Удивительно, но Антонина Леоновна, которой 12 декабря исполнится 90 лет, юридически узницей не считается — ее фамилии нет в списках пленников. С обидой в голосе она поясняет, что лишь те, кто был угнан в Германию и получил регистрацию, причисляются к таковым.

Этот монолог о буднях человека, загнанного под нары барака в лагере смерти. И у нас к вам есть просьба. Местами бабушка говорит невнятно, поэтому мы добавили субтитры и просим вас отнестись к этому с пониманием. Включить их можно в настройках YouTube.

«Снится лагерь, снится, как мы там кушать хотели очень. Я понимала, хоть и была ребенком, что мы рабы»

— Детство мое прошло в деревне Старокожевка Дрибинского района Могилевской области, — рассказывает Антонина Леоновна. — Я окончила до войны два класса. Отец как-то пошел на работу рано утром. Солнечный день был. Вдруг приходит домой и говорит: «Меня вызывают в Дрибин». Приезжает из Дрибина и произносит: «Началась война...».

У меня брат был, окончил только десять классов. И его, и других мальчишек забрали сразу [в армию]. В деревне остались старики и дети. Пятеро нас [в семье] осталось. Пять сестер и мама с нами. Советские войска отступали и на полуторках ехали через нашу деревню. Заходили, просили покушать и говорили: «Вы не беспокойтесь, мы скоро вернемся. Мы вернемся, мы все равно вернемся!»

Ну а когда немцы пришли, заняли все, тогда уже у нас жизнь совсем другая стала. Мы сначала стали беспокоиться, что у нас в доме не было икон. Тогда [при Советах] запрещали, чтобы были. С чердака все люди, кто откуда, начали выставлять иконы в доме. Вот так и жили. Немцы проехали только по деревне — и все. Больше они не появлялись. Появлялись в основном полицаи. Когда фронт подошел уже сюда, к речке Проне, немцы отступали, и всех нас выгнали из деревни. А потом погрузили в вагоны-телятники. Взрослые стояли, а мы у них на ногах сидели. Привезли в Барановичи. Вот в тот лагерь [Колдычево] мы так и попали.

Прежде всего они всех загнали в баню. Мы единственный раз помылись. Вымыли — и в бараки отправили. В бараках были дощатые большущие доски в три яруса. Солома, или что там, ничего не было. И вот на этих досках мы и лежали.

Маму и двух сестер старших гоняли на работу. Лес они где-то на станции грузили в Барановичах. Колоннами строили и гнали на работу. И такой же колонной пригоняли сюда, к нашим баракам.

«Если кто-то чуть-чуть отвернулся, то могли убить»

— Труд был невыносимый. Они еле приходили. Мама говорила, что был очень страшный какой-то немец. Кто-то чуть-чуть отвернулся — он мог убить [на работе]. И часто со станции не являлись люди. А мы, я и две младшие сестры, оставались тут, в бараке. Было приказано никуда из него не выходить. Я понимала, хоть и была ребенком, но никак не могла понять этого моя сестра глухонемая. Часто поднимется, и я уже должна была ее держать, чтобы она не выбежала из барака, зная, что если выйдет, то получит плетками.

Колдычево — нацистский концентрационный лагерь смерти, служивший для массового уничтожения людей во время Второй мировой войны. Был создан в начале лета 1942 года в одноименной деревне недалеко от Барановичей. Охраняли лагерь коллаборационисты. За это время на территории лагеря в общей сложности уничтожили 22 тысячи пленных. Среди них — евреи, белорусы, поляки и представители других национальностей. При наступлении советских войск в июле 1944 года лагерь был уничтожен, а часть заключенных этапировали в Германию. В 1964-м на месте лагеря установили памятник.

У мамы была шубочка такая — тулупчик. Так она нам оставляла, чтобы мы заворачивались в него. Потому что холодно было очень. А кушать что? Дык что взрослым давали — котелки утром, — так они заходили к нам и все мы вместе ели это. Только три котелочка [на семью] было, потому что три человека рабочих. Немцы давали хлеб, и нам каждому приходилось его размером со спичечную коробочку.

Люди умирали. И каждое утро те, кто умирал, лежали на полатях этих, покуда не приходила за ними машина. И в эту крытую машину выносили их и складывали человека на человека штабелями. И детей, и взрослых.

Мы бегали по лагерю, где выбрасывали очистки, и соревновались, кто больше соберет этих очистков. Соберу, принесу, очистим и это кушаем. Пить очень хотелось. Жажда была. И тогда мы с кружечкой выходили и, где снежок был чистейшим, набирали его. И пока остальные придут с работы, мы топили этот снежок и пили.

«Били нас не немцы, а полицаи»

— Старичок рядом с нами был. Месяца два провел. И этот старичок все рассказывал нам о жизни, о революции, сказки, как жили раньше, о Сталине, и мы в него верили. Когда умер этот старичок, мы очень плакали, говорили: «Почему ему гроб не сделали?»

Немцы были всякие. Были и очень злые, и не очень. Так они нас не били. Нас больше били полицаи. Однажды, когда мы собирали эти очистки, нас плетками так постегали, что больше недели я лежала и не поднималась.

[Работники лагеря женщин] домогались и насиловали. Очень насиловали. Потом [те] прибегали и плакали. Я ж в то время не понимала этого ничего. А мама, бывало, и говорит: «О, изнасиловали». И даже тех, кого гоняли на работу. Очень страшно было.

Вшей было очень много. Мама говорила, чтобы, когда мы шли спать, не ложились до горы (лицом к потолку. — Прим. Onlíner). Потому что с верхних нар [вши] падали на нас.

«Почему-то сразу после войны о лагерях боялись говорить»

— В лагере мы жили недолго — месяца два или три. Фронт стал приближаться, [людей] опять начали грузить в товарняки и собирались отправить в Германию. И недалеко от станции Новоельня был взорван немецкий эшелон с боеприпасами. Сделали это партизаны. В нашем поезде остановились все вагоны. Конвоиры ходили и никуда нас не отпускали. Сколько мы там были, совсем не евши, я не знаю. А потом на лошадях подъехали люди, распахнули двери... Оказывается, это партизаны ночью пробились. Кто мог идти, тот шел, а нас, детей, посадили на сани и завезли в деревню Торкачи.

Сестре моей был четвертый годик. И когда мы в деревню эту попали, все считали, что ей всего лишь год. Мы были как скелеты.

А я не знаю, почему-то сразу после войны об этом боялись говорить. Вот даже до сих пор у меня этот вопрос стоит, почему мы боялись говорить, что были в лагере.

Страшно войну перенесли, и поэтому знаем, что она страшная. Поэтому всегда говорим: «Лишь бы не было войны!» Кто не пережил этого, ему трудно понять.

Вот кто был в Германии, их там регистрировали, и поэтому они считаются узниками. А я и узником не считаюсь, но я же в лагере была. Я никогда ничего не получала. Обидно.

У меня очень хорошие дети. Дай Бог всем таких детей, внуков и правнуков! Я очень люблю всех...

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onlíner запрещена без разрешения редакции. ng@onliner.by