Этот коттедж в деревне Озерцо вы вряд ли найдете, даже если будете знать точный адрес. Узкие улицы, поворот направо, поворот налево. Высокий забор — калитка закрыта. Пес на цепи, замок на двери, а за дверью молодые люди, которых крепко сцапал, не хочет отпускать наркотик. Корреспонденты Onliner.by побывали в реабилитационном центре под Минском и узнали, как помогают начинать новую жизнь молодым людям, страдающим от наркозависимости.
Читать на Onlíner12:00. Стучимся в дверь. Открывает девушка лет двадцати пяти, тихо здоровается. Она пациент второго этапа, поэтому имеет доступ к ключам. Для тех, кто на этапе первом, самостоятельный выход за пределы коттеджа-крепости запрещен.
Официально это учреждение называется так: реабилитационный центр местного фонда «Центр здоровой молодежи» (ЦЗМ). Интерьеры чем-то напоминают хостел. Вот туалет, здесь помещение со «стиралкой», там кухня, гостиная. На втором этаже несколько жилых комнат с койками. Без шика, по-спартански, но и атмосферы казенного дома нет. Тем, кто подписал договор и решился пройти программу, жить здесь придется шесть месяцев. Это и есть первый этап.
Максим Дорогайкин, директор фонда ЦЗМ в Беларуси, больше десяти лет употреблял наркотики. Он из «бывших», начал все по-новому, а теперь рассказывает нам о том, кого здесь пытаются спасти.
* * *
— В России «Центр здоровой молодежи» уже давно занимается реабилитацией людей, страдающих от зависимостей. Это благотворительная организация, существует за счет спонсоров и частных пожертвований. В Беларуси мы зарегистрировались летом 2011 года. Статус точно такой же. Работают несколько реабилитационных центров в Гомеле, Бресте, Минске, в которых сейчас около 80 человек.
Первым делом мы отправились в наркологические клиники, диспансеры, со всеми заключили договоры. Двери никто не закрывал — наоборот, идут навстречу. В попечительском совете есть сотрудники МВД, наркоконтроля, известные артисты. Помогают спонсоры — Банк развития, агрокомбинат «Ждановичи».
Такого понятия, как «цена реабилитации», в ЦЗМ нет. Мы существуем на субсидии и взносы. Вместе со всеми расходами на аренду, питание, досуг ребят, а также отчислениями, зарплатами специалистов на пациента приходится 7—8 млн рублей в месяц. Столько обычно и вносят. Но есть клиенты, которые платят в 2—3 раза меньше. Некоторые не платят ничего. Мы категорически против, чтобы родители брали кредиты, влезали в долги, поэтому стараемся помочь каждому.
* * *
Необычный коттедж в Озерце живет тихой закрытой жизнью. Она регламентирована десятком жестких правил, которые призваны уберечь жильцов от опасностей цивилизации. Здесь четкий распорядок дня: подъем в восемь утра, потом молитва, зарядка, завтрак, уборка, работа в группах, беседы с психологом, написание письменных работ, самообразование, занятия спортом. И так день за днем.
Курить, употреблять любые алкогольные напитки, даже энергетики и крепкий чай запрещено. Покидать дом без разрешения запрещено. Прогулка — один раз в день, после обеда. Но есть регулярные централизованные походы на хоккей, в театр, в кино.
Мобильных телефонов, ноутбуков, прочих гаджетов у пациентов нет. Как и выхода в интернет — чтобы не искали прежних сомнительных друзей в соцсетях. Запрещены азартные игры, фривольная одежда. Романтические отношения — табу. Родители видят детей 6—7 раз за время, пока длится программа. Контакты с девушками и парнями, оставшимися на «воле», не разрешаются. Только если отношения зарегистрированы официально.
— Человек, который оставил какие-то проблемы за периметром, не будет думать исключительно о выздоровлении. А нам надо, чтобы думал, — рассказывает Дорогайкин. — Перед тем как взять пациента на реабилитацию, проводим 3—4 собеседования. С ним, с его родителями. Мы не берем всех подряд, а только людей с мотивацией. Тех, кого устраивают условия, кто готов к жесткому выполнению требований программы. Кто нарушает правила, тот от нас уходит.
Физический труд в ЦЗМ практически не применяют. Но есть терапия занятостью. Дом большой, надо его убирать. Каждый день назначаются ответственные по секторам. Кто-то главный по кухне, кто-то по жилым комнатам, кто-то в кладовке. Туалет ребята чистят, как в «МакДональдсе»: по часам, расписываясь в графике.
— Полгода пациенты проводят здесь, а следующие полгода — в социальном общежитии, на съемной квартире, — говорит директор центра. — Программа практически та же, но свободы чуть больше. Клиенты могут выходить в город — по двое. Они пользуются телефоном, правда, без интернета. Получают деньги на покупку продуктов. То есть снова учатся жить в социуме. Потихоньку, медленными шагами. Ведь большинство наркозависимых социума дико боятся.
* * *
В коридоре десятки фотографий счастливых людей. «Начинай утро с улыбки» — милая открытка в девичьей спальне. Девушка «со второго этапа» стоит за плитой, готовит обед, напевая что-то про себя.
Поверить в то, что эти ребята — наркоманы, практически погубившие себя, невозможно…
— Самый сложный момент наступает тогда, когда программа заканчивается, — продолжает Максим Дорогайкин. — Потому что бросить наркотики легко, а не начать их употреблять сложно. Люди очень быстро теряют бдительность, залазят в прежние шкуры. В России существует такое понятие, как социальный лифт. Все пациенты центра трудоустраиваются, меняют даже место жительства. В Беларуси мы сейчас также пытаемся сделать такую социальную платформу, разработали программу сопровождения. Будем заключать договоры с крупными госпредприятиями, чтобы наши клиенты смогли попасть на работу туда. Сначала, возможно, на ученические должности, на небольшие зарплаты. Но с возможностью карьерного роста. Если они попадут в новую для себя среду, у них будет шанс.
* * *
Жесткие правила и ограничения — это лишь декорации. Суть реабилитационного центра, говорят специалисты, — в постоянной работе пациента над собой. В самокопании. А для этого нужна мотивация.
— С опийным наркоманом, у которого десять лет стажа, работать гораздо проще, чем с двадцатилетним спайс-наркоманом. Пару раз употребил, мама его поймала и отвела к нам. У паренька нет ни понимания проблемы, ни ощущения зависимости. Поэтому недавно мы решили: тех, кто после спайса, будем брать только на два месяца, чтобы диагностировать, готовы они к реабилитации или нет. Более серьезно работаем с родителями, каждую неделю для родственников проводим занятия.
Получивший известность на просторах интернета спайсоман Леня тоже был в ЦЗМ. Из отделения в Бресте, правда, вскоре убежал, был объявлен в розыск, снова доставлен в центр. Но пробыл там не больше двух недель. Мотивации на выздоровление у него не было.
— При помощи наших специалистов, психологов человек начинает работать над своим поведением, над своими комплексами, — говорит Дорогайкин. — Был один парень в Новинках. Вся суть его употребления заключалась в том, что он стеснялся знакомиться с девушками. Потому что заикался. А когда принимал спайс, то становился душой компании. У кого-то проблемы в семье — то ли гиперопека, то ли вседозволенность. Или, например, всем командует мать, а отец только пьет пиво на диване. Важно установить все эти факторы и с ними работать. Долго, упорно. Но и это только начало. По сути, здесь мы учим наркозависимых базовым вещам. Тому, как вести себя в обществе, как не замыкаться в себе, уметь поддержать разговор. Модели поведения у наркоманов не такие, как у обычных людей, они нарушены или вообще отсутствуют. Представьте: некоторые даже не знают, где можно купить билет на поезд! Дать людям минимальный набор жизненных моделей — такова задача.
* * *
Личных вещей в жилых комнатах минимум. В шкафу спортивная одежда для дома и одежда «на выход». Иконы и фотографии родных на тумбочках… Ребята скучают.
— В 2011 году, когда мы открылись, клиентов со спайсом не было вообще, — вспоминает директор. — Если кто-то и приходил, то это было параллельное употребление. А потом началась вся эта сорвиголова. Человек, употребив нынешний спайс даже один раз, может запросто выйти в окно. Да вы сами видите в новостях. Полностью эта дрянь еще не изучена.
Что будет дальше? Проблему не стали замалчивать, и это хорошо. Думаю, поможет новый жесткий декрет. Но, помимо наказания, должна быть и альтернатива. Кто будет над этим работать? Вот сейчас государство создает реабилитационные центры для малолеток. Не исключаю, что пацаны и девчонки будут оттуда разбегаться. Знаю и по себе, и по своим клиентам: молодежи нужен авторитет, человек, который их заинтересует и который сам смог победить зависимость. Опыт «бывших» государству необходим, даже не сомневаюсь.
Сегодня «Центр здоровой молодежи» готов предложить свою программу, которая реально работает. Хочу создать в интернете всебелорусский портал о наркотиках. Предлагаю сделать службу спасения, 107, например, с единым кол-центром, где будут работать специалисты, психологи, давать наркоманам и их родителям советы.
Две истории: как сломать себе жизнь в самом ее начале
В минском филиале ЦЗМ сейчас проходят курс реабилитации 12 человек. Кто-то пытается порвать с «тяжелыми» наркотиками, есть парень с игроманией, а есть ребята, подсевшие на спайс. Два монолога пациентов — о том, как они сюда попали, и о чем теперь мечтают — не требуют лишних комментариев.
Сергей, 25 лет
— В 2007 году я поступил в университет. Тогда же впервые попробовал марихуану. Ее было сложно достать, и как-то незаметно мы перешли на спайс, который все называли «лигой». На «лигу» я подсел плотно. Через три года начал отхаркиваться кровью, через четыре все чаще ловил передозы. Однажды вышел из подъезда и упал. Родители занесли меня на руках домой и предложили обратиться в реабилитационный центр. Это если вкратце.
Сюда я приехал в июле на месяц — посмотреть что к чему. Ехал с неохотой, под давлением отца и матери. С большего меня моя жизнь устраивала. Да, были вопросы с законом, была судимость за вооруженный разбой, который совершил под влиянием наркотиков. Но вот каких-то глобальных проблем, казалось мне, нет. Отучился в вузе, работал. Просыпался утром, плевался кровью, но думал: я ведь не конченый нарик, я не колюсь. И всегда могу бросить… Только сейчас начинаю потихоньку понимать, как все у меня было запущенно, что был какой-то иллюзорный мир, не имеющий с реальностью ничего общего.
Мы читали новость про вырезанные глаза и смеялись: вон дурачки, даже курить не умеют. Когда увеличивали сроки, совсем этого не пугались. Если бы я сейчас был в употреблении, то меня и эта возможная «двадцатка» на зоне не остановила бы. Когда ты употребляешь, то не думаешь, что с тобой это когда-нибудь произойдет. Вернее сказать, ты вообще не думаешь.
После того как бросил, какой-то физической ломки не было. Только в голове что-то сломалось. Первые пять дней плохо спал, ложился в четыре-пять утра. Сильно потел, настроение было ни к черту. Бросил курить обычные сигареты, стало легче дышать. Занимаюсь спортом. Сделал предложение невесте, она его приняла. Жизнь вроде бы налаживается…
Не скажу, что в центре моя свобода так уж ограничена. Мы ходим гулять, выезжаем в город. Сложность заключается не в отсутствии свободы, а в том, чтобы не потерять знания, которые были получены. Я готов идти дальше, сейчас выхожу на второй этап программы и… очень сильно боюсь потерять трезвость. Боюсь сорваться. Разочароваться в очередной раз в себе. Вам, пожалуй, этого не понять.
Саша, 21 год
— Мне было 15 лет, когда попробовал «лигу» в первый раз. Мы выпивали в деревне, гуляли, какой-то праздник отмечали — не помню уже. Попробовал, понравилось. И паника тоже была, все вместе. Потом четыре года я не употреблял, все шло как у обычного человека. В 2013 году поступил в колледж, а на районе уже вовсю звучало: «химка», «круто», «кайф». Мне захотелось попробовать спайс снова. Ничего плохого не случилось. Потом употребил еще и еще. Через несколько месяцев начало казаться, что трезвое состояние — это неправильно, что под наркотиками — это мое истинное состояние, в них смысл…
Родители начали догадываться. Приходил домой в неадеквате, они спрашивали: «Что с тобой?» Говорил, что выпил. «Почему не пахнет?» Отвечал, что зажевал. Исхитрялся по-разному, высчитывал время, чтобы употребить за два часа до прихода домой, успеть отрезветь. Но они, конечно, узнали. Однажды отец в порыве гнева меня побил. Была злость, было стыдно.
Я пытался бросить. О спайсе узнала девушка, пообещал ей, поклялся. И несколько месяцев наркотики не употреблял. Переключился, правда, на пиво. Сначала 0,5 с друзьями по выходным, потом и в будни бутылочка. Потом литр, полтора, три… Перестал общаться с прежними соупотребителями, думал, что к спайсу не вернусь, но однажды бывший лучший друг меня все-таки уговорил.
Это было летом 2014-го. Прекрасно помню, что отрубился на лавочке на несколько минут, а в голове как будто прожил месяц в другой реальности. Учился, гулял с девушкой, ел и пил. А потом — хоп, очухиваюсь и понимаю, что я под наркотиками валяюсь на грязной лавке.
Я снова взял перерыв. И снова сорвался. Промежутки между приемом наркотиков и паузами все уменьшались. Как-то вместе с товарищем употребили в подъезде дома. Ему стало плохо, вышли на свежий воздух. Иду вперед, чувствую, приятеля нет рядом. Оборачиваюсь — а он на тротуаре бьется в конвульсиях. Подбежали прохожие, начали звонить в скорую. Нас отвезли в реанимацию. Как только откачали, оперативник взял у меня показания. В сумке нашли спайс. Чуть позже вызвали в милицию, и я понял, что судимости не избежать.
Я приехал в центр, а потом был суд, где мне дали два года «химии». Мама обжаловала приговор, в феврале будет еще одно заседание. И тогда же окончится первый этап реабилитации [Максим Дорогайкин рассказал нам, что сотрудники ЦЗМ вместе с адвокатом будут ходатайствовать о том, чтобы парня не отправляли на «химию», а разрешили окончить программу. — Прим. Onliner.by].
Я уже много осознал. С девушкой, увы, расстался, с родителями наладил контакт. Стал заниматься спортом. Каждый день работаю над собой. Ставлю цели: пройти реабилитацию, надеяться, что наказание смягчат. А дальше — работа, дом, машина, семья… Смешные, может быть, цели. Банальные. Но… Я понимаю, что без абсолютной трезвости снова уйду на дно. Даже если закончу программу, выйду на улицу и выпью бутылку безалкогольного пива, то это будет началом конца. Потом я разрешу себе пить по выходным. Потом после работы. А потом и наркотики снова придут. Я этого боюсь больше всего. Уж поверьте.
* * *
Понимать в 21 год, что механизм зависимости запущен и тикает, — самая страшная расплата. Максим Дорогайкин, который через все прошел, утверждает:
— После реабилитации жизнь не заканчивается. Лично я уже давно не живу в страхе, что сорвусь. Появилась семья, появились увлечения — лыжи, горы, хоккей, дополнительное образование, проекты, идеи, желание помогать кому-то. Не сразу, но жизнь, если ты над этим работаешь, становится хорошей, разнообразной. Мы пытаемся нашим пациентам это объяснить. Говорим, что именно серые будни, упорядоченное существование в ритме «работа — дом — работа» приводят в конечном счете к желанию разнообразия. Часто — или к наркотикам, или к рюмке. Не уподобляться стаду, которое пьет после смены дешевую водку, а жить полноценно — вот чему научить сложнее всего.
…Дверь за нами закрывается, щелкает замок, а молодые люди, обрекшие себя на добровольное заточение в коттедже-крепости, усаживаются в круг и говорят друг другу о том, как это круто — быть здоровым и независимым. Как это здорово — просто жить.
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. db@onliner.by