«Макс Корж и Тима Белорусских мне категорически не понравились»

— Есть у вас какие-то обязательные пункты, когда бываете в Минске?

— Дело в том, что этот город в моей жизни играет особую роль, потому что моя жена, Вера Альбертовна Марченкова, уроженка Минска, а двое моих детей — граждане Республики Беларусь. Здесь, в районе Тракторного завода, живет их бабушка — к сожалению, единственная, кто остался из старшего поколения. Вера сюда вообще приезжает каждый год, а иногда и дважды. Я приезжаю чуть реже, но в среднем раз в два-три года в Минске обязательно бываю — то есть до сих пор обязательным пунктом моего пребывания в Минске был визит к бабушке. В этот раз приезд происходит в стиле суперблиц, и бабушку навестить я не успею, о чем сожалею. А сама она дама уже пожилая, чтобы ходить на всякие творческие вечера в богатых гостиницах.

— У вас вообще хорошие отношения с тещей?

— Да, у нас хорошие отношения. Если бы мы жили ближе друг к другу, бог его знает, какими бы они были. Но поскольку живем мы на дипломатичном расстоянии, видимся не слишком часто, отношения прекрасные. Никто друг другу на нервы не действует.

— У вас есть в Минске приятели и товарищи из музыкальной тусовки, с которыми всегда приятно здесь встречаться?

— Я боюсь, что нет. У меня был один минский друг-приятель из музыкальной тусовки, но его, к сожалению, убили, причем уже довольно давно, лет двадцать назад. Это Вася Шугалей, группа «Ы.Ы.Ы.». С Васей мы дружили, и он был очень интересен мне как музыкант и радовал меня своим творчеством. Боюсь, что после Васи это место осталось незаполненным. Вот в Киеве у меня по-прежнему есть старые музыкальные друзья — Олег Скрипка из «Воплей Видоплясова», Вася Гойденко — «Коллежский асессор»… В Америке постоянно встречаюсь с Женей Гудзем из Gogol Bordello, а вот с белорусскими музыкантами у меня отношения, пожалуй, не сложились.

— В этот раз вы приехали обсудить именно современную белорусскую популярную музыку, хотя раньше несколько раз подчеркивали, что практически не знакомы с ней. Успели изучить предмет разговора?

— Организаторы моего творческого вечера дали мне спецзадание, и я им честно сказал, что, кроме Михалка, в общем-то, никого не знаю и ни за кем в последнее время не следил, поэтому попросил снабдить меня материалами. Надо сказать, что с заданием они справились, и в последние дни я слушал только белорусскую популярную музыку.

— Знаете, для человека, который постоянно работает с белорусским контекстом, иногда это превращается в испытание. Какие эмоции этот процесс вызвал у вас?

— Мне было все интересно и все любопытно. Сразу скажу, что значительная часть той музыки, которую мне пришлось слушать, не имеет ни малейшего отношения к моим собственным вкусам и пристрастиям… То есть я впервые в жизни услышал записи популярных в России артистов белорусского происхождения — Макса Коржа и Тимы Белорусских. И то, и другое мне категорически не понравилось. С другой стороны, я отношусь к этому достаточно спокойно: это артисты, которые делают ставку на определенную аудиторию и преуспевают в своих отношениях с ней — продают большие залы, имеют огромное количество просмотров на YouTube. У меня нет негодования по этому поводу: те времена, когда в условные восьмидесятые годы была битва между благородным подпольным русским роком и подлой советско-коммунистической эстрадой, давно прошли. Никакого ледового побоища больше не наблюдается. У каждого своя ниша: у кого-то побольше, у кого-то поменьше, у кого-то совсем крошечная. Так что пусть Тима Белорусских и Макс Корж резвятся в своей нише. Другое дело, что меня это абсолютно не трогает.

Кстати, среди тех белорусских артистов, которые имеют массовый успех, кое-кто мне понравился. Я бы сказал, позабавил и развлек… Это то ли артист, то ли целая группа под названием ЛСП. Это тоже подростковый рэп, но, в отличие от приторного Коржа и мегаприторного Белорусских, это весело, это остроумно, это по-хулигански. На мой взгляд, легкий перебор с матом, но это уже во мне говорит человек старой школы. ЛСП мне понравились: искреннюю, неглупую, хотя и весьма незамысловатую молодежную музыку я представляю себе примерно такой.

Разумеется, было некоторое количество записей, которые мне просто понравились и которые я считаю интересными и качественными в творческом отношении. Это не только этнотрио «Троіца», которое я знаю достаточно давно и которое очень уважаю и, можно сказать, даже люблю. Это могучий коллектив. Мне понравились совершенно новые для меня имена. В частности, девушка по имени Palina — такая белорусская фолктроника: по лирике и подаче это ближе к авторской песне, а по саунду — что-то новомодное. Вторая интересная девушка выступает под псевдонимом Mustelide: она не так интересна с точки зрения поэзии, но это современная музыка с актуальной подачей. Еще хочу отметить группу Shuma… А из тех, кого я знал раньше, мне понравилась группа Ильи Черепко-Самохвалова «Петля пристрастия», их новый альбом «Гул». На мой взгляд, «Петля пристрастия» — это одна из лучших на данный момент русскоязычных постпанковых групп. Хороший коллектив, сильная лирика, броские энергичные песни… На более обширном поле русского рока «Петля пристрастия» вполне может считаться одной из лучших групп.

— Последнее ваше скрупулезное знакомство с белорусской музыкой состоялось лет десять назад, когда вы участвовали в качестве иностранного эксперта в проекте Experty.by… Тогда вы отмечали коллектив Port Mone, «Красные звезды»… Если сравнивать белорусскую музыку десятилетней давности и нынешнюю, что изменилось с тех пор?

— Хороший вопрос, на которой я, боюсь, не смогу дать ответ. Группа Port Mone мне тогда действительно очень понравилась, но после этого я слышал у нее еще несколько записей, которые мне понравились меньше. Как мне показалось, Port Mone унесло куда-то в сторону академической и камерной музыки, как-то они стали скучнее и зануднее, я бы сказал. В общем, меня не очень впечатлили их более актуальные достижения. Со стороны «Красных звезд» до меня вообще не доходило никаких сигналов. Это была очень бодрая и даже пассионарная панк-группа с хорошими текстами, исключительно отважной подачей, но что с ними стало потом, я не знаю и вообще не представляю, живы они или нет.

— Не живы. «Красные звезды» превратились в «Черную ленточку».

— Очень жаль.

— Примерно в это же время вы вручали премию «Степной волк» белорусскому продюсеру Александру Богданову.

— Это была не моя инициатива, и я даже не знал, что есть такой человек. В «Степном волке» все у нас было по-честному, хотя почему-то иногда пишут, что это была премия Артемия Троицкого, и можно подумать, что это я, исходя из собственных симпатий-антипатий, давал эту премию. Но Александр Богданов стал лауреатом премии, потому что за него проголосовало больше всего экспертов.

— Решающее слово было за вами — председателем жюри.

— Решающее слово всегда бывало за мной в том случае, если возникали спорные ситуации. Скажем, если два или три номинанта собирали одинаковое количество голосов — вот тут я позволял себе сказать свое слово. Но с Богдановым такой истории не было — я, по крайней мере, этого не помню просто по той причине, что я вообще не был знаком с этим парнем.

— Речь про ту музыку, которую Богданов тогда привозил в Россию и которая вызывала восторги в московской тусовке… «Кассиопея», «Петля пристрастия», Shuma, Port Mone — волна новой белорусской музыки с собственным лицом. Есть ли это собственное лицо, яркая харизма у нынешней белорусской музыки?

— Думаю, я недостаточно хорошо осведомлен, чтобы давать ответ на этот вопрос. Дело в том, что слышать мало, нужно еще и видеть, а вдобавок нюхать и осязать — быть внутри тусовки, знать этих людей лично, слушать какие-то разговоры… У меня ничего этого нет, и я могу основываться только на одномерном слушательском опыте, далеко не универсальном. Я бы сказал, что своеобразных музыкантов в Беларуси не много, ведь послушал я не только тех, кого упомянул. Я слушал какие-то ваши группы в стиле форматированного русского рока, который я ненавижу. Группы вроде «Дай дарогу!»… Вот им прямая дорога на «Наше радио». Я не такой большой босс, чтобы отказывать им в праве называться роком, но такая музыка мне совершенно не интересна. Я послушал более симпатичные, но тоже не сильно вдохновившие меня группы экспортного плана типа Super Besse… Это коллектив более актуального звучания, нежели «Дай дарогу!», но если те ориентируются на «Наше радио», то Super Besse — на какой-то усредненный и давно наскучивший мне западный инди-рок. Была еще группа Molchat Doma — это такой восьмидесятнический синти-поп с мрачным вокалом. Таких групп, помню, у нас в Московской рок-лаборатории в конце восьмидесятых было штук десять, начиная с «Ночного проспекта» и заканчивая давно забытыми «новыми романтиками», которые пели мрачными замогильными голосами под компьютерный ритм. Мне это не интересно.

Еще, кстати, была симпатичная группа, которая напомнила мне ранних Port Mone — Egor Zabelov Trio. Тоже группа с гармонией на первом плане, но, в отличие от посерьезневших Port Mone, по-прежнему драйвовая.

— К разговору про Super Besse и Molchat Doma… Откуда такой спрос на восьмидесятнический саунд?

— Мне трудно сказать, но, на мой взгляд, восьмидесятые годы — это последнее по-настоящему интересное десятилетие в рок-музыке. Можно, конечно, на эту тему спорить и говорить про гранж и брит-поп, Nirvana и Oasis. Мне лично ни гранж, ни брит-поп интересны не были, потому что в музыкальном отношении это уже был ресайклинг, работа со вторсырьем. Гранж — это полупанк-полухард, а брит-поп — это шестидесятые годы. Восьмидесятые — это было последнее десятилетие, когда рок активно и творчески развивался, поэтому естественно, что существует постоянный интерес к этому периоду. Для меня, скажем, совершенно неудивительно, что группа «Кино» — по-прежнему номер один в русскоязычной рок-сфере. Это касается и постпанка вообще: на мой взгляд, лучшие на сегодня русские рок-группы все до некоторой степени имеют отношение к этому направлению. С одной стороны, более припанкованный политрок «Порнофильмов», а с другой — Shortparis — вообще самая мощная русская рок-группа прямо сейчас, которая, конечно, шире стилистически, чем постпанк, но в значительной мере вдохновленная восьмидесятыми годами.

То есть запрос существует. И в западном роке тоже. Я думаю, что он будет существовать всегда — точно так же, как запрос на рок-н-ролл и гаражный рок. Это стиль, который настолько хорош и безупречен сам по себе, что к нему будут возвращаться постоянно. То же касается классического блюза и новой волны.

— Вы сейчас живете в Эстонии и можете сравнить две страны в музыкальном плане. Есть ли в Беларуси имена, сопоставимые, например, с Маарьей Нуут или Томми Кэшем?

— Я бы сказал, что Эстония опережает Беларусь по той простой причине, что Эстония — это Европа. Там случаются такие события, как ежегодный шоукейс-фестиваль Tallinn Music Week, куда наезжает куча профессионалов со всей Европы. Эстонские группы имеют неограниченный доступ к западным студиям, хотя сейчас смешно говорить про западные студии, потому что Эстония сама по себе является Западом в каком-то смысле. Музыкантам гораздо легче работать, к тому же они находятся в плотном музыкально-информационном поле, поэтому там много актуальных групп, которые пропитались глобальной поп-музыкой настолько, что стали абсолютно аутентичными. В Эстонии есть довольно много гаражников, инди-попсовиков, слушая которых ты в упор не можешь сказать, кто они: Таллинн, Манчестер, Мельбурн, Сиэтл? Абсолютная, стопроцентная фирма! В этом смысле они не уступают тем же финнам, а финны — это очень сильная рок-нация. И какую-то модную музыку эстонцы тоже неплохо впитали и воспроизводят: я имею в виду хип-хоп и всякую современную электронику. Я бы сказал, что Эстония может предложить больше интересной музыки, чем Беларусь. Хотя я бы не стал говорить, что это небо и земля. В принципе, это сопоставимые сцены.

«Умные конъюнктурщики хотят и рыбку съесть, и на трамвае прокатиться»

— С развитием технологий изменилась роль музыкального критика. Если раньше музыкант напрямую зависел от рецензии, то сейчас негативный отзыв в крупных медиа фактически не влияет на его популярность.

— Я очень активно занимался муссированием этого вопроса, когда был ведущим спецкурса «Музыкальная журналистика» на журфаке МГУ. Мы со студентами довольно много говорили и спорили о том, как меняется роль музыкальной критики и журналистики в цифровом мире, сходит ли она к абсолютному нулю или, наоборот, становится более ответственной.

Сейчас каждый человек, имеющий лэптоп, в потенциале является музыкальным журналистом и критиком, и рецензентом, и кем угодно еще, и этих ребят действительно развелось огромное количество. Я конкуренции никогда не боялся, поэтому отношусь к этому явлению позитивно. Цифровая история породила дикое количество абсолютно помойной, графоманской и дилетантской музыки, и точно так же появилось огромное количество помойной музыкальной критики и журналистики.

Вчера я зашел на YouTube, и мне бросилось в глаза окошко с завлекающей надписью «Почему в России провалились концерты Билли Айлиш?». Меня это заинтересовало, потому что я слышал, что, наоборот, концерты прошли с аншлагами и абсолютным писком. Я нажал на это окошко, и там возник какой-то упитанный не то парнишка, не то дядя неопределенного возраста и стал говорить что-то про эти концерты… Я честно прослушал пять минут, потом еле дотянул до десяти. Это был просто косноязычный бред: чувак просто гнал из пустого в порожнее — ноль мыслей, ноль стиля, ноль компетенции и так далее. Я боюсь, что это может быть лицо актуальной музыкальной журналистики. Не знаю… Если так, то очень обидно, потому что я-то считаю, что роль экспертов или гидов по современному музыкальному пространству должна была бы вырасти — просто потому, что пространство стало гораздо шире и гораздо более запутанным. И вот такие собаки-поводыри по этому безбрежному морю, где 90% полного г**на, еще 5% не полного и совсем чуть-чуть чего-то стоящего, могут привести мало-мальски интересующегося слушателя к чему-то любопытному. Их роль сейчас должна бы быть довольно велика: будь я слепым утенком-меломаном, мне было бы жалко времени, которое тратится на поиски чего-то стоящего в этих цифровых лабиринтах. А тут есть условный Вася Иванов, у которого похожие с тобой вкусы и который тебя в своих оценках никогда не подводил. Ты читаешь его рецензии, смотришь его видеоблог или слушаешь подкаст. Прекрасно! Это должно страшно помогать. Помогает ли это на самом деле, мне сказать трудно. Единственное, что я могу сказать честно, — то, что я могу делать, я делаю. У меня имеется еженедельная часовая радиопрограмма «Музыка на свободе» на «Радио Свобода», и в эту программу входит примерно 80 процентов той музыки, которую я считаю стоящей. Почему 80? Процентов 20 интересной музыки абсолютно не radio friendly. Это, скажем, какой-нибудь dark ambient или Japanese noise. Крутить это по радио бессмысленно — это надо ставить на всю ночь без временных ограничений или вообще слушать в совершенно другой обстановке. В общем, я очень доволен этой передачей, и она приблизительно соответствует моей музыкальной вселенной, в которую я всех с удовольствием приглашаю.

Что касается всяких этих музыкальных видеоблогов или рецензий на музыкальных порталах, то у меня и азарта нет этим заниматься, и времени, пожалуй, не хватает. Я считаю, что нашел для себя адекватную и эффективную нишу, и те, кто к этой нише присосался, должны быть довольны.

— Получается, что критик трансформировался в гида?

— Да, потому что в нынешней общезастойной музыкальной ситуации критика немного потерялась. Чем интересна была музыкальная критика раньше? Тем, что постоянно появлялось что-то новое, принципиально новое, и об этом было интересно писать и сравнивать. А сравнивать два, три, четыре, пять образцов вторсырья не так интересно.

— Допустим, если в The New York Times или The New Yorker появится отрицательная рецензия на спектакль, его, скорее всего, ждет провал. Если в восточноевропейском медиа появится разгромная публикация, то совершенно необязательно, что артист перестанет собирать большие площадки.

— Я думаю, тут причина в том, что имеется огромный разрыв между массовой аудиторией, условно говоря, аудиторией Макса Коржа, и тем, что обычно нравится музыкальным критикам и журналистам. Я не сомневаюсь в том, что, рецензируя какие-нибудь новые откровения Тимы Белорусских, любой музыкальный эксперт, считающий себя специалистом и интеллектуалом, не оставил бы от этого продукта камня на камне. Разумеется, все это абсолютно фиолетово миллиону 13-летних девочек, которые смотрят на Тиму Белорусских влюбленными глазами и роняют литры слез.

— На днях «Медуза» опубликовала большой текст про Тиму Белорусских, в котором Александр Горбачев называет артиста «стабильным дарованием, мощным и интересным талантом».

— Не знаю… То, что услышал я, было как угодно, но только не талантливо. Я могу говорить, что это грамотно сделанный слезоточивый продукт, но слезоточивым газом, как известно, и полиция пользуется активно в разных странах, и это еще не означает, что в нем есть хоть крупица таланта.

— У вас нет ощущения, что современные медиа идут на поводу у подростковой культуры, которая давно привыкла обходиться без них и распространяется через социальные сети?

— Это верно. Современные медиа и умные конъюнктурщики, как Саня Горбачев или, скажем, портал «Афиша», хотят и рыбку съесть, и на трамвае прокатиться. Они хотят быть при массовой аудитории, потому что это в конце концов деньги, и, разумеется, заигрывают с этой аудиторией как могут. Из любого дерьма они готовы путем каких-то хитрых умозаключений по крайней мере постараться сделать конфетку. Я прекрасно помню, как в той же «Афише» даже Тимати хвалили и говорили, какой он крутой, талантливый и как он адекватно выражает дух молодежи. Эта история длится некоторое время, и благородного бескорыстия в российских и не только музыкальных медиа почти не осталось. Я вижу с некоторой грустью, что, скажем, американский Pitchfork, который когда-то был знаменосцем всего альтернативного, на полном серьезе пишет какие-то восторженные статьи про Ариану Гранде. На полном серьезе Pitchfork с**т кипятком от Арианы Гранде! Ну что это такое?

Меня это никак не трогает, и мне до этого вообще нет дела. У меня своя стезя, у них своя.

— Это заигрывание каким-то образом дискредитирует музыкальную критику?

— Я бы сказал так: есть музыкальная критика, и есть музыкальная журналистика. Музыкальная журналистика гораздо более нейтральна и, наверное, должна быть более гибкой, более субъективной… Я думаю, что музыкальные журналисты могут позволить себе все, что им угодно. Скажем, у меня есть старинный друг Артур Гаспарян, музыкальный обозреватель «Московского комсомольца» на протяжении последних 25 лет. Он огромный любитель конкурса «Евровидение»… Разве я стану с ним ссориться или доказывать, что конкурс «Евровидение» — по определенным причинам дешевка и не имеет отношения к музыке, культуре и так далее? Нет, не стану я ему ничего доказывать. Он музыкальный журналист, и ему это нравится как тусовка, ему это нравится как какой-то своего рода сексуально-патологический феномен. Ради бога, пусть он об этом пишет все, что хочет, от этого я к любезному Артуру Гаспаряну хуже относиться не буду. Те же музыкальные эксперты, которые притворяются музыкальными критиками… Вот с них спрос уже несколько иной. И тут все эти неуклюжие и, на мой взгляд, абсолютно неубедительные заискивания с масс-маркетом представляются мне довольно бессмысленными и в какой-то степени действительно обесценивающими гордое звание музыкального критика.

«Я считаю Шнурова стопроцентным лукавым спекулянтом»

— Вы очень сильно симпатизировали группе «Ляпис Трубецкой». Следите ли вы за тем, что сейчас происходит с Сергеем Михалком?

— К сожалению, да. К сожалению, слежу, потому что Михалок мне всегда был интересен. Могу сказать, что мне «Ляпис Трубецкой» нравился и был интересен задолго до того, как стал петь про капитал, манифест и пролетариев всех стран. Пожалуй, мой любимый альбом этой группы всех времен — это альбом «Тяжкий», совсем не политрок. Это на самом деле энциклопедия пьяной гопнической жизни. К сожалению, то, что я слышу и в исполнении Михалка, и в исполнении его соратников из группы Trubetskoy (ну, эта группа совсем плохая)… Со стороны Михалка до меня донеслись два проекта: Brutto, тяжелый, с довольно тупыми текстами, и Drezden, восьмидесятнический визажеобразный Kraftwerk. Ни то, ни другое мне не понравилось. Brutto не понравился предсказуемо, потому что я вообще не очень люблю такую музыку раммштайновского закваса. А то, что мне не понравился Drezden, удивило меня самого. Мне показалось, что это по крайней мере неудачный альбом: на мой вкус, он крайне однообразен, зануден и невыразителен, скажем, с точки зрения словоизвержений лирического героя. Я так и не понял, о чем этот альбом.

— Может, поэтому Михалок больше внимания уделяет проекту «Ляпис-98»?

— Я об этом ничего не знаю. Но мне показалось, что и Brutto, и Drezden — это какие-то тупиковые ходы. А «Ляпис-98» — это, по-видимому, старые хиты?

— Да.

— Понятно. Ну… Что делать… Увы.

— Еще несколько лет назад Михалок был самым запрещенным белорусским артистом и не имел возможности выступать в Беларуси. Позже запрет был снят, но вскоре началась очередная волна запретов — на этот раз уже российских рэперов.

— С какой стати?

— Оберегали белорусских подростков от их влияния. Секс, наркотики, нецензурные выражения…

— Интересно, а как в таком случае в Беларуси относятся к группе «Ленинград» и Сергею Шнурову? Их запретили?

— Сергей Шнуров дважды в год собирает аншлаг в «Минск-Арене».

— То есть у Шнурова мата, секса и наркотиков нет? Понятно… Это типичный случай лицемерия и двойной бухгалтерии.

— Давайте не будем про цензуру и поговорим про самоцензуру. Должен ли артист в 2019 году заниматься самоцензурой в каких-то критических моментах? Например, не петь про наркотики, если его целевая аудитория — 14-летние подростки…

— Это непростой вопрос, который, на мой взгляд, невозможно решить одним указом, законом или вердиктом. Тут все зависит от таланта артиста: о самых запредельно криминальных вещах можно петь без мата и таким образом, что и 14-летним это можно слушать. Я обычно в этой связи привожу такой убойный демагогический пример: Владимир Высоцкий и Александр Башлачев… Ни тот, ни другой в своих песнях матерных слов не употребляли, напрямую о сексе, наркотиках не пели. Тем не менее в их песнях гораздо больше этой русской бездонности, чем у Шнурова, возведенного в десятую степень. Потому что это великие, талантливейшие люди. Я не ханжа и периодически употреблял бы матерные слова и выражения, если бы был артистом, но делал бы так, чтобы это было весело и изобретательно, а не так, как у наших рэперов. А еще я бы постарался, чтобы это не выпячивалось. Просто потому, что это очень дешевая покупка. Мат — это такая русскоязычная валюта, которая всегда работает, и все это знают. Ты матюгнулся и тут же согрел этим душу всей аудитории. Почему? Ты сказал что-то умное? Нет. Ты сказал что-то важное? Нет. Ты просто матюгнулся. Я считаю, что это удел спекулянтов и халтурщиков.

— На этом спекулирует Шнуров?

— Именно на этом. Я считаю Шнурова стопроцентным лукавым спекулянтом.

— Вы как-то предлагали в шутку присвоить ему звание Героя России.

— Я много говорю. Не помню даже за что.

— За то, что он делает серую российскую действительность чуть менее серой.

— Очень может быть. За это ему спасибо. Не от меня лично, а от миллионов серо-бурых россиян.

— Журналист Олег Кармунин в своем Telegram-канале «Русский шаффл» описывал такую историю. Подростковая группа выпустила песню, в которой называет конкретный наркотический препарат, и после этого количество запросов в поисковых системах выросло в пять раз. В результате этот препарат стал на некоторое время самым популярным наркотиком в России…

— Я считаю, что это очень хороший пример того, когда самоцензуру, естественно, включать надо, потому что когда ты поешь о наркотиках абстрактно, когда ты поешь о каких-то своих переживаниях, связанных с наркотиками, — это одно. Но когда ты предъявляешь рецепт с конкретным названием — это совсем другое. Это не имеет никакого отношения к поэзии и какому-то художественному переживанию. Это реклама запрещенного препарата. Главное, в чем смысл называть конкретный наркотик? Это не может иметь никакого литературного, художественного или философского смысла. Ты спел «трахимудон», а мог спеть «блядопотез». Это не имеет значения.

---

— Альбомы, которые зацепили вас на прошлой неделе.

— Я не могу сказать… Мне надо иметь перед собой свои кондуиты. У меня имеется огромное количество дисков, которые мне присылают со всего мира, а некоторые я сам покупаю, если не достается. В среднем я за неделю прослушиваю порядка двадцати альбомов, из которых в сухой осадок выпадают для программы 12—14 композиций. Этой музыки очень много, и она у меня в голове не застревает, так что мне нужно иметь перед глазами амбарную книгу.

Самая последняя программа, которую я делал, содержала небольшой спешл про британскую группу Modern Studies. Очень своеобразная группа: полуфольк, полуэмбиент, полу-вообще-не-пойми-что. Замороченный и красивый коллектив, который очень любит английская музыкальная критика. У них есть два альбома, а сейчас британский электронщик Томми Перман сделал альбом-посвящение этой группе под названием Emergent Slow Arcs. Это невероятной красоты альбом.

Из русской музыки я послушал симпатичную пластинку — новый альбом старинной нижегородской группы «Хроноп», который называется «Отчаяние и любовь». Там есть одна замечательная песня — «Ну и зря боялась», которую и включил в свою передачу. Это обращение парня к любимой девушке, которая боялась ходить на митинги протеста.

Благодарим компанию Andersen за помощь в подготовке материала.

Библиотека Onliner: лучшие материалы и циклы статей

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by