Городская летчица

— Ешьте поганочки, внучата. Со сметанкой очень вкусно. Наверное. Я сама не пробовала, — Татьяна Валерьяновна накрывает богатый сельский стол. Улыбается, с иронией отвечает на вопросы.

Родом она отсюда, из деревни Волчки. После школы уехала в Минск и прожила там до самой пенсии. Всю жизнь проработала в МАПИД, который тогда назывался ДСК-1. Сперва на стройке, потом перевели в контору, где, конечно, было куда скучнее. Вырастила двух сыновей, совершила 12 прыжков с парашютом, научилась определять все модификации гражданских самолетов по звуку. А потом оказалась здесь.

— Меня с самого детства влекла гражданская авиация. С 16 лет снился сон, как я с парашютом прыгаю из самолета и вот здесь, за вербами, приземляюсь. А встречают меня мама и братья с сестрой. Был знак, наверное, — здесь я и приземлилась.

В летную школу меня не взяли: комиссовали по глазам, хотя проблем со зрением никогда не было. Мать тогда сказала, что до бога ее молитвы дошли, хотя она сама меня в аэроклуб отвозила. А на следующий год девчат уже на летное отделение не принимали, только на парашютное. Горевала, но пошла. 

Я такое счастье испытала, когда первый раз прыгнула. Три секунды свободного падения, а как будто целая жизнь. Это, конечно, не за штурвалом сидеть, но все же. Я не жалею, просто завидую тем, у кого получилось. 

На пенсию белоруска пошла рано (во всяком случае, по современным нечеловеческим меркам) — в 55 лет. Еще какое-то время работала с лошадьми в Ратомке. Начала по-другому смотреть на людей и ушла к животным, как говорит сама Татьяна Валерьяновна.

— Маму я забрала к себе в квартиру. Она еще такая бодрая была, работоспособная, но одну в деревне мы ее не оставляли. И вот только выхожу я на пенсию, как мама мне аккуратно так говорит: «Ну все, стала ты совсем старая, раз уже на пенсию ушла. Поехали домой?» Я видела, что ей тяжело взаперти на десятом этаже сидеть круглыми сутками. Чахла она. Я собрала чемоданы, вызвала машину, и поехали мы.

У матери сразу второе дыхание открылось, она не успела из машины выйти, как пальто нацепила — и по старым подружкам. Вся деревня счастливая — Степановна вернулась! Тут я поняла, что здесь наш дом. 

К этому моменту в Волчках мужчин почти не осталось. Иной раз идет кто по деревне и кричит:

— Зося! 

— А? 

— Живая? Ну хорошо, дальше пойду. 

Тогда хорошо было: мы песни с мамой пели, стихи рассказывали. Все это было не зря.

Настоящая крестьянка 

Деревня редела. Не стало и мамы нашей оптимистки. Но в город она решила не возвращаться — оставила Минск нам.

— Меня подружки звали обратно в Минск, даже работу мне какую-то нашли. Но я не хочу. Нет, я люблю Минск, я, в конце концов, его своими руками строила. Когда приехала, только Чижовка была застроена, ничего больше. Я еще Сухарево-4 начинала строить. Помню, летим с девчонками домой со стройки, счастливые, глядим, а в нашем доме уже огоньки горят — сдали дом! Мне всегда было приятно смотреть, как по вечерам окна в наших домах зажигаются. Я понимала, что кому-то наше дело нужно. Так что живите, дарю, — живо улыбается старушка, которой вот-вот стукнет семьдесят.

Она живет в родительском доме. Стареньком, уютном, с черно-белыми фотографиями, цветастыми занавесками, мамиными иконами.

— Это старый панский дом. В 1939 году большевики его забрали у семьи, а потом переделали под школу. Моя мама в ней была первой учительницей. В одной половине жили мы, а во второй были классы. И я здесь первые четыре класса оканчивала. У меня еще два брата и сестра есть, они все теперь недалеко живут — в радиусе двадцати километров.

Кроме Татьяны Валерьяновны в Волчках только один мужчина и несколько дачников.

Мы выходим во двор, который заканчивается там, где решит лошадь. Вот он, настоящий белорусский пейзаж — грустный, насыщенный, скромный.

На калитке висит яркий пакет — сигнал для автолавки.

Лошадке уже лет десять, она сюда переселилась из колхоза. Женщина регулярно запрягает ее в телегу и ездит к подругам и родственникам в другие деревни. Верховой езде животное не обучено.

— А если бы в свое время объездили, сейчас бы верхом ездили?

— Я ж без царя в голове. Точно бы ездила. На лошади, конечно, надо ездить верхом, или пешком хотя бы ходить, чтобы был здоровый позвоночник. Я телепаюсь на телеге и надеюсь, что там тоже все двигается. 

Но лошади здесь точно не скучно. Вместе с ней двор разносят два рыжих цербера, в сарае думает о чем-то важном свин, лупят головами в грязь курицы, в вечном страхе живут кролики (и не зря — через мгновение после этого кадра один из псов уже пытался достать из зубов клок застрявшей шерсти).

— В семь утра меня Багира будит — гавкает на всю хату. Встану, молитву прочитаю — и пошла кормить, доить, убирать и так далее. А летом еще и грядки. Иногда после обеда коня запрягу и поеду куда-нибудь. А иногда дома на телефоне сижу. Не скучно мне, в общем, вообще не скучно. 

Багира вгрызается в ухо своего брата, они валяются в лужах, кувыркаются, потом прыгают на меня, измазывая куртку грязью (предпочитаю думать, что это все же грязь).

— Ох, внучек, иди куртку теплой водой протри. 

— Ай, так красивше. 

— Не, не красивше. Как минимум в городе этого не понимают, — иронично улыбается старушка, обходя свои владения. Мы просим подумать, как все могло бы сложиться, если бы мама не затянула ее в деревню.

— Не знаю, но ни о чем не жалею. Все идет так, как должно. Могла же быть летная школа, мог муж мой остаться живой, да много чего могло быть. Он шофером был у меня. Уже взрослые дети были, прихожу как-то с работы, а они сидят и друг на друга смотрят — позвонили с папиной работы, сказали, что он в реанимации. Просто вдруг. У него было давление, но вы же мужчины, к врачу не ходите. И вот так раз — и все. Знала бы, палкой бы его гнала в ту поликлинику. Но как есть. 

Знаете, много о чем грустить можно. У нас вот из-за мелиорации верба перестала во дворе расти. В детстве моем красивейший пруд был. У одного мальчика были коньки, он мне один цеплял, второй себе, так и ехали. А летом кораблики пускали. А теперь лужа. 

Грустно вот, что деревни не стало. Но что поделать? Силой же сюда не загонишь. Хотя, когда мне говорят, что в деревне работы нет, я только злюсь. Это не работы нет, это мозгов нет.

Просто вы, городские, народ бедный. А я — настоящая крестьянка.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onlíner запрещена без разрешения редакции. ng@onliner.by