Являя миру блистательное великолепие подлинно древнегреческого (а часто и неподдельного) идиотизма, «Кассиопея» заставляет поверить в невозможное — что они играют беспрецедентно интересную музыку. На первый взгляд, они кажутся аморфными клоунами. Чтобы через минуту стать настоящими придурками. Их ведь и любят за то, что они настоящие. Сергей Пукст поговорил с безумным мозгом «Кассиопеи» Александром Либерзоном о тайне рождения, близнецах-уголовниках, группе «Распилил и выбросил», половых особенностях медуз и о том, как важно найти свою Главную Книгу.
Читать на Onlíner— Какая у тебя была жизнь в детстве?
— Я в этом плане уникальный человек. Я родился в семье уголовников. Родственники мужского пола все без исключения сидели в тюрьме. Мои двоюродные братья, с которыми я вместе жил, в общей сложности просидели по двадцать пять лет.
— То есть сроки разной длины?
— Они были близнецы и не могли друг без друга. И если не попадали в тюрьму вместе, то второй попадал туда через месяц. Но они по-другому не могли. Хоть они и были разнояйцевые, но в плане уголовщины похожи.
— Ого!
— Я сам не понимаю, почему меня тянуло в эту (музыкальную) историю. Дело в том, что я никогда не знал, кто у меня отец. И как-то лет 20 назад у меня была одна девушка, и мы пьяные приехали ко мне домой часа в 3 ночи. И у нее возник ко мне такой вопрос, очень важный для нее на тот момент: «Кто был твой отец?» Ну или точнее: «Иди спроси у мамы, кто был твой отец». И я пошел, разбудил ее, потому что пьяный был, иначе бы так никогда не сделал. Я ей такие вопросы никогда не задавал. И она с перепугу спросонья сразу сказала: «Патологоанатом из Москвы, фамилия Голиков». Повернулась на другой бок и заснула. И после этого я начал понимать: ну если он патологоанатом, то значит, какой-то более-менее интеллигентный человек, потому что у меня интеллигенции в семье по всем линиям вообще никогда не было. То есть либо уголовники, либо алкаши. И ни у кого не было высшего образования. Вообще ни у кого. Сейчас уже в моем поколении в семье высшее образование у кого-то появляется. А раньше даже если у кого-то оно было, над теми просто смеялись. Вот я читал много книжек: смеялись и надо мной. А я еще начал писать в школе прозу. Любил Стивена Кинга и, как все дети в то время, писал какие-то страшилки. Один из моих школьных друзей случайно нашел под телевизором тетрадку моих прозаических экзерсисов и с другом своим надо мной смеялся. Лет через 10 они умерли в тюрьме. А я вот жив-здоров. И очень рад, что они надо мной смеялись тогда. Мне тогда, конечно, было стыдно. Но с другой стороны, что в этом такого?
— Но ты ведь учился в музыкальном училище.
— Да, совсем недолго. Я же сначала закончил художественную школу.
— А какую?
— «Парнат» (школа-интернат им. Ахремчика).
— Ты «парнатский»?
— Ну как «парнатский»… Это был конец восьмидесятых, и там была такая история: детей из Минска решили обучать в «Парнате» почему-то. Но тонкостей я не помню. Лет с 13 для меня очень важным было изобразительное искусство. Причем со всех сторон. Я его очень любил, собирал открытки. Ходил по музеям. Мне нечего было делать, я шлялся по городу и ходил по всем музеям, по которым только мог. Просто насколько хватало денег. Никому об этом не говорил, потому что меня бы засмеяли в классе. У меня хулиганский был район. А потом потихоньку-потихоньку меня потянуло в музыку. Там появилась такая студия «Алиса», если ты помнишь. Я там отирался каждый день практически, по возможности что-то записывал, знакомился с разными людьми и прочее. В принципе, через нее я познакомился со всей музыкальной тусовкой. С одним-другим-третьим и постепенно во все это вник. А музыка меня интересовала, точно так же как и изобразительное искусство: для меня очень важно было все это узнать, все срезы и нюансы, я в глубине души архивариус. Если меня что-то интересует, я хочу узнать об этом вообще все.
— Может, в этом есть что-то патологоанатомическое?
— Именно. Узнать симптомы, выставить диагноз, отчего скончался гражданин этот Курт Кобейн — отчего он себя застрелил? И найти в его творчестве для этого подоплеку.
— А твой коллега по «Распилил и выбросил» Саша Суворовец учился в институте культуры. Он был барабанщиком?
— Гитаристом. Он просто очень талантливый мультиинструменталист. В музыкальной школе он играл на трубе. В «кулек» он поступил достаточно поздно, лет в 20. Играл в институтском оркестре на гитаре. А мама Насти Шпаковской была дирижером — руководителем этого оркестра.
— «Распилил и выбросил» — это был первый твой проект?
— Не-е-ет, до этого проектов было много. Я вообще в тусовку влился через группу NDE. Они искали вокалиста, там надо было поорать — такой хардкор с психоделией. Я поорал, а потом, как это бывает в рок-тусовках, параллельно на точке нашей кто-то репетировал, много было групп, и стали возникать коллаборации. Ну и мы с Суворовцем решили сделать параллельный проект. Я тогда любил дурацкий гротескный хардкор, грейндкор. macabre — разное безумие.
— Для меня вы ассоциировались с Джоном Зорном и Naked City. Эти моментальные переключения из жанра в жанр.
— Да, для Суворовца это был ориентир. Mr. Bungle еще была похожая группа. И Fantomas была такого же плана. А я ориентировался на группы более жесткие, но при этом более попсовые. Ну и так вместе это все сочеталось. Мне нравились еще Jansen Barbieri и Japan. Мы, кстати, много фольклорной музыки в «Распилил и выбросил» вставляли. Еврейской и африканской.
— При этом ты мне как-то сказал: «Сережа, не слушай „Распилил и выбросил“. Лучше послушай, что я делаю сейчас». Имея в виду уже «Кассиопею».
— Да, я объясню почему. Мне не то чтобы стыдно, но я понимаю, что «РиВ» — это довольно декоративная музыка. То есть если бы не было Mr.Bangle и Naked City, то не было бы и нас тогда. А «Кассиопея» – это самодостаточная музыка. Она такая, потому что я такой. А в «РиВ» ставка делалась не на настроение или атмосферу, а на выпендреж. Владение инструментом, сложность музыкальных построений. В одном случае это было сделано, чтобы удивить. В другом — рассмешить. Сейчас мне кажется, это был не очень удачный юмор. Высокопрофессиональное, высокохудожественное даже местами, но кривляние.
34MAG.NET · Распилил и Выбросил - Мульти-пульти-джыги-джыги
— Но при этом вы были успешны.
— Да мы много где выступали. В Питере в «Тамтаме» несколько раз. По тем временам это была прогрессивная музыка, которую мало кто играл. Как правило, играли или русский рок, или банальный панк.
— Я думаю, у вашей музыки был такой уровень «сделанности», которого почти ни у кого не было.
— Это дотошность Суворовца. В принципе, и я такой же перфекционист. Задр*т с большой буквы. Но популярность была за счет того, что музыка была не похожа на то, что было на музыкальном рынке. При этом меломаны понимали, что это актуально. Поэтому на нас ходили модники. Мы же еще устраивали шоу, а тогда мало кто это делал.
— Насколько клубная культура 90-х способствовала твоему музыкальному развитию? Сейчас я вспоминаю, что толковых клубов было не так уж и много.
— На самом деле одной «Резервации», по большому счету, хватало. Во-первых, она работала практически круглосуточно.
— Помню, днем это была столовка.
— Да, потом выволакивали аппарат. Первый концерт был до десяти или одиннадцати, а второй до утра. И так было почти каждый день. Там было все: и рейвы, и металисты. Привозили массу хороших групп — «Колибри», Pep-see, «Король и шут». Кто там только не играл.
— Я вообще как-то проплыл сквозь девяностые.
— Я тоже. Мне в нулевых запомнилось намного больше приятных и неприятных моментов, чем тогда. Как говорится, если ты помнишь, как ты жил в 90-е, значит, ты хреново их прожил. Хотя когда потом восстанавливаешь события тех лет, вспоминаешь, что было опасно. Хотя тогда я этого не чувствовал. Кстати, я тогда почти не пил. Я начал пить достаточно поздно.
— Это из-за окружения в детстве?
— Да, поскольку, повторюсь, я воспитывался среди алкоголиков и уголовников. Не скажу, что я революционер, но определенное бунтарство во мне есть. Я хочу [выпендриться]. Ну нравится мне выпендриваться. А потом постепенно понял, что нужно все же выпивать, чтобы не превратиться в какую-то тряпку. Не хватало опыта жизненного. Поэтому, чтобы что-то из тебя получилось, надо хлебнуть всего. Ну, не обязательно всего, что доводит до смерти, но хотя бы это понюхать.
— У меня был интересный момент в жизни. Помнишь, когда я тебя хотел убить? Я за тобой бежал, чтобы забрать винчестер, который, как мне казалось, ты уже довольно долго мне не отдавал. И там, помимо моего мастер-трека своего альбома, я обнаружил очень много интересного материала. Там была и группа Deerhoof, и Flaming Lips, и масса другой актуальной на тот момент музыки. Ты все время следишь за последними тенденциями?
— Да, для меня это очень важно. Это подпитка. Для кого-то это литература. А мне постоянно надо слушать в меру экзотическую новую музыку. Не знаю почему, но я не люблю стадионный рок. И даже если есть новая группа, в которой я слышу некий стадионный потенциал, она мне сразу перестает быть интересной. Как правило, я всегда угадываю. И эта стадионная составляющая высвечивается через несколько лет. Вот эта группа американская, черт, забыл название, там солист такой рыжий в конопушках. Ну, ты должен знать. Ладно, тот же Franz Ferdinand, например. Мне нравилось, но я понимал, что там слишком много крючков, чтобы зацепить большое количество публики. Это сразу было заметно, и я не мог их слушать. С Bjork такая история была много лет назад.
— А почему?
— Мне первый альбом очень нравился. Как только он вышел в 1991 году. Я просто очень проникся. Но что-то почувствовал уже тогда. Потом выходит следующий альбом Post, который становится просто суперхитом. И тогда я все понял. Я понял, что у нее как минимум просто очень хорошее будущее. Серьезное стадионное будущее. И я потом снова начал слушать Sugarcubes. И группу до Sugarcubes, где она еще девочкой пела.
Ты заметил даже по той подборке, что я постоянно выбирал дикую музыку, но при этом чтобы она была доступна. Чтобы это не был какой-то атональный авангард. Там все-таки есть и мелодия, и композиционная составляющая, но при этом и свое лицо. Может, даже уродское. А может, и миленькое, но настолько миленькое, что оно превращается в китч, и это тоже хорошо.
— Как вы пишете тексты?
— Да. Что касается текстов, то все вообще очень просто. Ты берешь первую самую плохую книгу. Первый альбом «Кассиопеи» — это почти сборник цитат Эммануэль Арсан.
— Ничего себе!
— У меня на работе на полке лежали книжки, и это была одна из них.
— Думаю, она была самая интересная.
— Это первая книга, к которой тянулась рука. Там была обложка яркая, сам понимаешь какая. Ну как же ее не открыть? И там просто берешь, достаешь одну фразу, и вокруг нее выстраивается сюжет и вообще смысл.
— А в «Кассиопее» ты автор текстов?
— Ну как… Я придумываю «рыбу» — о чем, собственно, песня. Или предлагаю: «Начнем с этой цитаты, а потом будем дальше строить». И Илья (Черепко. — прим. Onliner) дорабатывает текст под мелодию, которую он придумал. Это выглядит так: я хожу по комнате кругами, а Илья сидит и записывает. Я нахожу на бумажке отрывки припева или то, с чего можно начать куплет. И рассказываю историю. Песня будет об этом, и вот кусочки, которые можно использовать. И мы с Ильей уже под музыку сидим и встраиваем их в общее полотно.
— А у тебя не было желания самому исполнять песни?
— Если бы умел петь, я бы с удовольствием. Но я не попадаю в ноты. У меня, как и у Лученка, — такая же история. Он тоже свои песни не мог петь. Внутренний слух.
— А если вернуться к диким сюжетам в твоих песнях. Что было источником вдохновения, скажем, в песне «Железный дровосек»?
— Это придумалось из «Спящей красавицы». Эта известная фраза «губы красные как кровь» — то, что зеркало говорило злой королеве. И заодно волшебнице. Мне понравилась эта фраза, я ее переделал немножко, вставил в припев. А потом мы с Ильей посидели: «О чем может быть такая песня?» И она плавно организовалась в такую историю. Но очень много песен у меня придумались во сне.
— В «Стивен Кинг и мы» насколько сильно влияние Кинга?
— Там же все песни вполне кинговские по сюжету. И думать даже не надо было. Это первое, что мне пришло в голову, учитывая, что у меня на работе рядом с Эммануэль Арсан стоит томик Кинга.
— Такое впечатление, что половина творчества «Кассиопеи» лежала на одной полке у тебя на работе.
— Дело в том, что там в основном мы и писали песни. И надо было от чего-то оттолкнуться, если не хватало идей. И просто бралась первая попавшаяся книжка с полки. Но там их было немного. Эммануэль Арсан, Стивен Кинг, сборник задач по математике «Надо подумать». Да, «Анжелика – маркиза ангелов» Анн и Сержа де Голон. И сборник африканских поэтов семидесятого года издания. Рабиндраната Тагора я потом уже принес. Тагор повлиял на нашу песню «Майский жук». Там припев мы переделали из Тагора, а сюжет уже придумали сами.
— А ты пытался работать с философскими концепциями?
— Под философами я не очень хожу. Мне хочется, чтобы тексты были максимально бытовыми. Чтобы они не отсылали к некой серьезности. Поэтому я и беру специально «желтые» цитаты. Ну, есть небольшие исключения вроде того же Тагора. А так обычно это все желтизна. Мне интересно из ничего, из пустоты, из шелухи сделать что-то стоящее. Поэтому я и занимаюсь музыкой, на первый взгляд, низкого жанра. То же диско и очень простая поп-музыка. Припев-куплет, куплет-припев.
— У вас в песнях почти всегда рассказывается история.
— Да, мы начали так делать, всем понравилось, и стало понятно, что надо продолжать так дальше. Потом, когда это начинает доставать, мы делаем абстрактные песни, но их меньше, чем песен-историй.
— Ваши выступления всегда достаточно театральны.
— Это мне не очень нравится. Я понимаю, например, театральность Беньки (Света Бень. — Прим. Onliner), она очень искренний человек. А у нас всегда есть попытки кого-то наколоть или кого-то удивить. И когда музыка сталкивается с театром — это может быть хорошо, а может быть и плохо. Я уже смирился с этим, но по-другому не умею. Хочется — но не получается.
— И ты живешь постоянно в этом конфликте?
— Да, постоянно. И все время пытаюсь, насилуя себя, придумывать абстрактные темы и абстрактные тексты. Иногда получается, иногда вообще нет. Но это для меня стимул делать что-то еще. А вдруг получится еще лучше, чем было до этого? Иначе ты начинаешь обтекать медом. И ты сам уже не замечаешь, когда он тебе и глаза закрыл, и уши залепил, и нос, и рот, и ты просто никому не нужен. И ты превращаешься в медовый столбик, который уже никому не интересен.
— Многие группы попадают в порочный круг зависимости от фан-базы, которая не позволяет им предпринять какие-то резкие телодвижения без риска потерять аудиторию.
— В этом плане нам очень повезло с публикой. Потому что музыка-то достаточно спорная — она может показаться офигенной или жутким примитивом. Два аккорда и аранжировки почти никакой нет — только бук-пук. И поэтому те, кто нас слушает, готовы ко всему, ко всем изменениям. Они, наоборот, эксперименты только приветствуют. Они говорят: два последних альбома — да, они разные, но можно было и поразнообразнее. Это приятно, когда это говорят люди, которые тебя слушают и любят. И это стимул для меня что-то делать по-другому. Беда в том, что я по-другому не умею. Я умею так, как умею. Я пытаюсь, сейчас делаю новый альбом и пробую делать по другим лекалам. Все равно это будет «Кассиопея», но я хотя бы попытаюсь изменить подход к так называемому творчеству. Процессу производства — так лучше. Но публика, если песня нормальная, ее примет в любом состоянии. Даже если все радикально поменяется, останутся одни барабаны — все равно нас поймут. И еще мне нравится, что состав зрителей постоянно меняется. Особенно в Питере или Москве. Да, есть те же лица, но ты постоянно видишь новых людей. И они все моложе. Тут уже группе 20 лет, а в публике все больше детей. И обычно это модники, которым СМИ ничего не навязывают, они сами где-то услышали и по собственной инициативе приходят. Один раз в Питере меня удивили две бабушки. 70 лет! Знаешь, классические еще с восьмидесятых годов бабульки такие, чуть ли не в вязаных чепчиках. И они подошли, узнали нас, мы еще даже не настраивались: «Мальчики, а во сколько вы будете играть?» И они с билетиками сели ждать начала, просидели весь концерт и потом подходили, дарили цветы.
— Что касается организации гастрольного графика. Ты занимаешься исключительно музыкой?
— Да, я не хочу лезть в организационные вопросы. Организационными вопросами всегда занимался кто-то посторонний. Но посторонних уже не осталось, поэтому где-то Артем (Залесский. — Прим. Onliner) этим занимается, где-то Илья. У нас в Москве и Питере есть промоутеры — без них мы бы точно там не справились. Ну и по России тот же Саша Яковлев устраивает концерты в Питере и в городах рядом с Питером. А Зинин — в Москве и в районах недалеко от Москвы, Новгород и так далее.
— Насколько на вашу узнаваемость и популярность в России повлияло сотрудничество с лейблом «Снегири» Олега Нестерова?
— У нас музыка очень специфическая, поэтому там больше повлияла мода на стиль в целом. Это были десятые годы, когда все заинтересовались фриками; опять же, кабарешная придурковатая поп-музыка с элементами психоделии стала популярной. Если бы не было этого тренда, никакой бы лейбл не помог. Получилось, что мы такую музыку играли всегда, а через 10 лет ее популярность нас догнала. Нет, ну «Снегири» что-то организовали, и Саша Богданов тоже очень большую роль сыграл.
— Да, он же вообще занимался продвижением белорусской музыки в России.
— Он нас показал в Москве, и «Снегири» выбрали нас. Благодаря ему все московские и питерские промоутеры нас узнали.
— Это началось с фестиваля «Можно» или чуть раньше?
— По-моему, чуть раньше.
— Какова гастрольная выносливость вашего коллектива?
— Это зависит от уровня алкоголя в крови. Если средне, то у нас все будет очень хорошо. Если его очень много — значит, рано или поздно будет какая-то беда. Если его нет вовсе — вообще никак. Поэтому надо, чтобы был легкий алкогольный флер, и все будет хорошо.
— За вами постоянно стелется шлейф необычных знакомств. Из того, что я слышал в последнее время, это встреча с удивительным ценителем виски.
— Да, был такой вискоман и соответственно любитель сигар из Харькова. Он пригласил нас к себе на свадьбу. Со своей будущей женой он был знаком пять лет. И он ей сказал пять лет назад, что когда у него будет возможность пригласить «Кассиопею» на церемонию, он ей предложит руку и сердце. Спустя 5 лет он на крючках и мормышках заработал нормальные деньги и наконец нас позвал на торжество. Причем, кроме него самого, мы на этой свадьбе никому не были нужны вообще. Там были традиционно приглашенные бабульки-дедульки, потом вышли дурни в комбинашках и в странных чалмах. И он один балдел, потом возил нас по своим клубам виски. Правда, я с ними не ездил. А остальных он возил по ресторанам. А на самой свадьбе вот буквально как выкатывают ящики с водкой, там выгружали так же ящиками виски односолодовый 16-летней выдержки. С торфяным таким привкусом.
Вообще, журналисты нас спрашивают: расскажите самое интересное и странное, что произошло у вас за время гастролей. Мы обычно отвечаем, что нам проще рассказать про самые спокойные гастроли. Потому что у нас не было такого, чтобы с нами что-то не происходило. Мы парни веселые, и у нас все время что-нибудь случается. Будешь работать в «желтом» журнале — я тебе расскажу пару историй.
— Тогда коротко: кто у вас в группе самый радикальный персонаж?
— В смысле?
— В человеческом и бытовом смысле. Соколов?
— Да, пожалуй, он. Как может быть по-другому, если человек не платил за свет и ему отключили электричество. Но никто не подумал о том, что у него электроплита. А ее вырубать нельзя, потому что она завязана по одной линии с другими плитами. А там в электроплите стоит розетка. Она скрыта была, но она там есть. Так он от этой розетки подключал весь дом. И у него везде стояли маленькие торшерчики. Мы играли, репетировали под этими лампочками.
Он еще очень любит общение. Любит разные истории. И эти истории тоже любят на него натыкаться. Самая моя любимая — как он один раз выпивал после работы. А работал он в магазине «Центральный» грузчиком и стырил там кусок мяса. А чтобы пройти незаметно, он положил его в штаны. А был как раз день зарплаты, он напился и познакомился с каким-то парнем. И решил привести его к себе в гости. Они зашли в подъезд, Соколов уже был пьяный, ему сложно было сопротивляться, а парень оказался со специальными наклонностями. И он полез в штаны. И Соколов достал оттуда окровавленный кусок мяса. В результате он отвел шокированного парня домой. И чуть ли не постелил ему с собой, чтобы его как-то успокоить.
Вообще, у нас есть какой-то лидер, я не хотел им быть, но так получилось. И в результате есть какой-то стержень, ничего не разваливается, материал какой-то сочиняется неплохой, более-менее постоянный, поэтому я не хочу быть тираном, но так получается. И это не потому, что вокруг меня аморфные существа. Наоборот, вокруг меня талантливые и нужные люди, но они понимают, что когда начинаю делать я — получается то, что надо.
— А появление такой энергетической стихии, как Артем Залесский, как-то отразились на звучании группы?
— Ну, выступления стали более роковыми. И это очень хорошо, потому что заглушает некоторые нюансы (смеется. — Прим. Onliner). То есть он многое прикрывает, косметически очень хорошо работает. За это Артему большое спасибо.
— А на тебе как-то отразилось наследие русского рока?
— «Звуки Му», «НОМ» я любил — ну как любил? Их музыка мне чужда, но эстетика где-то мне близка. Сейчас я понимаю, что я их слушал, потому что ничего другого русскоязычного такого плана не было.
— «Аукцыон»?
— Никогда не любил. Я всегда любил музыку с поп-основой. Она может быть напичкана чем-то другим, но надо, чтобы в основе был поп.
— Тебе важно, чтобы она была иронической?
— Необязательно. Мне главное, чтобы был момент самоиронии, чтобы человек не выглядел слишком пафосно. Даже в инструментальной музыке можно быть чересчур серьезным. А можно быть псевдопафосным, но в основе все-таки должна быть самоирония. Как у Майкла Наймана или Филиппа Гласса. Они же явно издеваются над собственным вкусом и вкусом слушателя, но в то же время это высокое искусство, якобы пафосное. Особенно самоироничен Гласс — как бы серьезно он о себе ни говорил, я просто уверен, что он издевается. Кстати, Курехина очень люблю и его «Воробьиную ораторию». Там тоже поп, но очень хороший.
— Ты знаешь, мы все как-то снижаем чуть-чуть горизонт, включаем образ этакого маленького человека.
— Я этого как раз боюсь и в результате получаюсь циничным снобом. По тем же причинам, по которым включают маленького человека остальные.
— Как творчество у тебя сочетается с существованием в семье?
— А я к музыке отношусь как к какому-то бытовому действию. Мне важно практически каждый день что-то из себя выпустить, у меня постоянно какие-то идеи в голове. Для меня это как в лес сходить или там поесть. Это семье никак не мешает. Как могут мешать работа по дому или физиологические процессы? Это происходит параллельно.
— То есть нет никаких специальных усилий, чтобы сесть что-то делать?
— Иногда воля необходима, потому что я уже старенький, шея болит, остеохондроз, я не могу уже долго за компьютером сидеть. И тогда начинаются усилия.
— Меня заинтриговал задачник, который лежал у тебя рядом на полке. Мне всегда очень нравилась поэтичность технических описаний. Она проявляет много гуманоидных аналогий – скажем, какие-нибудь рассуждения о паразитах.
— У нас тоже было такое рассуждение про медузу. Мы взяли его, правда, из Эммануэль Арсан. Она наряду с порнографией очень любит философствовать. Причем это мысли якобы очень важные и нужные, но на самом деле пустые как не скажу что. И вот она начала рассуждать о том, как медуза меняет пол в течение своей жизни. Это такой околонаучный факт.
— То есть у тебя в жизни есть одна системообразующая книга, где есть и порнография, и научные описания.
— Получается так. Тут тебе и нефритовый стержень, и маятник Фуко.
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро
