«Мы старались — просто продукт умер». Репортаж о том, как готовится к ликвидации витебский завод, который делал крепленые вина
По соседству с музеем Марка Шагала в Витебске стоит административное здание местного винодельческого завода. Стены покрашены, на проходной растяжка с названием предприятия. Случайный прохожий ни за что не догадается, что за стенами официально доживает последние месяцы некогда успешный завод. В июне экономический суд Витебской области постановил: предприятие — банкрот, который подлежит ликвидации. Onliner.by отправился на встречу с бывшим директором «Витвина», руководившим заводом с 1987 года и всегда выполнявшим линию партии, а теперь растерявшим здоровье и заслужившим отдых человеком.
Наша история написана в двух частях. Сначала ознакомьтесь с сухими фактами о том, как предприятие, разливающее крепленые вина, стало банкротом. А потом на сухие данные наложите историю человека, который почти 30 лет руководил заводом.
Банкротство с ликвидацией
Итак, осенью 2014 года директор (уже бывший) завода Вячеслав Сапронов подал заявление об экономической несостоятельности ОАО «Витебский винодельческий завод». Суд рассмотрел дело, начал процедуру банкротства и назначил антикризисного управляющего.
По данным независимой экспертизы, предприятие было неплатежеспособно уже пару лет. Основные факторы — рост акцизов, расходы на содержание сельского хозяйства и закредитованность.
Акциз на крепленое вино сейчас составляет 9126 рублей. Спрос на «чернила» падает, и магазины не хотят покупать его дороже 14,5—15 тыс. за бутылку. Учитывая расходы на производство, торговать с таким ценовым раскладом можно в лучшем случае в ноль.
Выплаты на сельское хозяйство — это колхоз «Агро-Витвин», который был прикреплен к успешному заводу в 2004 году.
Коммерческие кредиты появились после того, как в 2012 году отменили льготные кредиты на закупку сырья. Для заготовок яблок на весь сезон предприятие обратилось к дорогим кредитам коммерческих банков.
В итоге на сегодня задолженность «Витвина» составляет около 34 млрд рублей. Должны и предприятию (в основном предприятия торговли) — порядка 11 млрд. Должны друг другу, но закон запрещает проводить взаимозачеты, а живых денег нет.
Кроме дебиторской задолженности, в активах предприятия около 17 тыс. ящиков готовой продукции с ограниченным сроком годности и 740 тыс. литров виноматериала.
Также винзаводу (68% акций в собственности горисполкома) принадлежит недвижимость — по балансовой стоимости это около 20 млрд рублей. Едва ли найдется покупатель за такие деньги.
Все долги «Витвина» расписаны по очередям — кому в каком порядке платить. Если после монетизации всех активов денег не хватит, неоплаченные долги перейдут в затраты тех, кому должны. И эти предприятия смогут применить налоговые вычеты на величину невозвращенного долга.
Регулярное производство не работает с 5 марта. Периодически розлив включается в том объеме, на который остались спирт, сахар, виноматериал и акциз. Делается это только для того, чтобы поставить на склад продукцию с более свежим сроком годности.
Сегодня в штате остается 65 человек, большинство занято неполную неделю.
«Я как будто нахожусь на похоронах своего ребенка»
Завод расположен в старом тихом квартале Витебска. В конце XIX века два предприимчивых еврея организовали здесь маслобойню, потом начали варить повидло и добрались до производства вина. Национализированное после революции предприятие сохранило профиль и с разными успехами и неудачами дожило до «сухой» кампании Горбачева.
— В 1987 году я работал директором строительной организации, — говорит Вячеслав Сапронов. — Областной комитет партии вызвал меня, молодого коммуниста, и предложил стать директором винзавода. Тогда мне было 36 лет. Я согласился.
На завод было жалко смотреть. Вино почти не делали, поэтому часть оборудования успели развезти по колхозам, подвалы затопило канализационными отходами. А мы выжили, начав делать новые виды продукции: ирис, печенье, чипсы, чаи.
Эти чаи, к слову, тогда стали известны далеко за пределами Витебска. Говорят, что даже работники не могли купить сувенирный набор без разрешения: не хватало. Современная на то время упаковка (набор чая, два блюдца, чашки, ложечки), художник, девушки для фотосессии — все делали сами, без компьютеров.
В общем, застой для завода оказался весьма динамичным. А когда он закончился распадом Союза, алкоголь снова стал актуален для растерявшегося народа. Чай с конфетами прикрыли за ненадобностью.
За сырьем для розлива директор ездил по всем странам.
— Расчетов по деньгам почти не было. Однажды мы провели сделку с Туркменией, поменяв 11 вагонов мадеры на 1 вагон телевизоров. Из Венгрии привозили токайское смородиновое вино и от бедности разливали его в пивные бутылки с полиэтиленовой пробкой. Кредиты в начале девяностых стоили 427% годовых, как сейчас помню.
Скоро сбыт упал, на рынок хлынули первые коммерсанты с вином, которое разливали из молочных цистерн. Что делать? Попробовали отправить пару машин на рынки, чтобы торговать без наценки. К обеду каждая машина привезла по 10 млн рублей. Хорошо, а что если отправлю 10 машин?.. Представляете, в день у меня ходило по 18 машин. Рабочие от станка, которым пришлось стать продавцами, настолько добросовестно относились к нашему делу, что, пока последнюю бутылку не продадут, не возвращались. Бухгалтерия была завалена наличностью, считали до двух ночи, а утром везли в кабине самосвала в банк. Сейчас бы я так не рисковал.
К 2004 году винодельческий завод стал успешным и прибыльным. Полностью восстановили все емкости для производства и хранения, очистили подвалы, своими силами сделали спиртохранилище. И, сами того не ведая, дали старт 12-летнему отсчету до ликвидации. За стабильную работу и выполненные показатели заводу дали в нагрузку колхоз.
— Мы политику поняли правильно. Я сам из села. Надо — значит будет. Сейчас очевидно, что не по Сеньке шапка оказалась. Там людей работало больше, чем на заводе.
Я отнесся к делу серьезно и решил наладить связь сельского хозяйства и нашего производства. Предложил посадить сады. Начали своими деньгами и посадили 14 гектаров черной смородины. Смородину готовы забирать на переработку, но как ее убрать? Позже деньги на саженцы выделялись, а на уборку — нет. А техника колхозная занята. Их можно понять: уборка ягоды совпадает с уборкой зерновых. Как только не выкручивались каждый раз при ее уборке.
Потом занялись вкусоароматическими травами, которые можно было использовать и продавать. У нас же в подвале стоят емкости для их настоя. Такие в Беларуси есть только на минском «Кристалле». Потом оказалось, что фармацевтике наши травы не очень нужны.
Посадили тмин: тогда все мясокомбинаты и хлебозаводы покупали его втридорога за границей. Мы получили 50 тонн изумительного тмина по низкой цене. Как положительный пример нас даже отметили на высоком уровне власти. Обидно, что не прижилось: не интересна эта культура сельскому хозяйству. Их тоже можно понять. Урожай тмина собирается раз в два года — земля занята. Так все и сошло на нет. Связь стала разрываться.
За все годы завод вложил в колхоз чуть менее $2 млн. Конечно, направь эти деньги в модернизацию своего производства, мы могли бы конфетку сделать.
В 2009 году пришло поручение сверху: в каждой области запустить производство травяных чаев. «Вы занимались — вот и продолжайте», — сказали нам.
Поручение есть поручение. Сроки поставили жесткие, денег дать обещали. А потом сроки оставили, а про деньги забыли.
Мы снова взяли под козырек и пошли с энтузиазмом исполнять. Нашли площадку, купили за свои деньги оборудование и начали делать чай. Чтобы не для отписки. Покупали индийский, цейлонский чай, купажировали.
Войти в одну реку дважды с чаем у винзавода не получилось. Чай продавался, но тихо, без славы на всю страну, и в условиях жесткой конкуренции. У директора были планы довести производство чая с нескольких десятков до 1—2 тыс. тонн в год, но для реализации этих планов уже не хватало денег на оборудование.
Наступил 2012 год. В сезон заготовки нужно купить 4—5 тыс. тонн яблок для переработки. До сих пор государство выделяло льготные кредиты, а сейчас денег не оказалось.
— Нам предложили взять кредит на общих основаниях, и мы, конечно, согласились, стараясь заготовить как можно больше яблок для уверенной работы на весь год. Тем более правительство ставило задачу, чтобы ни один килограмм яблок не пропал.
Закончилась заготовительная кампания, началась новая — по сдерживанию реализации. Водку можно продавать сколько угодно, а вино — нет. Ставились запреты на продажу с 12 до 14 часов, чтобы люди на обед не купили. В 14 ставят — в 17 снимают с полки, чтобы покупатель, как маленький, не напился по дороге с работы. И вот делай что хочешь.
Здесь можно в одном предложении рассказать, почему винзавод не переходил на сухие вина вместо крепленых: потому что сухие не продаются.
— Никто не покупал натуральные плодовые вина. Цена там ниже, но покупателю нужны «вольты», а их в натуральных винах нет.
Тогда «Витвин» первым в стране сделал крепленое марочное вино. Со стороны это выглядит полной утопией, но руководство считает продукт удачным. Вино из яблок и черной смородины два года выстаивалось на дубовой клепке, получило Гран-при международного конкурса и… провалилось в продажах. Сейчас это выглядит очевидным: марочное «чернило» — нонсенс, продукт ни для кого. На полку к виноградным винам его не поставишь, а рядом с другими «романсами» цена даже в 30 тыс. рублей выглядела слишком элитной.
— Мы вынуждены были снижать цену на это вино, чтобы уложиться в сроки годности. Вот так пролетели с этим хорошим делом и потерпели убытки.
Дальше — больше. На следующий год мы уже не могли справиться с кредитами, а заготавливаться снова нужно. Еще и акцизы начали поднимать. И сроки выплаты изменили: теперь не после реализации, а после отгрузки. А торговля платит за проданное не раньше чем через 40—50 дней. Выручки нет, а в бюджет отдай — получается недоимка. Вот года два так мучились. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, выплачивать зарплату и успевать продавать вино по срокам годности, все заводы на рынке начали демпинговать, закрывать свои регионы. Мы были ярыми противниками скидок, но в одиночку рынок не перестроишь. Пошли на принцип однажды, как Матросов пошел на пулемет, — и, как Матросов, погибли. Витебск — областной город, его нельзя закрыть так же просто, как райцентр.
Как бы тяжело ни было, продолжал требовать денег колхоз: на удобрения надо, на семена надо, трактор поломался, насос полетел. Сейчас хозяйство уже в лидерах района. В отличие от нас.
Так финансовые коэффициенты завода подошли к критическим. Если бы при этом руководитель не заявил об экономической несостоятельности, то имел бы все шансы оказаться на скамье.
— В начале 2014 года мы поехали к коллегам в соседнюю область: они уже пять лет были на санации — режиме финансового оздоровления. Встретились с их антикризисным менеджером, показали бумаги. Он сказал, что бывало и хуже: идите в суд и подавайте на санацию.
И тут новая волна — под прессом слухов наши продажи рухнули. Мы должны были в течение защитного периода улучшить свои показатели, а получилось наоборот.
Я понимаю и антикризисного управляющего, и судью: мы работаем, а продукция не продается, — глаза Сапронова начинают блестеть, и его становится по-человечески жаль.
— Я кожей чувствую, что мои сотрудники обижаются на меня. За многие годы мы не раз оказывались в сложном положении, но я всегда находил выход — не в дверь, так в окно. А теперь им кажется, что я сдался и предал их. Никто вслух об этом не говорит, но мне от всего этого в десятки раз больнее.
Для тех, кто считает, что крепленым винам вместе с их директором пора на отдых, — вы совершенно правы. Только непростое это дело — закрывать работу своей жизни, потому что у тебя поезд, а рынку нужен самолет.
Вячеслав Сапронов много раз делал попытки приделать своему поезду крылья. Он был уверен, что для покупателей крепленого вина были важны натуральные ингредиенты и настои трав. Марочное «чернило» опять же. Самая последняя попытка по своим масштабам сегодня напоминает старую добрую авантюру — на такие вещи люди бросаются от безысходности. Такое проходит очень редко.
— Я долго носился с идеей перепрофилирования завода на туристическую основу: рядом музей Шагала, к которому мимо нас постоянно тянется цепочка гостей города. Мы хотели сделать для них дегустационный зал в подвалах, чайную, бар, небольшую гостиницу. Идею подхватил сам Леонид Левин — один из главных белорусских архитекторов. Даже губернатор одобрил. Вроде как проект находился на рассмотрении у Абрамовича, но денег так и не нашли.
Леонид Левин умер в прошлом году. Макеты проекта стоят в кабинете бывшего директора.
Успокаивает Сапронова одно: мысль о том, что это не он постарел и проиграл — это его продукт умер и оказался никому не нужен.
В принципе, так оно и есть. В экономические суды одновременно обратились несколько винзаводов, скоро будут еще. Во многих странах мира плодовые вина сумели превратить в национальную гордость, в Беларуси же это символ социальной деградации. Общество стало так презирать «чернила», что те не выдерживают, насколько бы крепкими ни были.
— У меня был авторитет. Я не хочу никому давать оценки. Мы всегда старались. Жалею, что не хватило воли уйти с почестями несколько лет назад: коллектив просил не бросать. Зато сохранил бы несколько лет жизни и здоровья, — Вячеслав Сапронов снова становится не властным директором, а 64-летним дедушкой. — Я морально устал.
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. vv@onliner.by
