала и не осознавала, что есть проблема. В 14 лет я впервые нанесла себе повреждения: иголками царапала кожу на руке до крови. Для меня это был единственный возможный способ справиться с душевной болью и чувством потерянности. Довольно часто возникало непреодолимое желание пойти домой, хотя я уже была дома, мне казалось, что где-то точно есть место, где я буду чувствовать себя хорошо, где не будет этих невыносимых переживаний.

В подростковом возрасте было тяжело. И хотя семья у меня благополучная и полная, даже можно сказать, что внешне образцовая, я всегда чувствовала себя лишней и чужой. Отец очень консервативен и строг, не умеет проявлять любовь, выражать свои эмоции и реагировать на чужие — все это вызывало много проблем в нашем общении. Плюс у нас очень разные взгляды на многие вещи, и в итоге все привело к тому, что сейчас мы вообще не общаемся.

С мамой тогда тоже было непросто — отчасти потому, что мне казалось, будто ей нет дела до моих проблем. А когда она пыталась проявлять заботу, я лишь злилась и отмахивалась, словно она слишком поздно давала то, что мне требовалось.

Лет с 15—16 до 22 у меня был перерыв в селфхарме. Я переключилась на учебу, переехала в Минск, почти полностью сменился круг общения. Хотя, конечно, депрессивные эпизоды повторялись, становились длиннее и протекали тяжелее, но я все еще не считала, что проблема достаточно серьезная, чтобы обратиться к врачу.

В 22 на фоне стресса от учебы и проблем во взаимоотношениях я снова начала заниматься самоповреждением: тушила о себя сигареты. Вначале было достаточно одного ожога, потом требовалось все больше и больше, чтобы переключиться, мобилизовать остатки внутренних сил и заняться чем-то более полезным, чем истерика. Заметила, что в момент острых и словно непереносимых чувств я почти и не ощущаю физическую боль, поэтому искала другие места на теле, где было бы больнее и острее.

На момент, когда я отправилась к психотерапевту, у меня уже было около 20 ожогов по всей левой руке и на груди. Мне выписали антидепрессанты и настояли на том, чтобы я пролечилась в психоневрологическом диспансере.

С тех пор прошло уже полтора года, но я не могу сказать, что полностью избавилась от самоповреждающих действий. Семья знает о моих ожогах, но все делают вид, будто так и должно быть. С друзьями мне сложно говорить о своих проблемах: я с улыбкой и иронией рассказываю о своих переживаниях, будто они не имеют никакого значения, обесцениваю их и сама же заявляю, что все это глупости.

Раньше для меня селфхарм был единственным способом показать, что со мной все не в порядке. Это был своеобразный крик о помощи. Возможно, мне хотелось привлечь внимание важных и дорогих для меня людей, сказать: «Вот, смотрите, видите, как мне плохо? Я больше не справляюсь, помогите мне».

Жаль, что в нашем обществе порицается желание получить внимание от не безразличных для человека людей, все сводится лишь к презрительному «показушники», хотя не вижу ничего ужасного в жажде заботы и интереса к себе, когда тебе плохо.

Сейчас у меня уже 60 ожогов по всему телу. Я не стесняюсь их, не прячу и не стыжусь. Это часть моего тела, моей жизни. Я замечаю взгляды людей, когда я в открытой одежде, но для меня это не проблема. Однако есть одна вещь, которая раздражает до зубного скрежета: когда малознакомые люди тыкают на шрамы и спрашивают, что это такое, откуда и почему.

Несмотря на то что сейчас я принимаю препараты и хожу к частному психотерапевту, не думаю, что в ближайшее время смогу избавиться от желания сделать себе больно. Селфхарм — следствие, а не первопричина. Хотя у меня есть друзья и поддержка психотерапевта, в моменты острых тяжелых переживаний мне кажется, что просто не к кому обратиться, есть только я и мои проблемы.

Психолог: «„Не переживай!“ — когда человек слышит в свой адрес такие „замечательные“ советы, он замыкается еще больше»

В этих историях виден общий корень. К селфхарму героев привело неумение делиться собственными переживаниями и чувствами либо нежелание этого делать из-за страха быть непонятыми. Разобраться в ситуации помогла Татьяна Исакова, психолог УЗ «Городской клинической детский психиатрический диспансер», кандидат психологических наук, доцент.

— В попытке жестко определить, что является нормой, а что нет, мы легко можем грести разных людей под одну гребенку, даже с легкостью называть их душевнобольными. Есть, например, такое направление, как шрамирование, которое известно в определенных культурах с древних времен. Человек, который наносит себе такие шрамы в виде определенных узоров, образов, необязательно должен испытывать внутреннее отчаяние. Это совсем другое.

Очень часто селфхарм является важным признаком различных психических заболеваний. Потенциальный риск самоубийств среди людей, наносящих себе повреждения, высокий.

С другой стороны, такое поведение может быть связано с желанием человека таким образом справиться с тяжелыми переживаниями, болезненными воспоминаниями, невыносимыми жизненными ситуациями. Могут возникать внезапные события, полностью меняющие нашу жизнь: тяжелая болезнь, смерть близкого, военная катастрофа, развод и тому подобные. Кто-то быстро выходит из ситуации, кому-то требуется длительная психотерапия.

У детей это явление часто наблюдается на фоне нарушенных семейных отношений. Проблема далеко не в том, что они наносят себе порезы, уродуют свое тело. Беда в том, что им внутри очень больно и одиноко — и это единственный способ помочь себе, способ показать нам свою боль. Очень неудачный, очень нездоровый — и тем не менее способ сказать о своем эмоциональном неблагополучии.

Самоповреждению предшествует длительный период невозможности удовлетворить базовые потребности (в безопасности, любви, уважении). Например, живет ребенок в эмоционально холодной и одновременно очень требовательной семье. Он достигает своего подросткового возраста, и его начинает штормить. Появляется «иллюзия контроля»: «Я хозяин своего тела и могу делать с ним все, что захочу». Так некоторые подростки находят решение проблем в самоповреждении.

Советы вроде «Не переживай! Займись делом, и все пройдет» не работают. Когда человек слышит в свой адрес такие «замечательные» советы, он замыкается еще больше, чувствует свое одиночество, никчемность: «Никто не может понять, почему я так делаю. Я и сам не могу остановить себя в этом».

У нас работают центры дружественного отношения к подросткам. Они имеются в каждом районе Минска и работают на бесплатной основе. Родителям важно обратить внимание, что их ребенок все время носит длинные кофты и прячет свое тело. Но не менее важно эмоционально чувствовать своего ребенка. Если он перестал улыбаться, у него потухший отсутствующий взгляд и ваш доверительный контакт нарушен, вы очень далеки друг от друга, это сигнал к тому, чтобы задуматься, обратить на ребенка внимание. Надо обратиться к ребенку, близкому человеку со словами: «То, что я вижу, пугает меня, и я не знаю, как помочь тебе. Это опасно. Давай обратимся к специалисту».

Психиатров, скажем так, избегают. Родители не хотят ставить детей на учет в психиатрический диспансер. Но им важно понимать, что на чаше весов находится жизнь их ребенка.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by