25 455
21 сентября 2019 в 8:00
Автор: Александр Чернухо. Фото: Максим Малиновский

«Иногда срабатывают песни, которые я написал левой ногой во сне». Владимир Пугач про рассвет в Гималаях, потасовку с бойцом без правил и борьбу с ленью

Автор: Александр Чернухо. Фото: Максим Малиновский

Проверка на возраст: группе «J:Морс» исполняется 20 лет. Дата мощная, и по этому поводу музыканты отправляются в тур, а еще обещают выпустить новый альбом. Onliner встретился с лидером коллектива Владимиром Пугачем и поговорил с ним про неумение спланировать рабочий процесс, рассвет в Гималаях, а еще выслушал байки про дружеские попойки, потасовку с чемпионом Беларуси по боям без правил и веселую прогулку по Минску с Данилой Козловским.


«Идешь и видишь ущелья и ржавые автобусы с неудавшихся экскурсий на дне»

— Как ваши дела?

— Нормально, спасибо. А ваши?

— Мои тоже неплохо. Кажется, начинается самое подходящее время для музыки «J:Морс». У вас осенью как-то активируется творческий процесс?

— Я не люблю жару и люблю, когда прохладно, так что у меня в принципе начинают лучше функционировать все системы организма. В том числе и те, что отвечают за музыку.

— Вы поэтому не любите отдых на море?

— Я не то чтобы не люблю море. Я не люблю форму отдыха, которая с ним связана: когда куча людей лежат на песке и ничего не делают. Мне от этого скучно. А вообще, море — это хорошо.

— Последняя ваша поездка была в Будапешт.

— За пределы страны — может быть. Это точно последнее место, откуда я постил фотки.

— Какие впечатления?

— Красивейший город! По мне, так даже красивее, чем Прага. А Прагу любят все. Из того, что мне доводилось видеть и внимательно изучать в Европе, Будапешт понравился больше всего.

— Вы рассказывали, что уже пресытились европейскими достопримечательностями…

— Ну как… Просто в Будапешт я поехал по случаю и впервые попал туда в этом году, хотя город советовали мне давно. А если выбирать глобально, то мне больше нравятся всякие природные штуки, чем архитектура.

— С Норвегией и фьордами до сих пор не срослось?

— До сих пор. Я не то чтобы откладываю, но у меня редко случается нормальный отпуск. В основном это какие-то незапланированные и спонтанные штуки.

— Как обычно это происходит?

— Закончился год… А не поехать ли мне в Непал? И вместо того, чтобы за полгода купить дешевый билет, я покупаю его задорого — и лечу в Непал. У меня очень плохо с планированием, поэтому я путешествую тогда, когда в голову выстрелит.

— Это, наверное, какие-то адски дорогие билеты…

— Ну да. Вообще, я был в Непале дважды. Первый раз билеты купил накануне, а второй раз уже брал заранее, потому что понял: оно того стоит.

— Опишите эмоции: рассвет в Гималаях…

— Это, наверное, как Армстронг вышел на Луну и охренел: «Чуваки, я это вижу, а вы этого не видите, и я не знаю, как вам это описать». Чувство нереальности происходящего, конечно… Чтобы встретить рассвет в Гималаях, подниматься туда нужно в темноте. Ты идешь по каким-то тропам с камнями, впереди гид, чтобы ты никуда не свалился…

— Стремно?

— Я высоты боюсь, но, поскольку ничего в темноте не видно, было не так страшно. А когда поднялись, как раз взошло солнце и все осветило. Вот когда шли вниз, было страшновато, потому что ты уже видишь все эти пропасти, ущелья, ржавые автобусы с неудавшихся экскурсий, которые там лежат.

— Насколько сложно взрослому человеку признавать, что он боится высоты?

— Да нормально. Мне кажется, это как раз признак взрослости, когда ты осознаешь, что несовершенен. В детстве думаешь, что твой папа самый крутой, в какой-то момент начинаешь думать, что ты самый крутой. А еще позже понимаешь, что несовершенен, и учишься жить с этим в мире. И тогда наступает гармония.

— У вас не бывало такого: идете — ладошки потеют, а признаться боитесь?

— Нет, в момент, когда страшно, нет времени об этом кому-то рассказывать. У тебя даже потребности такой нет, потому что ты борешься с собственным страхом. А абстрактно признать, что я боюсь высоты и пауков…

— У вас еще и арахнофобия?

— Небольшая. Даже не боязнь, а гадливость. Мне неприятно к ним прикасаться.

— Это ваши самые большие страхи?

— Не знаю даже. На самом деле я хит-парад не составлял. Бывает, переживаю за близких — иногда даже болезненнее, чем оно того стоило. Это мои слабые места.

— Вообще, у многих творческих людей есть страх забвения.

— М-м-м… Мне кажется, это переживается.

— Каким образом?

— Я в спектакле играл на днях (речь о спектакле «Шоу присяжных заседателей», в котором Пугач играет главную роль. — Прим. Onliner), и там у меня есть такая реплика: «Больше всего на свете я боюсь, что обо мне никто не узнает». В общем-то, да. Но это болезненно, если основным твоим движущим моторчиком является честолюбие. А если сам процесс увлекает, тебе важнее не собрать статистику пришедших на концерт, а получить кайф от выступления. Ты получаешь удовольствие от того, что делаешь.

— У вас есть проблемы с честолюбием?

— Конечно. Я не знаю, проблема ли это, но это один из моторчиков, который должен быть у артиста. Если он единственный и главный, тогда это все превращается в маркетинг, потому что ты любыми способами привлекаешь к себе аудиторию вне зависимости от того, что делаешь. А мне нравится сам процесс. У меня достаточно большой коллектив, и наши концерты — это затратное мероприятие. У нас их меньше, чем могло бы быть.

«Я не всегда реагирую на советы вовремя и правильно»

— Как вообще сейчас выглядит творческий процесс в «J:Морс»?

— Это сезонный бизнес: иногда ты пашешь, иногда сеешь, иногда собираешь урожай. Сейчас мы готовимся к туру в честь 20-летия группы. Усиленно репетируем, формируем программу, исходя из того, что нам два десятка лет: вспоминаем какие-то старые песни, находим их, отряхиваем пыль, к некоторым даже придумываем новые аранжировки. В общем, делаем так, чтобы нам самим было интересно их играть. Параллельно мы готовим первый за пять лет альбом, который выйдет зимой. Поэтому пишем новые песни и придумываем, как все это будет выглядеть. Так что, кроме того, что мы ходим и записываемся, я сижу и дома и постоянно что-то пишу, рисую в GarageBand какие-то демки. А последние две недели еще и спектакль репетировали.

— Свободного времени много остается?

— Поскольку я не хожу на работу, у меня нет жесткого графика. Иногда я от этого страдаю, потому что очень сложно себя контролировать: работать дома тяжело. Времени свободного, наверное, даже больше, чем следовало бы иметь.

— У вас проблемы с планированием?

— Да, и это, мне кажется, моя основная бизнес-проблема. Это как с отпуском — работу мне тем более сложно спланировать.

— Это доставляет много неудобств по жизни?

— Мне 43. Я научился с ними жить и пока не помер. Надо, конечно, совершенствоваться, и я даже какие-то выводы начинаю делать: мол, ты уже взрослый парень, давай-ка будем что-то планировать. Вот придумали летнюю песню — нет чтобы на нее клип летом снять, так мы его только в сентябре запускаем, потому что просто не планировали. Есть команда, которая мне говорит, как нужно, но я не всегда реагирую на советы вовремя и правильно.

— Вы тиран в творческом процессе?

— Не думаю. Я очень люблю коллективное творчество. Когда мне что-то предлагают и подкидывают идеи (а это происходит нечасто), я цепляюсь за них и стараюсь стимулировать, потому что всегда получается интереснее и объемнее, когда это результат творческих усилий нескольких людей.

— Какой процент идей вы отбраковываете?

— Я не знаю. Это статистика, которую я никогда не вел. Скажем, половину.

— Бывают по этому поводу какие-то обиды?

— Нет, это не обиды. Бывает, что ты сживаешься с какой-то творческой идеей, а потом выясняется, что она никому не нравится. Так бывает, и это нормально. Подчеркиваю: мне 43, и я с этим смирился — иногда то, что тебе кажется идеальным, на самом деле неидеально. И мир, на который у тебя объективная точка зрения, ни хрена не объективен. Поэтому я в таких случаях я ставлю идею на stand by и жду, пока сам на нее начну смотреть со стороны.

А есть идеи, которые идут ровно. Есть песни из нового альбома, для которых ребята придумывают сами чуть ли не вокальные линии. Прикольно.

— Как это выглядит в стандарте? Вы сидите дома, придумываете песню и приносите ее на репетицию?

— Это план А. План Б — это когда кто-нибудь из моих парней пишет: «Смотри, что я придумал!» И присылает.

— Это часто бывает?

— Да, мои коллеги и друзья периодически придумывают какие-то интересные музыкальные идеи, из которых потом получаются песни.

— Новый альбом… Насколько вы уверены в материале, который выйдет зимой?

— С годами внутренний фильтр становится очень жестким. Это ни фига не хорошо, потому что энергия заблуждения, про которую писал Толстой, — это самое то. Когда ты не понимаешь, что это хреново, но в итоге оно выстреливает. А когда ты точно знаешь, что хорошо, а что плохо, начинаешь очень много всего отбраковывать. В результате получаешь материал, в котором точно уверен, но который совершенно необязательно будет лучше, чем если бы ты к этому относился проще.

— То есть нельзя стать в сторонку и занять позицию простого слушателя?

— Можно, я так и пытаюсь делать. Но в таких случаях альбомы пишутся раз в пять лет. Внутренний фильтр работает медленно: ты что-то придумываешь, бросаешь, потом через два месяца слушаешь и понимаешь, что, пожалуй, был прав, когда это придумывал.

— Часто вы даете слушать еще не опубликованный материал кому-то со стороны?

— Не люблю это делать и даю в основном музыкантам — людям, которые понимают, что такое полуработа. Неподготовленный слушатель этого не понимает и спрашивает: «А чего так странно звучит?»

— Часто слышите критику в ответ?

— Да, есть референтная группа людей, которым я доверяю, и они мне сообщают: «Чувак, это странно. А вот это как-то неожиданно. А вот тут зачем вот так?» Это нормально, это процесс производства музыки. Делаешь демо, запускаешь его в референтную группу, а потом принимаешь решение.

— С критикой уже готового материала все так же просто?

— Это эволюционный процесс. Раньше я очень болезненно реагировал на критику. Мол, чуваки, как вы этого не понимаете и не чувствуете? А сейчас я понимаю, что даже песни, которые я написал левой ногой во сне, получают больше одобрительных отзывов, чем те, в которые вложил душу. Это лотерея, и я уже не понимаю, как это работает. Как только ты выпускаешь песню и перестаешь над ней работать, от тебя уже ничего не зависит, поэтому я очень спокойно к этому отношусь в последнее время: точно понимаю, что музыка, которую я делаю, кому-то нравится, а кому-то нет. У кого-то есть желание сходить на концерт, а у кого-то — написать критический отзыв. В мире современного интернета надо хорошенько поискать полезный критический отзыв — в основном это какие-то шуточки-прибауточки, которые не очень ценны для самоанализа.

«Мне очень сложно заниматься тем, что не торкает»

— У вас было полтора года информационного детокса, когда вы пользовались кнопочным телефоном. Сейчас с интернетом примирились?

— Да, мне одна известная компания подарила смартфон.

— Похоже на сделку с дьяволом.

— Почти, да. У нас был проект, в рамках которого мы снимали клип на мобильный телефон. Телефон в итоге остался у меня. А до этого я полтора года ходил с Nokia за $20. Не то чтобы я и сейчас активный пользователь: у меня есть какие-то соцсети, но я в основном фотографирую и выкладываю пейзажи.

— Не чувствовали себя ретроградом, когда пользовались кнопочным телефоном?

— Ну нет. Это же не выглядело так, будто все уже в XXI веке, а я еще XX доживаю. У меня до этого был период, когда я ходил со смартфоном, — были аккаунты во всех соцсетях. Просто потом случился вот этот детокс — реабилитация после перенасыщения интернетом.

Я уверенный интернет-пользователь. Не фанат, не гик, но знаю, как пользоваться мессенджерами, как создавать файлы с совместным доступом. Не люблю Facebook, мне он не нужен. Очень люблю Instagram, потому что нравятся фотки. У меня где-то должен быть аккаунт во «ВКонтакте», но я не помню пароль.

— Чем вас не устраивает Facebook?

— Большим количеством людей, которые высказывают свое мнение. Я считаю, что людей, мнение которых интересно, меньше, чем людей, являющихся пользователями Facebook. Так же после появления Instagram каждый стал фотографом. А в Facebook каждый — писатель или журналист. Писать красивые и глубокие интересные тексты — это профессия и талант. А когда все это делают, начинает раздражать. У меня есть там аккаунт, но я им практически не пользуюсь, потому что не получаю из этой социальной сети полезной информации. У меня есть подборка новостных сайтов в предложке Google, и я каждый день читаю сводку.

— Как вы вообще поняли, что у вас перенасыщение интернетом?

— До этого информационного детокса я случайно разбил смартфон и попросил у приятеля телефон на замену, пока не куплю новый. Походил с ним три дня и понял, что стало очень хорошо и спокойно жить. Медлил с покупкой нового смартфона и в итоге проходил с кнопочным полтора года. Случайно попробовал, и мне понравилось. Если бы мне не подарили новый телефон, я бы так еще дольше проходил.

— Новый сингл «J:Морс» — это попытка освежить звучание группы?

— Я про это боюсь разговаривать, потому что выглядит смешно, когда артист заявляет: «Наш новый альбом будет сильно отличаться от всех предыдущих, мы нашли новый звук, новую концепцию».

— Давайте честно.

— Я в меньшей степени пытаюсь навязывать свое видение и даю раскрываться другим участникам процесса. Мне кажется, что это видно. Возможно, я ошибаюсь. Выйдет альбом — посмотрим.

— Насколько я знаю, вы платили за аранжировку для сингла «Нравится».

— Если мы не делаем аранжировку сами, то нанимаем саунд-продюсера и платим ему за работу — так делают группы во всем мире. На самом деле мы делаем на репетиционной точке живую версию, потом даем саунд-продюсеру, он перерабатывает материал и показывает нам, мы его переделываем, а после происходит финализация.

— Вам понравился результат?

— Пожалуй, да. Совпадение того, что у тебя в башке, и того, что получилось в итоге, бывает разным. Иногда 30%, иногда 80. Если 80 — вообще зашибись. В данном случае — 75.

Какой был отклик на эту песню, я не знаю. Моя референтная группа сказала, что песня прикольная и веселая. На концертах мы ее играем месяца два, и реакция на нее хорошая.

— Если я не ошибаюсь, паузы в пять лет между альбомами у вас еще не было.

— Была. В 2010 году вышел альбом «Электричество», а в 2015-м — «Воздух».

— То есть можно сказать, что за последние 10 лет группа значительно замедлилась. Есть какие-то причины?

— Вот этот внутренний фильтр и пресыщенность, потому что ощущение новизны пропадает, когда делаешь одно и то же из года в год, знаешь алгоритм, помнишь эмоции, которые получаешь на каждом этапе. А мне очень сложно заниматься тем, что не торкает, поэтому приходится ждать.

— Из-за этого ожидания «J:Морс» чего-то недополучает?

— Конечно! Группа пропадает из медиапространства, а это очень важно в современном мире. Но если ты будешь делать альбом за альбомом, это превратится в чистый маркетинг. Я бы, наверное, на спор сделал бы за пять лет пять альбомов. Вот если бы мне кто-то сказал: «Чувак, если сделаешь, мы тебе заплатим вот такую сумму». Это был бы челлендж, меня бы это бодрило. А мне такого никто не предлагал.

— Челлендж или выгодный контракт?

— И то, и другое. Когда на спор, это интересно, тебя это подстегивает. Меня ничего не подстегивало, поэтому приходилось ждать, пока естественным путем со мной произойдет.

— У вас же был контракт с московским продюсером. Как это вообще случилось?

— У нас даже два раза был контракт. Но обстоятельства, клянусь, не помню. Сначала — с московской конторой, а потом — с конкретным человеком, Табризом Шахиди, который занимался Мацуевым, а сейчас директор Владимира Соловьева. Эти контракты ни к чему не привели. Смысл был в том, что в нас вкладывают деньги, а мы что-то делаем. Но на каком-то этапе в нас никто ничего не вкладывал, и мы просто не стали ждать. Как только я чувствую, что лежу где-то на полке, я тут же пытаюсь оттуда спрыгнуть. Так что мы сами расторгли контракт.

— Мне кажется, для юриста это не составляет труда.

— Да в этом и проблема. Не был бы я юристом, лежал бы и пылился на какой-нибудь полке, и вдруг бы чего-нибудь там и вложили бы в нас через два-три года. Но не сложилось.

«Рома Орлов — человек-ежик»

— Из-за чего из группы ушел Роман Орлов? Я слышал много версий, но хотелось бы что-то максимально приближенное к правде.

— Я думаю, что если собрать все версии воедино, то получится правда. Не бывает же одной причины — всегда есть сумма накопившихся источников дискомфорта. По большому счету все случилось, потому что Роман очень любил быть продюсером. Он вообще один из самых талантливых в моей жизни сонграйтеров, но при этом ему больше всего нравилось заниматься именно продюсированием. А я никогда не видел, что это его сильная сторона. Ему это тоже не нравилось, и периодически это порождало какие-то конфликты, ни один из которых не был причиной нашего разрыва. Просто в какой-то момент случился накопительный эффект: где-то что-то кто-то кому-то не то сказал по какому-то мелкому поводу. Роман собрал нас с директором группы Русланом и сообщил, что с этого момента нас покидает. Хотя в интервью периодически говорил, что мы его выгнали. Но, по-моему, уже перестал это делать.

— Перестал. Но в последнем интервью сказал, что у «J:Морс» уже 12 лет работают только старые песни.

— Не знаю, ему виднее. Он уже вне процесса, а я изнутри все вижу, и мне так не кажется. Он человек, который в музыке разбирается, тонко чувствует мир и, возможно, следит за мной — наверное, ему так кажется. Но если брать наши концертные сет-листы, ситуация выглядит иначе.

— Как вы думаете, это была попытка подколоть?

— Надо Рому знать. Он человек-ежик, даже когда настроен доброжелательно. У него просто манера общения такая — он постоянно подкалывает. Я был вхож в его дом и знаком с его мамой и отцом — писателем Владимиром Орловым. Вот он такой же подкольщик, как его папа. Люди, которые растут в такой среде, не могут иначе.

— На вас сильно давил авторитет Орлова, когда вы работали вместе? Сын известного писателя, талантливый гитарист и композитор…

— Как сын писателя — нет. Но он действительно талантливый гитарист и композитор, и я всегда об этом говорил. Причем он самобытный гитарист, который использовал достаточно нестандартные ходы.

— Универсальный человек в группе, да?

— Да, в свое время он предложил очень много музыкальных идей. Например, во вступлении песни «Мое солнце» Рома придумал гитарную «вертушку», и мы до сих пор играем эту композицию — наверное, ее он и имел в виду в этом интервью.

— Вам сейчас не хватает в группе такого человека?

— К сожалению, да. Так получилось, что почти все нынешние музыканты группы — это люди, которые пришли в уже известный коллектив.

— 20 лет группе, юбилейный тур. Почему Prime Hall, а не Дворец спорта? По этому поводу есть какие-то сожаления?

— Нет, сожалений нет. Это предмет очень длительных размышлений и споров. Я не люблю Дворец спорта, потому что он очень холодный и неприветливый. Наверное, если бы не было Prime Hall, мы бы играли там, но я очень люблю Prime Hall — он мне нравится на уровне ощущений. Так что если мы соберем много публики, то сделаем там второй концерт подряд. Какая разница?

Мы делали Дворец спорта в 2010 году, когда у нас вышел альбом «Электричество». Собрали эту площадку в начале и в конце тура — в этом смысле гештальт закрыт. А выступать в зале, который не нравится… Я в последнее время стараюсь максимально получать удовольствие от того, что делаю. Мне нравится играть в Prime Hall: там экран, там тепло, там удобные гримерки, там хорошее освещение, там нужно меньше тр***ться со звуком. К сожалению, если бы были такие залы, но побольше вместимостью…

— Falcon Club.

— Там нет своего аппарата, поэтому получается гораздо дороже, чем в Prime Hall. Я там был на паре концертов, и мне не очень понравилось. Плюс нет столиков, а на наши концерты ходит и молодежь, которой нужен танцпол, и люди постарше, которые хотят посидеть. Мне это нравится, потому что в итоге они все в какой-то момент встают из-за столов и идут на танцпол, и получается очень приятное зрелище.

— Насколько это отличается от того, что обычно происходит в глубинке? Я слышал, что недавно вы отыграли крутой концерт в Ивацевичах.

— Классный был концерт! В Ивацевичах я никогда в жизни не был, хотя родился и вырос в Пинске. И вот мы приезжаем с группой, приходит целая площадь людей, где-то вдалеке стоит ко мне боком памятник Ленину, мы играем и получаем удовольствие от энергии.

Чем отличаются концерты в глубинке? Всем. Инфраструктурой, публикой. В больших городах ты чаще сталкиваешься с хорошим оборудованием и сервисом, с подготовленной публикой, которую сложнее раскачать и удивить. В маленьких городах люди открытые, но при этом чаще всего скованные. Чтобы их раскачать, нужно прикладывать усилия. Но там всегда приятно, потому что там ты явление и стараешься сделать так, чтобы удивить.

— Полесье — это вообще отдельный мир.

— Я когда-то придумал, что это белорусские баски.

— Вы сейчас часто бываете в родном Пинске?

— К сожалению, нет. Этим летом был там два раза, а вообще, за год получается приехать три-четыре раза.

— Город сильно изменился с тех пор, как вы оттуда уехали?

— Он даже за последние лет пять сильно изменился. Во-первых, в Пинске есть университет, поэтому здесь стало много молодежи. Соответственно, подтягивается инфраструктура, которая нужна молодежи, — это, наверное, единственный в Беларуси райцентр с таким количеством качественных барчиков, кафешек. Пешеходка, кальянная… Вот этот бум сервиса, который в Минске начался лет пять-шесть назад, сейчас происходит и в Пинске, и мне это очень нравится. Вдобавок Пинск — объективно красивый город, потому что там большое количество памятников архитектуры. В какой-то момент здесь перестарались и причесали город к «Дожинкам», а после «Дожинок» всегда все выглядит выхолощенным. Но, по-моему, сейчас этот напускной лоск потихонечку рассеивается и превращается в живой организм. Ты идешь по Пинску вдоль набережной, а там сидят ребята с гитарами с комбиками и сандалят музыку — такого в маленьких городах Беларуси я больше нигде не видел.

— Вам, полешуку, было сложно адаптироваться в Минске после родного Пинска?

— Мне было 17, я приехал поступать в университет из глубинки. Думаю, все ребята в таком возрасте и в таких обстоятельствах чувствуют себя примерно одинаково — слегка растерянными, напуганными и пытающимися выглядеть чуть увереннее, чем есть на самом деле. Но я быстро освоился. Я жил в общежитии с другом Андреем из Пинска. Мы не были знакомы, но поступили в один универ, и нас поселили в одну комнату. У нас была такая маленькая полесская диаспора.

Для меня было открытием, что белорусская культура — это не продукт радио и телевидения. Дело в том, что в регионе, откуда я родом, никто не говорит на белорусском языке — там есть диалекты, которые в отдельных деревнях даже ближе к украинскому. Если послушать «Спадчыну загінуўшых вёсак» Ивана Кирчука, то песни моего региона по диалекту больше похожи на украинские. Я в этом рос и думал, что белорусский язык на телевидении и радио. А потом познакомился с Ромой Орловым, он меня свозил в центральную Беларусь к своим дедам, и я услышал живой язык — для меня это было открытие.

— У вас примерно в этом же возрасте состоялось и знакомство с белорусской музыкальной тусовкой.

— У меня с музыкой любовь с 13 лет. В школе был ансамбль, играл на бас-гитаре на свадьбах. А уже в Минске пошел в клуб на Тракторном заводе на трибьют Deep Purple и там впервые увидел Рому Орлова — он тогда выглядел как Брайан Мэй с огромной копной-одуванчиком из волос. Я очень впечатлился, хотя познакомились мы с ним лишь спустя несколько лет. А потом мы с моим однокурсником Артемом Ледовским придумали себе хобби и стали что-то записывать. Сделали какую-то пластинку на компьютере, я к ней нарисовал обложку в Photoshop.

— Компьютер и Photoshop в 1997 году? Звучит футуристично.

— Тогда уже были все эти блага цивилизации. Дело в том, что я с 1994 года работал по специальности, и компьютер всегда был у меня в свободном доступе. Процессоры менялись регулярно, а еще всегда был свежий «ломаный» Windows и Photoshop. Мне тогда было интересно рисовать, и я освоил программу.

Мы записали пластинку, а Рома Орлов помог нам записать уже следующий альбом — «Ассорти». Так случился старт «J:Морс». Потом Артем перестал этим заниматься, потому что для него музыка была лишь хобби. А меня торкнуло, и мы с Ромой продолжили вместе до 2008 года.

— Молодого парня должна была очень сильно впечатлить вся эта музыкальная движуха.

— Да, конечно! Я был под впечатлением от образа мысли, образа жизни музыкантов, формы проведения досуга, сленга, эстетики, манер. Я попал немножко в другой мир, и мне это понравилось. Примерно тогда я впервые увидел Лявона Вольского вживую. И это было круто, потому что еще в школе мы слушали «Мрою», а тут приехал — передо мной настоящий Вольский!

— Кажется, тогда рок-герои действительно были героями.

— Мне кажется, что рок-геройство — это социальное явление. Это всегда связано с каким-то историческим периодом. Да, в Беларуси в девяностые годы было полное ощущение смены парадигмы, ощущение свободы после развала «совка». И это не могло не влиять на людей, которым тогда было по 20—25 лет. Они пели об этом, потому что их это торкало. Это было честно, искренне, в этом не было маркетинга, а такие вещи всегда подкупают.

«Меня разносит от бухла»

— Окружение жены повлияло на ваше решение остаться в тусовке и сделать выбор в пользу музыки?

— Я бы так не сказал. Я уже ездил на концерты с гитарой, играл корпоративы, но при этом ходил в галстуке в офис. В какой-то момент это стало вызывать какой-то когнитивный диссонанс — я чувствовал себя странно и в 2006 году принял решение и продал свою фирму. Тогда я был уже женатым человеком и, если бы увидел испуг жены, призадумался бы. Но я этого испуга не увидел.

— Она вас поддержала?

— У нас не было конкретного разговора. Но она меня не отговаривала. Я бы обязательно прислушался к ее мнению, если бы она попыталась меня остановить. Поэтому мы стали импровизировать в этом направлении.

Да, у Лены очень творческая семья, и это тоже очень сильно повлияло на меня. Новое окружение — художники, режиссеры, актеры — мне было безумно интересно и ново. Настолько интересно, что я впитывал все как губка.

— Что повлияло на ваше расставание?

— Я думаю, время.

— Вы сейчас хорошо общаетесь?

— Прекрасно. Как друзья.

— У вас не было после расставания творческого кризиса?

— А фиг его знает. Они случаются периодически… Скорее всего, был. Теория о том, что поэт страдает, и у него все получается — это полная херня. Как-то не так это работает.

— Если смотреть со стороны, заметны вот эти эмоциональные ямы Пугача. То он худеет на 33 килограмма, то ставит на паузу «J:Морс» и начинает проект «Нафта», то в принципе ставит на паузу все.

— «Нафта» никак не связана с Леной, потому что это было до нашего расставания. Просто мне хотелось попробовать поиграть риффы и музыку с другими музыкантами. Я попробовал, понял, что где-то это не мое, и закрыл гештальт. Спасибо всем, кто в этом поучаствовал.

А худение… Мне просто интересно что-то новое пробовать. В первый раз я похудел на 30 килограммов чуть ли не за пять месяцев — подорвал себе иммунитет, серьезно заболел обычной ангиной. Прям совсем мне было плохо.

— После этого бросили эксперименты?

— У меня склонность к лишнему весу, и я все время должен что-то с этим делать, но с тех пор я без фанатизма стал к этому относиться, спокойнее.

— Как вы сейчас с этим справляетесь?

— Нужно относиться к этому не как к проекту, а как к образу жизни. Нужно сформировать конкретные привычки и отказаться от других привычек.

— От каких, например?

— Меня, например, разносит от бухла. Я уже года два не пью крепкое спиртное. Раньше очень любил ром, но набирал от него вес, а еще от него у меня была бессонница. Я безумно долго мучился — не мог спать до пяти утра, просыпал на какие-то важные встречи, и это продолжалось около года. Где-то через три недели после отказа от крепкого спиртного я восстановил сон. Никакой связи не вижу, никакие врачи мне ничего не объясняют, но это факт. Вот я и пью белое вино уже два года, и мне хорошо.

— Не скучаете по крепкому?

— Ни разу. Я к этому моменту, видимо, уже выпил все, что должен был.

— У вас случались алкогольные истории?

— Пожалуй, два раза в жизни. Это было давно, потому что еще работал ресторан «Испанский куток» — это маркер определенного периода столичной публичной жизни. Тогда в Минске было полтора ресторана, из которых половина была хорошая — вот этой хорошей половиной и был «Испанский куток». Один мой приятель выиграл спор на $1000 о том, что не будет пить полгода. Мы такому случаю поехали пропивать эту тысячу в «Испанский куток». Я выпил очень много клюквенной водки и с тех пор ее ненавижу. Мне было очень плохо, я не вставал почти сутки, даже не пошел на работу. Кстати, приятель, который проставлялся, был еще и моим шефом: я работал у него юристом.

Второй раз был, когда я учился в Гамбурге. Мой приятель из Лунинца, с которым я там познакомился, жил в общежитии блочного типа, а еще в его блоке жили болгары — наши общие друзья. Мы пошли в магазин «Самовар», купили там пельмени задорого, московскую водку, немецкую сметану и стали ностальгировать. Пришли болгары и принесли ракию, которую им из Софии передали родители. Но забыли сказать, что ракия домашняя и 70-градусная. А мы уже почти выпили бутылку водки и начали эту ракию… Помню, что мы ходили по общежитию, по каким-то дискотекам, сидели в комнате у девчонок из Эквадора, у меня была гитара, и я пытался им что-то играть и петь.

Проснулся на следующий день у своего приятеля в комнате и не мог встать весь день. Думал, что выплюну желудок. Что мы там пили? Как мы этой ракией отравились? Не помню, но было тяжело. А когда я все же смог выйти в коридор, меня там узнали эти девчонки из Эквадора. Говорят: «О, так ты по-немецки разговариваешь!»

«Идем мы с Козловским по Минску, а навстречу ливанцы…»

— Вы планировали остаться в Гамбурге. Что пошло не так?

— Я поехал туда учиться с прицелом найти работу и жить. А потом приехал сюда менять паспорт и решил не возвращаться.

— Гамбург — веселый портовый город. Ночная жизнь, улицы красных фонарей…

— Мне была интересна тогда не ночная жизнь. Я хотел тусоваться со сверстниками, а немцы — ходячий алгоритм. Сидишь, разговариваешь с человеком, а он тебе по полочкам: «Сейчас я окончу университет, потом у меня будет практика, потом получу кредит и буду строить дом, работать вот в этой фирме…» Как-то скучновато мне стало.

— Не фантазировали, как сложилась бы жизнь, если бы вы остались в Германии?

— Нет, мне как-то в голову это не приходило. Я поучился, получил опыт. Пожить за границей полезно, чтобы рассуждать, хорошо ли жить у нас в стране. А мне больше не надо было, мне хватило.

— Вы вообще часто рефлексируете?

— Да, я такой.

— Можете назвать три своих главных порока?

— Лень, эгоизм и прокрастинация.

— Вы можете назвать себя агрессивным?

— Нет. Я скорее вспыльчивый. Если меня достать, я могу взорваться, но это не обычное мое состояние.

— А как получилось, что вы подрались в Минске в компании Данилы Козловского с ливанцами?

— Моя жена тогда работала на сериале, в котором снимался Козловский еще до всех этих своих достижений — просто молодой российский актер. После смены я забрал жену, и мы гуляли по городу с Данилой и еще одной российской актрисой, Алиной Сергеевой. Мы выпили на каком-то мероприятии и после этого пошли пешком. Навстречу ливанцы. Мы выпившие, они выпившие. Стали с ними дружелюбно разговаривать, но в какой-то момент я понял, что они пытаются нас провоцировать: говорят что-то такое, что, по их мнению, должно нас обидеть. Я почему-то начал на это вестись и заговорил с ними на их языке. Дошло до того, что мы стали толкаться. Потом девочки среагировали на это бурно, и мы решили не шуметь. До кулаков дело не дошло.

— Крепкие были ребята?

— Как мы, наверное. Данила спокойнее к этому отнесся — в основном толкался я. Но если бы дело дошло до драки, не знаю, как бы сложилось. А ливанцы сказали: «Вы с девочками, поэтому мы вас пожалеем». И ушли. Потом мы пошли на Остров слез, я порвал себе штаны, когда перелазил через забор, после отправились в ресторан на ранний завтрак в шесть утра и разошлись по домам. Странный был денек…

— Вы вообще часто дрались?

— Нет. Я не находился в местах, где драки обычно случаются: не ходил в детстве на дискотеки, хотя вырос в городе, который тогда по уровню преступности был на третьем месте в стране — на набережной убивали за то, что не дашь сигарету.

Последний раз драка случилась прямо на концерте лет пять назад: мне порвали куртку. Это был какой-то корпоратив, на котором не было служебного входа, поэтому нас вели через зал, где были выпившие гости. Мы накинули на головы капюшоны, чтобы нас не узнали, впереди шел охранник. Когда выходили из зала в коридор, навстречу шел какой-то мужик — у меня была плохая видимость из-за капюшона, и я в него врезался, а мужик отреагировал очень жестко. Мы с ним начали «танцевать», и в итоге он мне порвал куртку. Оказалось, что он какой-то чемпион Беларуси по боям без правил…

— То есть все могло быть серьезнее?

— Камеры показали, что я первый его ударил. Мы столкнулись, я не понял, что происходит, и просто двинул локтем. Но куртку он мне порвал, дорогую. Однако акцент на этом делать не хотелось. Сначала было возмущение, но потом мне показали, что я фактически первый начал. У меня такого не было ни до, ни после.

— Вы долгое время держали в тайне происхождение своего шрама. Скажите честно, много легенд про него придумали?

— Постоянно придумывал. Особенно в личном общении веселился, журналистам небылицы рассказывал. Но я давно уже эту тайну раскрыл. В трехлетнем возрасте пролетел через стеклянную дверь.

— Крови много было?

— Я не помню. Но мне сказали, что до виска оставалось совсем чуть-чуть. Вот это неприятно. Я был похож на старый футбольный мячик со шнуровкой.

— Вы сейчас часто гуляете в одиночестве.

— Каждый день практически.

— Есть какие-то вещи, которые вас сейчас беспокоят?

— Здоровье родителей. Часто думаю про дочку. Про то, что дальше будет со мной.

— Какие мысли вас посещают, когда думаете про будущее?

— Мне сложно прогнозировать будущее из-за рода деятельности: мой успех и неуспех зависят от моего личного участия. Я могу петь — я пою. А что будет, если я не смогу петь? Я просто об этом не думаю.

— Не думаете, потому что страшно?

— Нет. Просто это мысли из разряда «А вдруг на нас упадет метеорит?». Зачем на это тратить время? У меня нет леденящего ужаса от неизвестности. Отсутствие плана на будущее меня не тяготит.

— Каково это — быть музыкантом в Беларуси?

— Это скорее «вопреки», чем «благодаря». Маленький рынок, небольшие заработки и не очень большая конкуренция — мало кому приходит в голову этим серьезно заниматься профессионально.

Выбор покупателей
полочная, 3-полосная, общая мощность 70 Вт, чувствительность 90 дБ
полочная, 2-полосная, общая мощность 120 Вт, чувствительность 89 дБ
напольная, 3-полосная, общая мощность 150 Вт, чувствительность 90 дБ

Библиотека Onliner: лучшие материалы и циклы статей

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by