«Зачем коктейли Молотова? Будем делать фаер-шоу!» История минского хардкора, который превратил обычных подростков в большую семью

Минск вряд ли забудет те времена, когда в столичных гаражах начали делать хардкор. Молодые, дерзкие и амбициозные подростки не только выдержали противостояние с количественно превосходящей их в разы тусовкой наци-скинхедов, но и сумели превратить хрупкий субкультурный слой в крепкую почву под ногами. Страшный сон для столичных клубов и головная боль для правоохранительных органов, громоотвод для иностранных студентов и источник новой информации для молодежи — история взросления большой хардкор-семьи в материале Onliner.by.

В середине девяностых минская неформальная тусовка создает впечатление сплошного винегрета: панки тусуются рядом с рэперами, металисты кутят на соседней лавочке с хиппанами. В этом котле вот-вот должно было родиться что-то новое для Минска. И вскоре родилось. Из Гамбурга возвращается культовый в среде неформалов персонаж Мао и травит диковинные истории о жизни в немецких сквотах, в столице появляются настоящие идейные панки «Зеленые мозги», а вскоре Игорь Коник и Мао собирают коллектив Hate to State, с которого принято вести отсчет формирования минской панк-хардкор-тусовки.

Hate to State производят в столице эффект разорвавшейся бомбы, и вскоре здесь формируется костяк людей, которые начинают вникать в идеи анархии, стрэйтэджа и вегетарианства. Информации мало, но люди ведут активную переписку с заграничными группами и лейблами, по крупицам собирают обрывки главных постулатов. Тусовка постепенно разрастается и превращается в полноценный субкультурный слой — настолько мощный и крепкий, что, несмотря на множество нюансов, он не только выжил, но и сохранил все идеи и преданных товарищей.

* * *

Шнур — личность в хардкор-тусовке известная. Основатель одной из старейших хардкор-групп Fuck It All, центральная личность на многих мероприятиях и просто харизматичный человек.

— Я родился в интеллигентной, культурной семье: отец был министром культуры Молдовы и играл на невообразимом количестве инструментов, мама — бывшая актриса, — рассказывает Руслан. — Собственно, ее брат и подсадил меня на тяжелую музыку. В школе я познакомился с ребятами, которые разделяли мои интересы. У нас сформировалось сообщество, которое объединяла страсть к панк-року. Начались первые группы: у меня в 12 лет в комнате уже стояла барабанная установка, но я был лентяем. То есть базовые навыки получил, а дальше не пошел. В общем, не маэстро, но для панк-рока хватит.

Шнур тусовался на Паниковке еще в те времена, когда сцена не сформировалась, а панки воевали с рэперами, металисты дрались с гопниками — в общем, весь тот старый дух старого субкультурного Минска, о котором было написано очень много.

— Очень забавное время… У людей были другие понятия, другой менталитет: за словами нужно было следить, а все свои проблемы ребята решали между собой без привлечения правоохранительных органов. Очень масштабное противостояние. В 1996—1997 годах у людей не было конкретных понятий о стиле, но все было «трушное» и от души: ты выходил в город и знал, что это опасно. Молодежь в основном была жутким гопьем, которое тусовалось по районам. И если ты не такой, как они, пройти мимо было сложно. Мы всегда пытались отразить это. Но как мне, 14-летнему ребенку из творческой семьи, противостоять чему-то? Я вообще не хотел драк и не знал, что это такое. Мы просто были вынуждены прибегать к какой-то физической силе: работал инстинкт самосохранения.

Информации в то время было мало, и чтобы хоть что-то узнать и понять, мы писали письма в Европу, Японию, Штаты. К нам начали приезжать ребята из других стран, которые делились своими знаниями. Постепенно люди, которые думали, что панк-рок заканчивается на Sex Pistols, The Exploited и блевотне друг на друга, в один момент поняли, что все совсем не так. Что панк-рок — это обширная вещь, в которой можно оставаться до самого конца.

К концу девяностых в Минск приходят самиздаты. Говорят, что фанзины тогда не издавал только ленивый. Начало продвижения идей антифашизма и стрэйтэджа связано с появлением в Минске Don’t Panic, который издавал Игорь Коник из Hate to State. После были Lefthander, «Ребро жесткости» и «Без намордника». К созданию двух последних приложил руку Даниил — активный участник хардкор-тусовки.

— Все началось с того, что я поехал с группой Hate to State на концерт в Москву в 1998 году, — говорит Даниил. — Там было очень много людей, которые понимали, куда они приходят. Это в отличие от Минска, где еще достаточно долгое время на концертах было много левых людей, случайных неформалов. Среди них человек 15 понимали, что такое хардкор, и не ассоциировали его с группой Korn. Мне было 18 лет, и на меня вся эта московская тусовка произвела очень сильное впечатление. Вернулся и очень много думал об этом. Решил, что это моя тема и нужно стать таким же крутым.

Но доступ к информации в то время был сильно ограничен. Все передавалось либо от людей, которые побывали в Европе, либо через литературу. В конце девяностых в Беларуси начался взрыв самиздата. Фанзины делались двумя способами: либо все вырезалось и клеилось вручную, либо люди, которые владели минимальными таинствами работы в PageMaker, верстали журнал на компьютере, а затем несли оригинал в какие-то конторы для студентов и там размножали на ксероксе.

Информация передавалась через эти самиздатовские журналы, и постепенно появлялись люди, которым вся эта тема тоже была интересна. Оказывалось, что у них тоже есть какие-то источники и они тоже много чего знают и могут рассказать. Конечно, почти в каждом фанзине того времени обязательно должно было появиться интервью с Hate to State. А в основном писали обзоры концертов, музыки, которую где-то удалось достать и услышать, а дополнялось все рассуждениями на тему вегетарианства и антифашизма.

Стало понятно, что хардкор — это не только про музыку. Это полноценный образ жизни, философия. Попадая в тусовку, ты попадал в семью.

* * *

Минск накрыло волной хардкора в начале «нулевых». Новые группы грибами вырастали из-под земли и бесследно куда-то исчезали. Как и в любой тусовке, проходил естественный отбор: кто-то начинал играть, потому что это модно, и быстро сворачивал «музыкальную карьеру», а на сцене оставались только самые преданные идеалам. В это время появляются знаковые для Беларуси группы Contra la Contra, Fuck It All, Jiheart, Voice of Boys, Devil Shoots Devil, из Гродно в Минск наведывается коллектив Deviation. В общем, жизнь в тусовке бурлит, хоть и назвать ее легкой нельзя.

Виталий Гурков в составе Voice of Boys

— Групп было мало, а концертов — еще меньше, — вспоминает Даниил. — Качественно сделать что-то тогда не получалось в силу возраста: ни денег, ни помещения, ни умения договориться, постоянно какие-то проблемы с фашистами или ментами…

Противостояние с наци-скинхедами, к слову, — это отдельная глава в летописи минского хардкора. Казалось бы, парадокс: в стране, где никогда не было миграционных проблем, а иностранцы не отнимали чьи-то рабочие места, появилась радикальная тусовка правого толка. Говорят, что она начала формироваться из обычных панков — длинноволосых ребят, которым попала в руки видеокассета.

— Тогда фильм Romper Stomper попал в Минск и передавался из рук в руки, — говорит Шнур. — Кого-то это вдохновило: лысые ребята, стиль… Так все и началось. Причем никто не вникал, что скинхеды не обязательно должны быть нацистами. Все произошло вроде как на бытовой почве: вот отец сынку сказал, что все проблемы из-за евреев — и понеслось. Сформировался костяк, и к нему начали присоединяться люди — обычные гопники с района, которых не принимали старшие. Никто не мог подумать, что это выльется во что-то большое, но к началу «нулевых» тусовка наци исчислялась уже тысячами: они ходили на секторы футбольных «Динамо» и «Торпедо» и чувствовали себя хозяевами.

Поначалу субкультуры как-то сосуществовали и уживались. Но вскоре пришло время, когда две стихии с абсолютно полярными взглядами начали конфликтовать.

— Мы пережили десятилетие войны между «правыми» и «левыми» — некоторые люди погибли, кто-то очень сильно пострадал, — говорит Руслан. — Мы понимали, что если не будем бить в ответ, то превратимся в пушечное мясо. Любая агрессия порождает агрессию. Я ведь совершенно не хотел быть тем самым противовесом — хотел тусоваться с друзьями, ходить на концерты, которые мне нравятся. Бить кого-то точно не входило в мои планы. Но если бьют тебя…

Дальнейшие события описывают как десятилетнее противостояние. В Минске велась настоящая партизанская война, в которой кучка подростков пыталась сражаться с тысячной армией «правых».

— В какой-то момент нам надоело, что наших друзей избивают, — говорит Шнур. — И мы начали разговаривать на том же языке. Решили: давайте-ка, ребятки, соберемся и начнем отвечать. Стали собирать людей, которые пострадали и хотели мести, и начали партизанскую войну, которая началась в 2000 году. Они были в шоке от нашей наглости — от того, что какая-то горстка людей прет против тысячи. Они тусовались, а мы поняли, что нужно не быть там, где нас могут найти. Все было инертно — приходилось действовать по ситуации.

Стычек было много. Например, в 2005 году в клубе «Лео» был большой концерт с хорошими группами на поддержке. Произошла стычка с нацистами. Некоторых наших действительно смелых ребят в драке ударили ножом: одного в позвоночник, второго в живот. После этого клуб закрыли, выходили какие-то сюжеты на телеканалах, материалы в газетах. Был большой резонанс. А один журналист взял и поставил в текст мою фотографию и подписал: «Нацисты напали на посетителей концерта». Естественно, люди смотрят этот материал и видят меня: «Вот гребаный нацист!»

* * *

Поначалу концерты организовывались с большой опаской: вероятность «отхватить» была очень реальной, а перед каждым мероприятием по району ходили скауты — проверяли обстановку.

— Потом пришло время, когда мы научились отмахиваться и могли обеспечить свою безопасность, — говорит Даниил. — Но от КГБ, например, не застрахуешься. Организаторов тягали на допросы, а иногда случалось, что ты делаешь концерт, а его тупо отменяют. Однажды я пытался сделать в клубе «Юла» выступление латышской группы Tesa. Музыканты получили визы, залили солярку в машину… И тут концерт отменяется: в клуб кто-то позвонил и сказал, что выступление делать не стоит. Пришлось переносить концерт к себе — в подвал частного дома за городом. Мы вынесли все, что было в помещении, на улицу. Народу было достаточно, но концерт не окупился: мы ходили с шапкой и собирали с людей деньги.

Вообще, каждый поход на концерт был небольшой операцией по проникновению: нужно было сориентироваться, созвониться, дождаться, пока по району пройдут скауты, договориться, что делать дальше и как безопасно пронести в клуб аппаратуру. Я не могу сказать, что это было сопряжено с какой-то реальной смертельной угрозой, но подбежать и сломать гитару могли легко. Конечно, не прямо на концерте: духу не хватило бы. Но были случаи, когда до начала движухи в клуб забегала банда, устраивала драку — и мероприятие отменялось. Это были всякие околофутбольные люди, у которых было гораздо больше опыта во всяких силовых операциях. А мы кто? Дети с гитарами. Поэтому учились всему прямо на ходу. Когда появился клуб МТЗ-РИПО со своими антифа-хулиганами, нападения на наши концерты стали гораздо более опасными для агрессоров. В конце концов околофутбольная тусовка полностью перетянула на себя внимание этих людей, и концерты стали проходить намного спокойнее. Получается, что хардкор-тусовка стала громоотводом для иностранных студентов, а МТЗ-РИПО стал громоотводом для нас.

Спортзалы в подвалах, гаражи, частные дома — концерты делали везде, где только можно было. Условия спартанские: в крошечных помещениях собирается невероятное количество людей, с потолка капает конденсат, так что над аппаратурой приходится разворачивать флаги, чтобы ничего не промокло. Случалось, что приезжие европейцы были в шоке от происходящего.

— После европейских гастролей группа Contra la Contra привезла в Гродно своих друзей из Германии, — вспоминает Шнур. — Сделали концерт в гаражах — в пустынном, безлюдном месте. Приехали музыканты — подростки со своими родителями. И когда мы начали делать коктейли Молотова (и не пару, а два ящика), старшие задали вопрос: «А зачем это?» «Как зачем? — говорим. — Будем делать фаер-шоу!» Те в панику. Мол, наши дети играть не будут. Но тут уже дети взбунтовались. Кричат: это же и есть панк-рок! В итоге они все же сыграли концерт, пришло какое-то невероятное количество людей. Потом появились менты и всех разогнали. Но обошлось без задержаний.

Разумеется, так было не всегда, и многие концерты заканчивались для представителей хардкор-тусовки в опорных пунктах милиции. После одного из мероприятий в Лиде, например, в местном РОВД оказалось сразу около двухсот человек.

— Был большой концерт, на который я опоздал. Приехал к самому концу и узнал, что всех, кто был там, задержала милиция, — говорит Руслан. — Я поехал в отделение, зашел в кабинет к начальнику, поговорил. Тот пообещал мне отпустить всех и сопроводить до электрички. Выходим мы и видим, что все два этажа отделения разрисованы маркерами и баллонами — от пола до потолка. Мне кладут руку на плечо и говорят: «Ну что… Пойдем обратно в кабинет…»

Большие концерты все же удавалось периодически делать в минских клубах — «4 апельсина», «Альтернатива», NC. Но с особым теплом ребята вспоминают ничем с первого взгляда не примечательный клуб «Лайнер» возле аэропорта «Минск» — обычную столовую, никогда не пользовавшуюся спросом у местной публики.

— Это была обычная столовая с соответствующим запахом, кафельным полом, гипсокартонными стенами, выкрашенными в противные сине-оранжевые цвета, и офисным потолком, — вспоминает Даниил. — Тупо помещение, которое позволяло нам делать концерты. Иногда администрация заставляла в нагрузку купить у них какую-то еду, поэтому люди, которые приходили на концерты, имели welcome drink в виде компота и булочку. Место было хорошо тем, что рядом не было жилых домов и на улице могло тусоваться большое количество людей, никого не напрягая. Пожалуй, это было лучшее место в Минске по количеству и качеству концертов.

С другими площадками все было намного сложнее: постепенно арт-директоры клубов стали понимать, кто к ним приходит и что из этого может получиться. То есть в первый раз сделать концерт было просто, наобещав золотые горы. Но дальше лавочка закрывалась. Тем не менее тусовка не опускала руки и возвращалась в гаражи и подвалы. Кто-то снимал частные дома в Степянке, и тусовки устраивались там. Получались сквоты, только легальные. Попытки захватить пустующие здания в Минске тоже были, хотя и заканчивались они предсказуемым провалом.

— Однажды мы решили захватить заброшенное здание на улице Мясникова, — вспоминает Руслан. — Пришли туда, выбили двери, устроили тусовку. Но долго это, конечно, не продлилось: вскоре нас разогнал ОМОН. Минск — это же не Гамбург и даже не Варшава. Здесь такое не прокатит. Нам и без этого хватало веселья.

* * *

Про белорусских хардкор-музыкантов говорили в Европе. Кассеты Hate to State можно было найти в панковских сквотах в Варшаве, группы вроде Contra la Contra часто выезжали в Европу в туры. Даше тоже есть с чем сравнивать. Ее группа Jiheart выступала в польских и немецких клубах и на фестивалях, а представители самых невообразимых групп из разных уголков мира жали девушке руку и говорили спасибо за музыку.

— Я родом из Гродно — это даже не вторая, а первая столица белорусского хардкора, — рассказывает Даша. — Училась в достаточно специфическом заведении — колледже искусств, а тамошние ребята дружили с музыкантами из Deviation и «Кальяна». Так все и завертелось. Собирались в центре, на Советской площади, человек 15—20, тусовались. Если были пьяные, нас забирали. А так особо никто не трогал. Собственно, проблемы с алкоголем в тусовке и подтолкнули меня к переезду в Минск. Я хотела серьезно заниматься музыкой, а алкоголь в первую очередь убивает инициативу.

В Минске все было немножко по-другому. Было больше групп, была стрэйтэдж-тусовка, и было меньше проблем. Этот город позволял расслабиться, жизнь приобрела другую структуру. Стычки? Сейчас это выглядит довольно комично, но в те времена, конечно, все было очень серьезно. Когда я бросаюсь чуть ли не с ножом защищать своего молодого человека при 160 сантиметрах роста и разбираюсь с какими-то «видными» нацистами возле кинотеатра в центре города… Сейчас это нонсенс. Но когда ты юн, все происходит очень эмоционально.

Поляки очень ценили белорусскую сцену и всячески нахваливали приезжавших в гости минских музыкантов. Нравилась им в первую очередь искренность и в какой-то мере наивность.

— Дело в том, что на тот момент европейская хардкор-сцена была достаточно прагматичной и очень левой: они были совершенно наевшиеся инициатив и протестов и относились ко всему с определенной долей сарказма. А тут приезжали мы, наивные и светлые, и показывали им их же лет пять назад, когда они во что-то верили и надеялись, — говорит Даша. — В Беларуси всегда было так: очень много претензий и гораздо меньше возможностей. Но при этом когда мы ездили в туры по Польше, нам говорили, что мы очень искренние.

Я не могу однозначно выбрать самый лучший концерт. Бывало, стоишь перед толпой в пару тысяч человек, и все тебя поддерживают. Или играешь с какими-то невообразимыми малайзийцами, которым в подметки не годишься, а они жмут тебе руку и хвалят. А бывали душевные концерты в гаражах в Гродно, когда ребятам приходилось разнимать меня и какого-то чувака, который выкрикивал сексистские вещи в мой адрес. Хардкор лично мне гарантировал плечо друга. На то время он был не то чтобы коллективистским, но очень сплоченным и дарил надежду. Ты ведь должен в юности ощущать поддержку. Да, хардкор-музыку воспринимали как проявление подросткового протеста. Но с хардкором связаны наиболее яркие моменты в моей жизни.

Читайте также:

• «Слабый по этому пути не шел». Жизнь советских неформалок в рассказах без купюр
• «Металисты — это же какие-то страшные демоны!» Правдивая история взлета и падения главной белорусской субкультурной тусовки
• «Однажды меня избили 18 раз за день». Откровенная история скандальной тусовки минских панков

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. sk@onliner.by