«Песняры» ходят на работу: у государственного ансамбля свой график, свой фиксированный оклад и свой план по концертам. Даже складывается впечатление, что в большом офисе на улице Сурганова репетируют не музыканты некогда самого известного белорусского коллектива, а служащие. Впрочем, нынешний художественный руководитель коллектива Вячеслав Шарапов убежден: раз коллектив государственный, то и работу его должно регламентировать государство, и прекращать деятельность ансамбля в случае чего тоже должны чиновники. С Вячеславом вышел неоднозначный разговор: худрук «Песняров» рассказывает о существовании наднациональных организаций и рассуждает о социальной справедливости. Интервью о необходимости цензуры в рубрике Onliner.by «Неформат».
Читать на Onlíner* * *
— В прошлом году было судебное разбирательство Олега Молчана против группы Naka, исполнившей на концерте кавер на песню «Молитва». Как вы к этому отнеслись?
— С пониманием. С одной стороны, объяснимо рвение молодых музыкантов что-то спеть и сыграть, может, потому что они это видят как-то по-своему. Но есть закон, есть автор, который написал песню… Не брать его мнение в расчет — это глупо, незрело, не по-взрослому. Автора можно понять: он, может, не хотел, чтобы это вообще звучало в таком контексте. Надо было договариваться.
— Вы принимаете позицию автора, который запрещает интерпретировать свое произведение, потому что ему не нравится версия, предложенная музыкантами?
— Безусловно. Он имеет на это право.
— Разумеется, но мы сейчас не о правовом аспекте, а об этической и эстетической стороне вопроса.
— Он имеет на это право со всех сторон. Когда у автора рождалось какое-то произведение, у него были какие-то эстетические рамки. Для композитора, возможно, все это прозвучит оскорбительно, если произведение выйдет не таким, как он себе представляет. В любом случае всегда нужно с ним договариваться.
— То есть искусство должно четко фильтроваться?
— Я в этом убежден. Потому что иначе это путь в хаос, в разруху. Не мы одни проходили этот путь: все это можно сравнить даже с империями. Казалось бы, какая связь между музыкой и Римской империей? Но есть исторические законы. Когда империя рождается, она агрессивная, сильная — завоевывает и расширяется. Приходит определенный момент, когда она достигает высокой точки развития. После этого начинается один и тот же процесс: права меньшинств, свобода слова, безграничные способы самовыражения. После этого начинается разруха, бардак, развал — приходят новые дикие, голодные варвары. Посмотрите, что сейчас происходит в Европе: они агрессивные, голодные, хотят себя реализовать, а тут такая зажиревшая старушка, которая сама ничего физически произвести не может и за ширмочкой своих свобод потеряла былые качества. Поэтому бери ее голыми руками, делай ей харакири, занимай ее жилище и начинай строить новую империю, которая потом снова достигнет высот.
— Замкнутый круг? Так ведь из хаоса и мы с вами явились миру, жизнь появилась из этого ничто.
— Правильно. Все меняется, все омолаживается.
— Это, в принципе, тот же творческий котел, в котором варятся совершенно разные культуры и традиции. Из этого всего и рождаются великие вещи.
— Все зависит только от того, насколько долговременны и сильны будут боевые качества того или иного музыкального явления. Что такое боевые качества? Это умение что-то исполнить, договориться с площадкой и дать концерт. В том или ином масштабе.
— Мне кажется, вы упрощаете сам творческий процесс. Важен продукт, который делает коллектив. От этого во многом зависит, сможет ли он договориться с площадкой и собрать нужное количество людей на свой концерт.
— Продукт и актуальность — это очень важно. А с кем сегодня приходится конкурировать? С шансоном. Если положить на чаши весов популярность и качество текстов и идею, популярность и узнаваемость перевесит. А что там поется и играется, сколько там нот и аккордов, уже никого не волнует. Время такое. Мы с шансоном не воюем, человек, который слушает «Мурку», никогда не пойдет на наш концерт.
А молодым девочкам интересно, сколько раз ты появился на экране. Но среди них есть определенный слой, который отличается добрыми глазами, тягой к теплу и свету, каким-то музыкальным воспитанием. Они понимают классику, слушают другую музыку: шансон, панк — это им неинтересно. Они приходят на концерты «Песняров» вместе со своими мамами.
* * *
— Для своего времени Мулявин был экспериментатором, а вы скорее стараетесь сохранять традицию, им заложенную.
— Он был не столько экспериментатором, сколько очень тонко чувствовал веяние времени. Это был период, когда фольк с роком соединяли очень многие. В принципе, музыка «Песняров» — это наше белорусское кантри. В США оно было, есть и будет. Так, я надеюсь, будет и с музыкой «Песняров». Существует четкая формула, она уже врослась глубоко корнями. Нам что, нужно оторваться от этих корней и сменить образную палитру на сцене? Вряд ли это нужно. Возьмем любого артиста из известных, даже необязательно музыканта… Например, Дмитрий Нагиев, Ваня Ургант, Стас Михайлов. Вот кто это? Давайте подумаем, что они собой представляют в жизни. Кого мы увидим? Я бы сказал кратко: это продвинутые потребители.
— Они ведь не покупают, а продают.
— Хорошо, тогда так: толковые менеджеры. И этот образ сегодня востребован и актуален. А я глубоко убежден, что культивируемый образ продвинутого потребителя со зловещим интеллектом временный, потому что наша славянская социальная среда этого не приемлет. Она приемлет принципы социальной справедливости. В чем это проявляется? Предположим, остановился на станции поезд, из него выходит генерал — в майке, допустим, и видно лампасы. А рядом бабушка подметает перрон. Наша бабушка может совершенно спокойно подойти и сказать: «Генерал, ты чего в майке вышел? Простудишься сейчас — зима на дворе. Ну-ка иди в вагон, оденься!» А бабушка в Индии никогда даже не приблизилась бы к нему. Или в Америке… Уборщица, которая подметает на перроне, не сказал бы ни слова. Там другая логика: это его личное дело. Все совершенно разное.
— Вопрос же не в социальной справедливости, а во вполне логичном расширении аудитории.
— Поскольку «Песняры» — это музыка для людей постарше, то вряд ли имеет смысл лепить то, что нравится молодой аудитории. Это называется «прогибаться под изменчивый мир», потому что мода мимолетна, сиюминутна, а есть понятие «стиль» — устоявшийся с годами. Это как Rolls-Royce: он мало чего меняет и его всегда можно узнать по облику. Возможно, меняется какая-то электронная начинка. Так же и в ансамбле — приходят новые инструменты, более продвинутые, с бóльшим спектром возможностей, но суть не меняется. Хотя какие гитары сегодня самые ценные и дорогостоящие? Инструменты, которые были изготовлены Лео Фендером в 60—70-х годах прошлого века, потому что были сделаны вручную — тщательно, с хорошими материалами. Мы, насколько это получается, стараемся делать Rolls-Royce. Это наш подход. Мы не ориентируемся на вкусовщину, какие-то веяния молодости. У нас хватает работы: наша главная задача сегодня — представлять Беларусь на разных площадках и за рубежом, и внутри страны. И это не только творческая работа, но и идеологическая.
— Недавно умер Лемми Килмистер — человек, который делал музыку по одним и тем же лекалам несколько десятков лет, практически не менялся — просто гнул свою линию. Тем не менее его любили и седовласые рокеры, и молодежь.
— Это эксплуатация образа. Кто он был по жизни? Рок-н-ролльщик. А это то, что особенно понятно 13-летнему подростку. Это повышенный гормональный фон, постоянное стремление к какому-то действию, попытка изменить мир. Это присуще молодым. Всегда ли к лучшему? Это вопрос. Человечество за все время своего существования не стало ни мудрее, ни добрее, ни умнее. Оно стало более умелым: обрело навыки и технологии. Но кто его знает, добрее ли сегодня среднестатистический человек, чем тот, что жил 200 лет назад. Вряд ли. Поэтому у Motorhead одна задача, а у «Песняров» совершенно другая. В принципе, и раньше не было повального увлечения молодежью нашей музыкой. Оно было обусловлено только тем, что в момент существования «железного занавеса» любая группа могла собрать в городе четыре стадиона, потому что это был единственный вариант досуга. Это была одна из немногих возможностей обрести какую-то культурную информацию. Сегодня цена любой музыкальной информации — ноль. Одна кнопочка в телефоне — и у тебя есть все, что нужно. Другое дело, что между музыкальной информацией и музыкой большая разница.
— Полярный пример. В начале года умер еще один великий музыкант — Дэвид Боуи. Человек, который менялся на протяжении всей своей карьеры, появлялся в самых неожиданных образах, эпатировал и всегда умудрялся быть в авангарде. Человек, который во многом предопределил свое время, был как глоток свежего воздуха.
— Я бы провел грань между свежим и освеженным. Давайте вспомним тематику, на которой взошел Дэвид Боуи, и шлейф имиджа, который тянется за ним. Сексуальные эксперименты и прочее — не будем вдаваться в подробности. Ему приходилось подстраиваться под время и искать рецепты, как быть интересным. А мы не ищем, у нас уже все есть. Мы стоим на четких, фундаментальных позициях добра, тепла, света, любви — традиционных ценностях. Они неизменны во все времена. Точно так же, как не меняется наша религия, предположим, как не меняется православное христианство, которое называется ортодоксальным. Принципы разные, разные подходы, и это нужно четко разграничить: вот это поп-культура, а это музыкальное искусство.
— То есть вы себя в рамки поп-культуры не вписываете?
— Абсолютно нет. Мы стараемся этого избегать и, наверное, поэтому не всегда вписываемся в какие-то сборные мероприятия. Наша «коронка» — это сольный концерт с живым звуком. Количество выступлений еще не говорит об успешности: есть такие годы, когда просто нужно посидеть в студии.
— А что такое успешность?
— Это понятие имеет две грани. С одной стороны, это притча во языцех, мода, узнаваемость. Если артист начинает делать упор на это, то, как правило, его путь недолгий: ему все время приходится изобретать, как Дэвиду Боуи. А есть совершенно другая вещь: это когда любишь не себя в музыке, а музыку в себе. Когда есть творческие идеи, которые не дают покоя, побуждают идти в студию, когда знаешь, что у тебя есть работа, расписанная на год вперед. Вот это и есть успешность. Она не броская, об этом вообще могут не знать — нормальная целенаправленная работа коллектива, к сожалению, не является информационным поводом. Информационный повод сегодня — это какое-то яркое событие, скандальчик. Давайте про «Евровидение» и роль Беларуси на этом конкурсе… Мы в этом году увидели некую тенденцию. Скажем, коллективный разум жюри пошел по пути поиска «кто же больше соответствует формату конкурса». Логично это?
— Логично.
— На первый взгляд. С другой стороны, если мы посмотрим на это не изнутри страны, а попробуем немножко отлететь в сторонку и увидеть разные страны вокруг себя, то поймем: тот, кто повезет туда какой-то продукт «в формате», окажется 150-й копией того, чего там и так много. Смысл «Евровидения» для меня в том, чтобы три минуты весь мир послушал белорусский язык, красивую песню. Когда у нашего языка есть еще такой шанс — прозвучать на огромную аудиторию?
* * *
— Почему вообще белорусы делают из «Евровидения» такой культ?
— Повод для победы: ехать всех рвать, побеждать. Это не только «Евровидение». Это вообще часть нашей ментальности: думать, что у нас хуже, чем везде. Думать, что у нас не может быть хорошо изначально. Вот там — да. Как бы нам сделать так, как у вас? У нас же никогда так не получится. Это наша вторичность и ущербность.
— Откуда она взялась?
— Я — человек старый: помню, как Гагарин в космос полетел. Шестидесятые годы прошлого века… Тогда был совершенно иной концепт внутреннего эмоционального состояния активных слоев населения. Все верили в какие-то победы и говорили: «Мы лучше всех, ребята, мы живем счастливее всех. Мы сильные, мы гордимся». Каждый маленький ребеночек прежде всего хотел быть солдатом, а это признак, как говорили многие философы, развивающегося общества. А может быть, и не развивающегося, а развитого. Потом началась другая история: где-то с середины семидесятых годов мировые сообщества стали работать против этого мировоззрения. Нам прививали идею: да никакие вы не лучшие. У вас вот это плохо, у вас Сталин-тиран. Причем, что самое обидное, коммунистическая элита активно включилась в этот процесс. Она первая клюнула на удочку и начала пристраивать своих детей за рубежом, в магазинах появился дефицит — это тоже были плоды работы разведывательных сообществ. В итоге что получилось? Мы имели сначала период тишины, а потом все пошло в стагнацию, когда наша элита окончательно прогнила и сдала все, что можно сдать. Все закончилось и пришло вот это: «А как бы нам так, как у вас? Мы же ничего толкового в жизни не создадим, научите нас, как надо». Они взяли и научили…
— Вы так говорите про Советский Союз, будто это было золотое время. Хотя очевидно, что тогда творческая элита находилась в условиях абсолютной несвободы. Искусство по разнарядке…
— Это только на первый взгляд… Да, существовала система худсоветов, группа «Ленинград» никогда в жизни не прошла бы ни один из них по понятным причинам. Я своему ребенку такую музыку порекомендовать не смогу. Вы сможете?
— В определенном возрасте я не стану запрещать ему это слушать.
— Запрещать — это другое. Нам тоже ничего не запрещалось в принципе, но каждый пользовался этой свободой по-разному. Сказать, что там было какое-то искусство по разнарядке… Были полные стадионы, нормальная зарплата, предсказуемый завтрашний день. Так ли это плохо?
— Так ли это хорошо?
— Если бы не случилось вот этого предательства элит, то это было бы очень хорошо. У нас была прекрасная медицина, космос был наш, а каждый третий самолет в мире был советский. Я уже не говорю про науку, атомную энергетику…
— Все это происходило в условиях холодной войны, и, скорее, речь была о гонке вооружений. С другой стороны, сколько было репрессировано деятелей искусства.
— А сколько было репрессировано индейцев в США?
— Вы передергиваете. В то время как остальной мир развивался, советское искусство законсервировалось. Сегодня первое место по музыкальному экспорту занимает США, второе — Швеция, третье — Великобритания. Ни одной из постсоветских стран в этом списке нет и близко.
— В этом нет ничего страшного. Это не самая главная статья экспорта, которая сделала бы счастливым наш народ.
— Мы говорим о конкретных вещах.
— Развивалось искусство или нет… Оно просто стало развиваться не туда. Культура ушла в субкультуру. Все музыканты, когда развалился Советский Союз, думали: «Слава тебе господи, наступил период творческой свободы: никаких худсоветов. Сейчас к нам хлынут самые прогрессивные течения и веяния, фьюжн, джаз-рок, арт-рок». А что у нас возросло? Шансон.
— Шансон набирал популярность по мере освобождения людей из мест лишения свободы, в том числе и политзаключенных. Это тоже «наследие» Советского Союза…
— Но в Советском Союзе его бы кто-нибудь пустил? Да никогда в жизни.
— Шансон был популярен и в «советах». Вспомним хотя бы, сколько «блатняка» в творчестве Высоцкого.
— Это не совсем «блатняк», это была поэзия, таким образом себя реализующая. Сказать, что это шансон или блатная песня… Там могли быть какие-то эпизоды, но маленькие. С другой стороны, Высоцкий — это тоже протестное явление. Так вот когда в обществе начинают насаждаться протестные явления и когда сын идет против отца, обществу наступает хана. Я видел разные страны… Взять ту же Норвегию — одно из самых благополучных государств. Там вообще другая тенденция: по пять-шесть детей в семье, с отцом никто не спорит, учителя с учениками в школе разговаривают шепотом, и все всё прекрасно понимают. А досуг у них выглядит так: огромный деревенский клуб, никто не выпивает, собираются папы, мамы, детки в одном месте, пьют там чай со сладостями, каждый приходит со своим тортиком, танцуют национальные танцы в традиционных костюмах. Это живет в народе, не просто прививается кем-то… Они там следят за Швецией или Великобританией, кто там что экспортирует? Ничего подобного, они этого очень мало слушают.
— А еще в Норвегии с 5-миллионным населением только навскидку можно назвать два десятка блэк-метал групп первого эшелона. Богохульники, язычники, сатанисты…
— Да ради бога… У них еще и не такое было, Брейвик вон… Все это может быть, Норвегия тоже меняется. Это идет в рамках глобализации, которую нам всем навязывают хозяева денег. Слышали, в чьих руках сосредоточены основные богатства? Один процент населения Земли. И эти люди проводят совершенно четкую политику: им нужно, чтобы на Земле остался один золотой миллиард, чтобы он был полностью подконтрольным. И где будет наша свобода и демократия?
— То есть вектор развития современного искусства смещен из-за мирового заговора?
— Безусловно. Я не склонен думать, что есть какое-то мировое правительство. Но толковые аналитики утверждают, что существует несколько наднациональных структур согласования и управления. Вектор развития мирового искусства сместился под давлением глобальных экономических и политических тенденций.
Читайте также:
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by
