«Если бить ребенка „в целях воспитания“, он рискует стать зависимым в 30 лет». Разговор о неочевидном насилии

24 августа 2018 в 8:00
Источник: Полина Шумицкая . Фото: из открытых источников. Иллюстрации: Олег Гирель.

«Если бить ребенка „в целях воспитания“, он рискует стать зависимым в 30 лет». Разговор о неочевидном насилии

Источник: Полина Шумицкая . Фото: из открытых источников. Иллюстрации: Олег Гирель.
Разговоры о насилии в семье вызывают у многих наших читателей то ли зевок скуки, то ли приступ гнева: «Нет такого в нашем оазисе стабильности и не будет! Все это вы, журналисты, выдумываете!» Что ж, бороться с отрицанием бесполезно. Давайте лучше переключим фокус внимания с непосредственных участников насилия — мужчины и женщины — на беспомощных свидетелей — детей. Что происходит с ребенком, который видит, как его отец хочет ударить мать? Можно ли говорить о психологическом преступлении, если мужчина проверяет все мейлы жены или тратит ее деньги? О насилии очевидном и не очень — пятничный «Неформат» с авторитетным французским психологом Карен Садле.

Кто это?

Карен Садле — психолог, использует в своей работе эклектический подход: смесь психодинамической, когнитивной и системной терапии. Соавтор книг «Ребенок перед насилием в паре», «Насилие в паре: вызовы и родительство», «Насилие в паре: право защищаться». Начинала свою психотерапевтическую практику с непростых тем: работала с детьми, пережившими травму инцеста и войну. «Многие клиенты рассказывали мне о насилии в семье. „Нет, это не касается ребенка, это проблемы исключительно мамы и папы“, — была убеждена я. Но исследования показали: неправда. Насилие в отношении женщины всегда затрагивает и ребенка». Так Карен стала специалистом в области психологической помощи детям, пострадавшим от насилия в семье. Живет в Париже. Замужем. Мама троих детей.


— Как вы работаете с маленькими пациентами? На терапию к вам приходит один ребенок или вся семья?

— Нет, когда произошло насилие, нельзя работать вместе с ребенком и агрессором. Точно так же, как нельзя, например, работать вместе с дочерью и отцом, если в семье произошел инцест. Поэтому я провожу терапевтические сессии либо только с ребенком, либо с ребенком и мамой. В очень редких случаях — с ребенком и папой, — но только если папа признает: «Да, это было насилие, да, я — агрессор». Но всего 30% агрессоров соглашаются и рассказывают правду. Остальные 70% утверждают, что ребенок и мама сами виноваты, либо считают себя выше закона.

Многие думают, что дети не знают о насилии в паре. Но статистика говорит, что не менее 80% детей либо видят, либо слышат эпизоды насилия. Часто у них появляется страх, что агрессор убьет партнера. Это вообще самая большая травма для ребенка — он начинает бояться смерти одного из родителей. Например, с тревогой ждет возвращения мамы с работы: не погибла ли она в теракте, во время взрыва, в автоаварии и т. д. Постоянный страх причиняет ребенку большие страдания.

Причем хуже всего, что один из родителей на глазах ребенка «убивает» другого. Есть много исследований, которые говорят: для детской психики нахождение в стране, где идет война, равноценно жизни в семье, где родители воюют между собой. Ребенок не знает, когда произойдет очередной акт насилия. Ему нужно быть готовым всегда.

— Каковы последствия для психики ребенка? У него нарушается чувство безопасности?

— Да. 60% детей, переживших насилие или бывших его свидетелями, испытывают посттравматический стресс — точно так же, как и люди, пережившие войну или изнасилование. К этому добавляются психосоматические проблемы: постоянные боли в животе, мигрени. При этом физически никакой болезни нет. У таких детей мышцы очень напряжены, поэтому начинаются боли. С восьми месяцев уровень гормонов стресса (адреналина и кортизола) в крови постоянно повышен. Это означает, что дети перманентно находятся в ситуации стресса.

— Представим, что ребенок видел, как отец бил его мать, когда ему было шесть или, скажем, десять лет. Что станет с ним в будущем?

— Если мать рассталась с отцом-агрессором и придерживается принципа регулярности, это помогает ребенку чувствовать себя в безопасности. Что я имею в виду под регулярностью? Небольшой пример. Допустим, я купаю своих детей, а муж спрашивает: «Карен, где сыр?» Я ему кричу из ванной: «В шкафу!» А он не может найти и злится. Если муж не жесток ко мне, то я скажу: «Подожди, пока я докупаю детей. Тогда найду тебе сыр».

А если он агрессор (а мы знаем, что агрессоры не умеют терпеть, у них маленький порог терпения), то я вынуждена в страхе все бросить, прекратить купание детей и бежать за сыром. Так исчезает регулярность в детских ритуалах: купании, прогулке, чтении и т. д.

Многие мои маленькие пациенты рассказывают, что после развода родителей регулярности в их жизни стало больше: у мамы появилось достаточно времени, и она может до конца доделать то, что планировала. Заниматься уроками вместе с ребенком, ужинать дома в спокойной обстановке — это и есть регулярность.

Если окружение разведенной женщины помогает ей в том, чтобы агрессор не мог внезапно ворваться, появиться на пороге, это тоже положительно сказывается на ребенке. Дает ощущение безопасности.

При таких условиях, когда все стрессы остались в прошлом, можно спокойно работать с ребенком.

Но. Во Франции есть такая проблема: когда пара разводится, суд может постановить, что дети одну неделю будут жить с мамой, другую — с папой, и так все время — по очереди у каждого родителя. Или дети, например, должны проводить у отца каждые вторые выходные. Отец-агрессор может быть очень жестоким к матери, когда забирает детей. Либо может задавать ребенку много вопросов вроде «А где вы с мамой живете?», «Есть у нее новый парень?», «Во сколько она возвращается домой?». Эти вопросы ставят ребенка в ужасное положение, потому что он не знает, что отвечать.

Поэтому мы хотим, чтобы законодательство было изменено. Например, логичным будет избегать встречи бывших супругов при передаче детей. Допустим, мама отведет детей в пятницу с утра в школу, а после уроков их заберет отец и привезет обратно в школу в понедельник утром. Если отец будет задавать много вопросов, нужно, чтобы с ними был третий человек.

— И при соблюдении всех этих условий можно сказать, что травма исчезнет? Ребенок забудет, как отец бил мать?

— Нет, это не исчезает. Это как диабет — на всю жизнь. Просто у ребенка появится много шансов жить с этим и понимать, как заботиться о себе во взрослом возрасте.

Но есть ведь и второй вариант — когда мама не уходит от агрессора, остается с папой. Тогда ребенок, вырастая, будет повторять дома или на работе те схемы, которые использовали родители: либо в положении агрессора, сверху, либо в положении снизу — бояться сказать, что он думает, быть вечной жертвой и т. д. Можно предположить, что люди, которые совершили множественные убийства, теракты, с большой долей вероятности пережили насилие либо были его свидетелями в детстве. И они повторяют это.

У детей в ситуации насилия есть свои роли в семье. Агрессор-отец, например, может сказать сыну: «Если ты будешь следить за мамой и докладывать мне обо всем, что она делает, я дам тебе подарок». Или: «Если ты ударишь маму, я не стану бить тебя». Это ужасный выбор. Около 40% детей — свидетелей насилия сами страдают от насилия.

Дети, которые занимают в семье позицию снизу, обычно смешные, забавные, пытаются переключить внимание отца на себя, чтобы он не причинил боль маме. Они не станут говорить папе: «Это не хорошо, что ты сейчас бьешь маму, это не круто!», а попытаются спасти маму по-своему: «О, сейчас я тебе спою песенку, папа, я тебя рассмешу» или «Я получил хорошую оценку в школе, вот, смотри». Эти дети думают, что если проследят за эмоциями отца, то мама будет в безопасности. Так они пытаются занять роль взрослого в семье, чтобы спасти мать. Берут всю агрессию на себя.

— Что происходит с ребенком в тот момент, когда он видит, как отец бьет мать? 

— В этот момент у ребенка увеличивается количество адреналина и кортизола в крови. Может быть три реакции: ребенок убегает (возможно, из дома), хочет бороться (становится между родителями или бьет папу и кричит на него, чтобы тот перестал) или замирает. Но в любом из трех вариантов он почувствует вину: «Я сбежал», «Я не смог остановить отца», «Я даже не смог пошевелиться». Чувство вины усугубляется тем, что в 75% случаев насилие в семье начинается из-за вопросов, которые касаются ребенка, а не самих родителей. Мальчик или девочка будет думать: «Да, это все из-за меня, потому что я хотел/хотела мороженое; шумно себя вел/вела; лег/легла спать на 15 минут позже».

— В Беларуси многие отцы считают нормальным бить своих детей «в целях воспитания». Что вы думаете об этом?

— Нет, нет, нет! Это никак не поможет правильному воспитанию, а только создаст ситуацию стресса. Если бить ребенка, у него постоянно будет высокий уровень гормонов стресса, и когда ему исполнится 30 лет, он рискует заболеть диабетом или иметь проблемы с сердцем. А еще такой ребенок рискует стать зависимым от наркотиков.

— В психологии есть такое понятие — «созависимость». С точки зрения семейной системы все, что происходит между мужчиной, женщиной и ребенком, — взаимосвязано. Как определить психологическое понятие «созависимости» в контексте насилия и при этом не заниматься обвинением жертвы?

— Это хороший вопрос. Обычно мы говорим про «созависимость» в контексте алкоголизма. Но. В этой ситуации один из партнеров может сказать: «Извини, ты слишком много пьешь, я так больше не могу, я ухожу». Развернется и уйдет. Оставшийся скажет: «Ну и черт с тобой!» — и продолжит пить в одиночку. А вот в случае насилия мужчина-агрессор не потерпит, если жена захочет жить своей жизнью.

Агрессор, в отличие от алкоголика, не согласен «пить в одиночку». Ему нужна власть.

Сходство лишь в одном. Если человек осознал, что у него алкогольная зависимость, и решил бросить пить, то ему никогда в жизни больше нельзя брать в рот ни капли спиртного, даже заходить в бары. Так и женщине, которая решила выйти из отношений с насильником, нужно бросить все имущество, квартиру — и бежать, бежать, чтобы никогда больше не встретиться с этим мужчиной.

Потому что если выгнать агрессора, а самой продолжать жить в той же квартире, то есть большой шанс, что он вернется с угрозами. Женщина должна решить, что ей важнее: остаться дома или уехать в безопасное место.

Я знаю ситуацию, когда женщина осталась дома, а мужчину посадили в тюрьму, но он все равно смог контролировать жизнь жены: семья и друзья заключенного следили за ней.

— Получается, поведением агрессора руководит жажда власти. Почему власть так важна для него?

— Возможно, он пережил опыт насилия в детстве и повторяет его в своем браке. И тогда для него иметь власть и контроль — это единственная возможность чувствовать себя в безопасности. Либо это вопрос культуры, менталитета. В некоторых странах мужчина испытывает стыд: считается позорной ситуация, когда у тебя нет власти над женщиной.

— Что еще можно назвать насилием в семье, кроме непосредственного физического удара?

— В первую очередь это психологическое насилие — когда для агрессора все, что делает другой человек, — плохо. Например, женщина надела красное платье. А мужчина говорит: «Я хочу, чтобы ты сегодня надела синее».

Сюда же — парадоксальная коммуникация. Например, он говорит: «Я больше яйца есть не могу, я хочу мясо». И на следующий день она приготовит на обед мясо, а он скажет: «Зачем ты мясо приготовила?! Да ты сумасшедшая! Ты же знаешь, что я люблю яйца!» То есть все, что она делает — это плохо.

Затем словесное насилие: «Ты толстая!», «Ты су**!»

Когда рядом есть дети, которые слышат, что все, что делает мама — это плохо, что она «су**», то они перестают ее слушаться.

Кроме того, существует экономическое насилие. Это когда мужчина полностью контролирует все финансы. Либо оба в паре работают, но он все равно контролирует деньги. Либо она работает, платит за квартиру и т. д., а он — нет, но берет ее деньги себе. В богатых парах бывает так, что оба работают, но женщина тратит деньги на то, чтобы купить еду, заплатить за квартиру, а мужчина — покупает дома и т. д. Потом при разводе у мужчины много всего, а у женщины — ноль.

Сексуальное насилие — это когда муж считает, что жена должна всегда хотеть с ним секса. Ей нельзя быть уставшей или хотеть спать.

С чем еще я сталкивалась в практике своих клиенток? Мужчины могли придушить, схватить за горло, за волосы, испугать; отслеживать интернет-историю; устанавливать чип слежения в машине супруги (чтобы знать, где была и когда); получать все SMS-сообщения, сообщения в Facebook, мейлы своей жены; скопировать себе пароли, банковские счета, карточки. Все это проявления насилия, т. к. больше всего на свете агрессор любит контроль.

Читайте также:

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by