В США каждый пятый ребенок от 12 до 18 лет был жертвой буллинга в школе, и что-то заставляет меня думать: едва ли в Беларуси статистика более утешительная. В сегодняшнем выпуске трое героев, уже взрослые мужчины и женщины, честно рассказывают о школьном опыте, который им хотелось бы забыть навсегда. Казалось бы, демоны прошлого давно исчезли, так почему же чувство опасности преследует до сих пор?..

«Другой на моем месте мог сломаться: спиться, стать маньяком или покончить с собой»

Инна Саванович, директор по маркетингу, в свои 32 года убеждена: опыт буллинга в школе сделал ее сильнее. Но какой ценой!

— Есть такая гипотеза: столкнуться с травлей в школе может только ребенок, который страдает от насилия в семье. Так вот, моя история полностью это опровергает. У меня благополучная семья — мама и старший брат, которые всегда были на моей стороне. Да, родители развелись, и, возможно, я чувствовала некоторую уязвимость из-за того, что рядом не было папы. Но неверно говорить, что человек всегда сам виноват в том, что подвергается травле.

Сколько себя помню в старших классах, я плакала. Приходила из школы и ревела. Так продолжалось с восьмого по десятый класс. Мама жалела и поддерживала меня, но в какие-то моменты приходила в отчаяние: не знала, что делать.

В детстве у меня были проблемы с сердцем, а потому седьмой класс я провела на домашнем обучении. Наверное, это сыграло свою роль: подростки учились общаться друг с другом, строить коммуникацию, а я заперлась в четырех стенах. Пропустила важный период. В итоге меня перевели в другую школу, поближе к дому, где раньше учился мой старший брат, и отзывы о ней были хорошие — одним словом, ничто не предвещало беды.

Там я столкнулась с дичайшей травлей. В чем моя вина? В том, что я была маленькой, худенькой и картавой девочкой?

Травля началась с первых дней в восьмом классе. Она складывалась из маленьких, на первый взгляд незначительных эпизодов, которые повторялись изо дня в день, превращая жизнь в ад. Стоило мне отвернуться, как баночка с корректором исчезала с парты. На трудах украли выкройку платья. В театральном кружке назначили репетицию, а мне ничего о ней не сказали. Это повторялось бес-ко-неч-но!

Толчком для травли (сейчас это, конечно, смешно вспоминать) стала девчоночья конкуренция. Одна одноклассница, давайте будем называть ее Машей, решила, что мне нравится тот же мальчик, что и ей. Она была типичной заводилой — ребенком, который мог настроить весь класс против меня. Сначала Маша бросала на парту записки с угрозами в духе «Выходи после школы, потыримся». Но быстро стало понятно, что «тырить» меня опасно: я настолько маленькая и хиленькая, что бой может закончиться печально.

Атмосфера в классе подогревалась. Самый тяжелый момент я помню до сих пор. Девчонки схватили меня за руки и за ноги, кинули на парту, растянули, фактически «распяли» на всю длину стола, и Маша отрезала большую прядь моих длинных, густых, красивых волос… Я пыталась вырваться, но четыре девчонки держали меня очень крепко. Животный страх и чувство полной беспомощности!.. Сейчас, уже будучи взрослой и прорабатывая школьные воспоминания с психологом, я поняла, что именно из этого эпизода выросло патологическое желание все контролировать и боязнь довериться людям.

Кстати, уверена, если сегодня спросить тех девчонок, зачем они это сделали, зачем «распяли» одноклассницу на парте, они даже не вспомнят. Для них это было что-то незначительное и смешное.

Представление о мире, где агрессия — исключительно мужской атрибут, — это не более чем миф. Вы не знаете, насколько жестокими могут быть девочки-подростки. Со стороны одноклассниц травля была гораздо сильнее, чем со стороны одноклассников-мальчишек. Один раз Маша, сидя сзади за партой, включила зажигалку и опалила мне волосы.

Другой случай: меня заперли в классе после уроков, кинув в руки ведро с тряпкой, и под дружный смех заставили убирать. Мне устраивали забастовку, в столовой никто не сидел со мной за одним столом.

К тому моменту я была уже настолько эмоционально подавлена травлей, что старалась убедить себя: «Все нормально. Подумаешь, никто не хочет сидеть рядом, ну и ладно. Я же сюда поесть пришла — вот и поем спокойно». Однажды Маша заглянула в театральный кружок: «А можно нам Инну?» Я вышла в коридор, а там с угрожающим видом стоит целая толпа моих одноклассниц: «Мы пришли с тобой разбираться!»

Я до сих пор не понимаю, как учителя могли своим бездействием поощрять происходящее. Когда я просила поддержки или защиты, классная руководительница недовольно отвечала: «Инна, ты какая-то неправильная, раз не можешь найти общий язык с девочками». Некоторые учителя как будто сами подключались к травле, подыгрывали агрессорам, могли сказать: «Инна не пришла? Наверняка прогуливает!» Или: «Сегодня разбираем типы внешности. Ты, Машенька, принцессочка, ты, Аленка, секс-бомба, а Инна?.. Ну… Инна у нас похожа на болото».

Среди одноклассников были те, кто не участвовал в травле, — они безразлично смотрели на происходящее. Были и те, кто хотел дружить со мной, но в свой адрес слышали от Маши: «Ты что, общаешься с Инной?! Если не прекратишь, настрою всех против тебя». Один мальчик пытался со мной дружить и даже ухаживать за мной, но боялся это показать при других. Провожал из школы, прячась: «Пусть сначала ребята пройдут вперед, а потом мы с тобой». Помню, однажды попросила поправить капюшон на куртке, и он такой: «Подожди-подожди, никто не должен видеть, что я тебе капюшон поправляю».

Я осталась в этом классе вплоть до выпуска. Подумала: «Хорошо, переведусь в другой класс, в другую школу — и сколько мне еще бегать? А если и там будут такие одноклассники?» В конечном итоге просто приспособилась к обстоятельствам.

Причем за пределами школы у меня была нормальная жизнь: друзья, мальчики, которые ухаживали за мной, — там я не была изгоем.

Люди, которые занимаются травлей, не представляют, как это тяжело для преследуемого, насколько ранит человека. Да, я выросла адекватной и трудоспособной. А ведь кто-то на моем месте мог бы сломаться: спиться, стать маньяком или покончить с собой. Сейчас я сижу на антидепрессантах. Не думаю, что травля в школе стала прямой причиной этого, но как один из пазлов в сложной мозаике — безусловно, да.

Не хочу воспринимать себя жертвой. В каком-то смысле я могу быть благодарна прошлому: школьная травля сделала меня более сильной и самостоятельной, целеустремленной. Я поступила в институт, где была старостой и ни разу не сталкивалась с буллингом. Сделала достаточно успешную карьеру. Ощущение незащищенности заставляло меня много работать, стремиться к большему.

Но одновременно с этим от школьных лет мне досталось недоверие к людям и миру. Неспособность расслабиться и ни о чем не думать, зашкаливающее чувство тревоги, панические атаки. Словно я застряла на том школьном столе, где меня держат силой и собираются отрезать волосы: ощущение полной беспомощности, я дергаюсь, но понимаю, что они сильнее. Травля ударила по самооценке. Помню, когда муж-фотограф впервые делал мой портрет, я боялась и стыдилась: «Фотографировать меня? Зачем? Разве во мне есть что-то привлекательное?» Путь из этого самообесценивания долгий.

Такое не должно повториться ни с одним ребенком. Поэтому важно, что мы наконец можем говорить о травле и буллинге в школе открыто.

«Жил в состоянии хронического страха — и в школе, и на улице»

26-летний Алексей Шипулин, руководитель в IT-компании, только недавно смог посмотреть в лицо тяжелым воспоминаниям. И этот процесс продолжается.

— В детстве я был очень щупленький, самый мелкий в классе. Возможно, это стало одной из причин буллинга. Моя жизнь в школе не задалась сразу. Еще в продленке мне в волосы прилетали жвачки и тряпки от классного руководителя. Хорошо помню, как нянечка вычесывала жвачку до прихода родителей… Вероятно, такое поведение первого учителя на глазах у одноклассников спровоцировало их.

Пик травли пришелся на четвертый-пятый классы. В ней участвовали ребята из параллельных классов и со двора. Я очень тянулся к сверстникам, хотел войти в компанию мальчишек, но мне это не удавалось. Я выступал на сцене, и, возможно, для остальных это было предметом зависти, которая трансформировалась в агрессию.

Помню, как шел по школьному коридору, и в любой момент меня могли толкнуть, пнуть, гадко окрикнуть. Придумали миллион обидных кличек. Могли взять пенал и выкинуть в мусорку. Во дворе сверстники выдумывали какие-то фантазийные истории в духе «Мы видели, как били твоего отца». Это было очень неприятно.

Однажды обклеили все столбы фразами с нецензурным упоминанием моей фамилии. В другой раз один из зачинщиков травли встретил меня у подъезда и стряхнул окурок прямо в глаз.

Я жил в состоянии хронического страха — и в школе, и на улице. Помню, как в раздевалке после физкультуры одноклассники угрожали избить меня, я сбежал и хотел спрятаться в магазине полуфабрикатов недалеко от школы. Но они нашли меня и там, заходили по очереди, ждали. Стоп-фактором стали работники магазина. В тот раз повезло: одна из продавщиц вывела меня через черный ход, и я смог скрыться. А вот другой случай: я проехал лишнюю остановку на автобусе и не пошел домой, потому что на остановке стоял одноклассник, который мог меня избить.

Поразительно, но все это происходило не в обычной школе, а в гимназии, которая считалась одной из лучших в стране.

Простите, волнуюсь… Я мало кому про это рассказывал. Все проглатывал — вероятно, в этом была ошибка. Ничего не говорил учителям. Не жаловался. Не особо рассказывал родителям. Да я даже самому себе не особо рассказывал лет до 25! Все годы жил с отрицанием: ничего не помню, этого не было, какая травля, о чем вы. И только в последние месяцы, возможно, благодаря терапии нашел в себе смелость достать эти воспоминания и посмотреть им в лицо.

Важный момент: буллинг — это не индивидуальное явление, оно всегда коллективное, стайное. Оказавшись один на один со мой, обидчик (что просто взрывало мозг) мог вести себя нормально. Но стоило парням сбиться в группу, когда есть зрители, есть групповое намерение, — и их поведение приобретало совсем другой характер.

Я хорошо помню это ощущение: идешь по школьному коридору или по двору, видишь компанию из двух-трех парней — и все: напрягаешься, сжимаешься внутри, ждешь нападения.

Ситуация в школе поменялась классе в восьмом, когда пришел новенький. Мы сдружились, и он стал для меня связующим звеном, «мостом» к остальным одноклассникам. Либо я поменялся, не знаю. Когда я тяжело сломал ногу, один из парней, который до этого был в стае обидчиков, приходил после школы и гулял со мной. Это было очень странно. Возможно, он действовал из чувства вины.

Что побуждало моих сверстников быть такими жестокими? Я не думаю, что жестокость связана с уровнем интеллекта. В моем случае для них это было просто развлечением, весельем. Есть возможность — почему бы не стебануть Лешу, не добавить ему неприятных ощущений, не показать группе, что «я такой крутой, могу задавить кого угодно, уважайте меня»?

Это касается всего среза моих сверстников. Им нужно было выплеснуть агрессию, полученную дома от родителей. Грубое воспитание считалось нормой. Есть прекрасная картинка, где дед орет на отца «Ты ничтожество, ничего не можешь!», отец орет на сына «Делай что-нибудь, или у тебя ничего не получится!», а сын своему ребенку говорит как сквозь стену: «Ты молодец, у тебя все получится». Стили воспитания нашего поколения и поколения наших детей, а тем более наших отцов очень и очень разные. Подавленную дома агрессию нужно было где-то выплеснуть, но ты же не станешь выплескивать ее на того, кто сильнее или сможет ответить.

В этой стае обидчиков были ребята физически не сильнее меня. Но амплуа разбойника в 13—14 лет — с сигаретой, пивком вечером с друзьями и намерением драться до последнего — спасало от агрессии.

Они усиленно делали вид, что могут дать отпор, и на них не нападали.

Чем опасна травля? Психика ребенка устроена определенным образом. Она ищет объяснение тому, почему с ним плохо обращаются, и находит единственное: «Ага, со мной что-то не так. Наверное, я слабый. Лох. Неудачник». Это очень сильно мешает во взрослой жизни. В моем случае перманентное чувство физической опасности трансформировалось в постоянный страх облажаться и ощущение, что я недотягиваю. Больной перфекционизм. Ты никогда не доволен своим результатом.

Во время психотерапии, разбирая рабочие вопросы, мы добрались до школьных событий — и я был в шоке, насколько они повлияли на самовосприятие во взрослой жизни! Раскопал мегатонны подавленной злости, терабайты гнева, который направил на себя самого.

И эти подвалы, полные «ядерных отходов», предстоит раскапывать еще долго.

Мой главный посыл — говорите, не молчите о происходящем. Знаю по себе: дети боятся рассказывать о буллинге. И здесь ответственность взрослых — в первую очередь учителей — увидеть насилие и помочь ребенку, а не быть, по сути, сообщниками травли.

«Меня затянули в туалет и начали объяснять, что с Вовой дружить не нужно»

Татьяна Станкевич, 35-летняя руководительница отдела, с грустью признает, что опыт буллинга в школе влияет на ее жизнь до сих пор.

— Связана ли травля в школе с травмой и насилием в семье? Не знаю… Мой отец пил, мы жили в атмосфере скандалов и бесконечного крика. Физическое насилие никто никогда не применял, но мама и папа постоянно ругались, и лет с 12 мне было проще засиживаться по вечерам в художественной школе, например, чем возвращаться домой. Дом перестал быть безопасным местом.

История буллинга началась классе в шестом и длилась вплоть до конца восьмого, пока я не поменяла школу. Все это происходило в относительно небольшом городе — Пинске. Тогда в школе четко проявилось разделение между девочками — теми, кто перешел в предподростковый возраст, начал ходить на дискотеки, активно краситься, встречаться с мальчиками, — и мной, фактически пацанкой. Я хотела мотоцикл, собирала карточки — все это были мужские темы, и они, очевидно, не сочетались с красивыми платьями и дискотеками.

В итоге одноклассницы перестали брать меня в компанию и даже разговаривать со мной. С одним из мальчиков у меня была теплая дружба: общие шутки, вещи, которые интересны обоим. А он очень нравился моей однокласснице, типичной чирлидерше из американских фильмов — высокой, стройной, самой красивой. Это уже был восьмой класс, среди девочек начала выстраиваться очень жесткая иерархия.

Первая неприятная история: нас пораньше отпустили с физкультуры, и три девчонки окружили меня у турников и начали выяснять, что у меня с Вовой. Я ужасно испугалась. Ты не понимаешь, как выбраться, видишь, что люди настроены агрессивно…

Я начала оправдываться. Они нависали надо мной. Помню, как сползла вниз.

Остальное припоминаю смутно. Меня затянули в туалет и начали объяснять, что с Вовой дружить не нужно.

Были микроуколы. Например, заходишь на урок, накрасившись модным блеском, а одна из девчонок говорит на весь класс: «Ты что, салом губы намазала?» Отбирают мой блокнот и зачитывают вслух, комментируя в духе: «Что за бред!» Подобные уколы были частыми, при всех и очень болезненными. Класс смеялся, я не могла себя отстоять. Впиться в волосы, проявить агрессию — этого мне не хотелось. Я оправдывала насмешки сверстников рассуждениями в духе «Меня же не бьют».

Из-за травли я начала проседать в учебе. В пятом классе была отличницей, а к восьмому оценки полетели очень сильно. Эта тема съедала всю энергию, я не могла концентрироваться. В любой момент ко мне могли подойти и сказать: «Это место занято, уходи». Окей, я брала свои вещи и пересаживалась на другую парту. Неприятное воспоминание: классная посадила меня вместе с симпатичным парнем, с которым мы раньше нормально общались, я прихожу на урок, а он сидит с другим человеком. Такой показательный момент: рядом с тобой даже сидеть не хотят!

Школьный психолог? О чем вы! В Пинске нулевых их вообще не было. К тому же мне ведь не надевали трусы на голову — значит, это нельзя назвать сильной агрессией.

Меня мучило глобальное чувство одиночества. Но я не говорила о буллинге с родителями или учителями. Казалось, они меня не поймут.

Троица девчонок настроила всех — даже близкую подругу — против меня. К девятому классу я обнаружила, что осталась совершенно одна. В итоге пришлось сменить школу. Там агрессии в мой адрес уже не было. Я даже ходила на какие-то вечеринки с подружками. Но чувство, что идти на контакт с людьми небезопасно, осталось. А еще этот флер: «Я не в формате»… Сразу после школы я уехала из Пинска, потому что не могла в этом жить. Первая настоящая дружба — очень крепкая, поддерживающая — у меня появилась только в институте.

Мне до сих пор сложно в большой компании незнакомцев или на новой работе. Я знаю эту свою особенность. Безопаснее общаться тет-а-тет и выстраивать отношения точечно. Маленький пример: на Хеллоуин я сделала крутой костюм, оделась максимально вызывающе — настоящий косплей, но коллектив меня не принял, никто не проголосовал за мой наряд. Сейчас я уже понимаю, что как будто специально создаю ситуации, в которых меня отвергают. Снова и снова сталкиваюсь со своей подростковой болью, чтобы наконец завершить эту историю иначе. На этот раз, на Хеллоуин-вечеринке, я выдохнула и сама пошла к людям знакомиться, выслушивать их истории — и с удивлением обнаружила, что меня никто не отвергает.

Мне до сих пор трудно поверить, что я больше не изгой.

Всю эту школу я бы с удовольствием забыла и никогда ее не вспоминала. Никогда.

«Все, кто участвует в буллинге, — это дети, которые привыкли видеть и терпеть насилие»

Как устроена травля и откуда растут ее корни, экспертно объясняет Анна Мелешевич, семейный и детский психолог, ведущая групп для подростков.

— На самом деле жертва и агрессор в травле — это углы одной комнаты. Им обоим не повезло родиться в дисфункциональных семьях, где много агрессии со стороны родителей. Важно, чтобы мои слова не услышали как обвинение жертвы, ведь внутри у меня действительно много сочувствия к ребенку, которого не научили просить о помощи, заявлять о себе, не бояться, говорить.

Феномен жертвенности рождается из семейной системы, где родители ругаются между собой и унижают друг друга. Ребенок растет в пожизненном стрессе. Подчеркну: здесь не обязательно присутствует физическое насилие. Достаточно того, что отец приходит с работы и говорит жене: «Я устал. Подавай жрать!» И она такая: «Да, конечно-конечно, несу». Допустим, папа унизил маму, она промолчала, стерпела, но ведь разрядка нужна, и тогда женщина срывается на ребенке.

Ребенок, когда подрастет, может выбрать один из двух вариантов (вот она, развилка!): тоже стерпеть, стать жертвой — или идентифицироваться с агрессором и буллить другого ребенка в школе.

С детьми, которые привыкают терпеть, можно делать все, что угодно. На них в доме постоянно идет разрядка, они не имеют своего слова, живут в ситуации авторитарного подчинения. У них нет возможности сказать взрослому «Стоп! Со мной так нельзя. Мне больно. Мне страшно». Ребенок, которому запрещают выражать эти чувства и останавливать агрессию в свой адрес, вынужден все проглатывать. Нет навыка защищать себя. И когда такой ребенок выйдет в социум, он неосознанно будет собирать агрессию со стороны.

Часто этот паттерн формируется между сиблингами, то есть братьями или сестрами. «Ну что ж ты не даешь Пете игрушку? Дай! Потерпи, он же маленький». Родители забывают про старшего ребенка, переключаются на младшего. И старший почему-то вынужден обслуживать потребности другого, забыв о своих.

Если подросток на развилке выбирает роль агрессора, то начинает самоутверждаться в обществе за счет других. То есть феномен травли один, но то, какую роль возьмет на себя подросток, неизвестно. Эти дети не понимают границ. Как взрослые постоянно нарушают их границы в семье, так и они идут нарушать границы другого человека.

В травле всегда участвует несколько человек. Почему включаются остальные? Они боятся, что с ними поступят так же, если не присоединиться к зачинщику. Проще агрессировать в адрес жертвы, чем отстоять себя. Все, кто участвует в буллинге, — это дети, которые привыкли видеть и терпеть насилие. Для них это «норма».

Семейная система — только одна часть пазла. Вторая — агрессия со стороны учителей, которую я наблюдаю в последние годы. Про это тоже важно говорить.

Учителя унижают детей, обзывают «дебилами», открыто сравнивают прямо на уроках. Задача агрессора — вызвать у жертвы страх, деморализовать, подчинить. И учителя отлично с этим справляются, если их единственная разрядка — самоутверждаться за счет детей. Взрослый несет ответственность за то, чтобы найти форму общения с агрессивными, не всегда удобными подростками. Но многим учителям проще унизить, чем отстоять свои границы человечно. Вот реальный случай, который рассказал подросток на моей группе. Преподаватель в колледже говорит классу: «Если не сделаете поделку, вам крышка. Пожалеете, что пришли сюда учиться».

Справедливости ради нужно сказать, что есть случаи, когда ученики объединяются и устраивают травлю учителю: унижают, преследуют. Преподавателям проще буллить детей, потому что у них больше власти. Но бывают и обратные истории.

В ситуации травли можно и нужно опираться на себя самого, на людей рядом, а еще не бояться обращаться за психологической помощью, искать поддержку среди тех, кто поймет, разделит боль, не останется в стороне.

Я сама в детстве была свидетелем травли. К нам в третий класс (а это был не простой класс, жестокий) пришла новенькая, и мои одноклассники стали ее буллить. Устраивали бойкот, не разговаривали. Покромсали сумку ножом — это очень страшно. Я единственная подошла к девочке и пошла с ней вместе против целого класса. Это было сложно. Но я могла постоять за себя, сказать: «Остановитесь!» И в итоге жестокий буллинг не развернулся, не произошел. А с этой девочкой мы стали лучшими подружками вплоть до одиннадцатого класса.

Так что поддержка есть. Важно быть достаточно смелым, чтобы попросить о ней.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onlíner без разрешения редакции запрещена. ng@onliner.by