Реальная Беларусь. Репортаж с паромной переправы
В прошлой жизни он ходил на танкере в Голландию, бывал в Канаде и однажды увидел в десятке метров команданте Фиделя Кастро. Сейчас Вячеслав — матрос паромной переправы Вышелов — Снядин, носит оранжевый жилет и расставляет на обитой деревом платформе легковушки и трактора. Бежит вдаль быстротечная Припять, орет петух, матерится на бабку старик — белорусский паром отчаливает в свое тихое и быстрое плавание. Курс — к другому берегу, где огороды, вера и мечты.
* * *
В пятницу в Петриковский район нагрянула весна. Мы стояли на большой земле у припаромка — причала — и смотрели на весенние облака. Они были разной формы, большие и малые. Одно облако было Снядином — деревней-призраком на том берегу. В облако ехали старушка в пальто, женщина в красной куртке, два парня, дед, машина с хлебом и уазик с почтой. Пес Дик, который мог бы переплыть Припять быстрее парома, громко лаял, уставившись на людей и технику. У Дика было скверное настроение, он злился на всех вокруг.
В районе Петрикова работают два парома. Мы приехали на самый отдаленный от райцентра. Дорога ведет от деревни Вышелов, разбита, но в меру. Переправа работает по графику, четыре раза в сутки. Сейчас, в период посевной, ездят чаще, чтобы быстро перевезти технику.
Если бы не паром, то ехать в объезд по убитым дорогам пришлось бы более 100 километров. Переправа здесь — главный атрибут социального государства. Всю независимую белорусскую историю местные жители просили построить для них мост, но мост — это золото, а золото — это НЗ. Недавно люди стали реалистами и просить о счастье прекратили, умерив уровень мечтаний до тихого шепота: оставьте то, что есть.
— Когда отходим, начальник?
— Пять минут.
За время своей службы железно-деревянный мостик в цивилизацию здорово поизносился. Паром спустили на воду в 1983-м. И, если бы не золотые руки команды, его давно утащил бы в свое царство водяной.
* * *
Грузоподъемность «социальной» снядинской платформы — 60 тонн. Здесь имеются площадка для автомобилей и техники, оборудованная навесом лавка для пассажиров, подсобные помещения, в том числе для персонала. Загрузку смотрят по осадке, но с опытом массу техники получается определять на глазок — больше, чем можно, точно не поставят.
В команде трое — моторист, матрос и Дик. Не помешала бы и кошка: оголодавшие мыши жрут жилеты и скоро примутся за железо. Но с Диком кошка поладит вряд ли.
Комсостав должен проходить спецобучение. Остальных учат на месте. Зарплаты — как у всех в провинции, крутятся вокруг цифры в 3 млн. Но платят стабильно, что сейчас важно, говорят ребята.
Вода бьется о борта. Плыть нам всего ничего. При средней загрузке — 7—8 минут. Открыли шлагбаум, погрузили, тронулись — вот и пристань.
* * *
Катер, которым рулит моторист Дима, выкроен из морщин 100-летнего старика. Суденышко умело обслуживают, оно пыхтит, урчит, пыжится и упрямо тащит платформу к другому берегу. Это настоящий белорусский работяга-пенсионер, который вкалывает до последнего вздоха и ложится в гроб. Дым от дизеля накрывает Припять пеленой…
После «обратки» мы пьем чай в «капитанской» каюте — деревянной каптерке. Дима — моторист — скромный улыбчивый парень. Про себя рассказывает кратко.
— Я здесь лет пять. Раньше работал в лесничестве. А дед когда-то на пароме плавал. Я местный, из Снядина. Работы в деревне — как и везде. Кто в колхозе, кто в лесничестве, кто в социальных службах. Почту закрыли — остался почтальон. Человек 120 теперь в деревне. Будущее у меня простое — останусь здесь. Лучше синица в руках.
В подсобке паромщики отдыхают между рейсами, обедают принесенными ссобойками, а летом варят уху. Радио приносит в нашу каптерку турецкий мотив. Аптечки лежат на полках, тикают, такают китайские часы. Дима заполняет «Вахтенный журнал теплохода». До теплохода парому далеко, но это не повод печатать другие наклейки.
Наш разговор невольно сводится к тому, о чем говорят все люди, имеющие профессиональное отношение к воде. О том, как баржи ходили по Днепробугу, вспенивая воду, и как потом все развалилось. О том, почему все глухо на Августове, глухо с водным туризмом и вообще… Памятка для вахтенного судоводителя висит на стене. Читаю вслух: «Помни, что быстроходные суда на подводных крыльях имеют большую скорость!»
— Логично! — смеется матрос Вячеслав. — Правда, такое судно я видел последний раз в детстве. Помню, «Ракета» летала от Турова до Мозыря, а потом до Киева. И скорость у нее действительно была ого-го.
Паромный пес заходится за дверью лаем, разрушая вдребезги нашу тоскливую ностальгию. Платформа покачивается на воде.
* * *
— Кто я? Матрос поперечного плавания, — шутит Вячеслав Александрович, смачно прикуривая. — На самом деле, конечно, это только теперь я матрос.
Я родился здесь, в этих краях. Окончил школу и поехал в Питер в мореходку. Попал в Мурманск, женился, служил в морской пехоте. Потом был на кораблях механиком. На чем только не ходил: таскали в Африку и Индию металлолом буксирами, перевозили буровые вышки, ставили их на точки, транспортировали нефть. Всякое было. Идем из Белого моря, набрали нефти по самые гуськи, за бортом вода теплеет… Как поперла нефть вверх — думали, всем кирдык, а капитан поседел. Но и платили тогда хорошо. Гробовые были. Я мог позволить себе на пять дней прилететь в Петриков, маму с папой навестить. Или с ребятами в Ленинград слетать, пива попить, а потом обратно. 25 рублей 50 копеек, как сейчас помню, стоил билет на самолет.
Побывал за годы почти везде — в Австралию только не успел. В Канаде был, в Америке, на Кубе дважды. Фиделя Кастро видел — вот почти как вас сейчас. Тогда ему советское правительство яхту подарило, так он приезжал, рассматривал, а мы рядом стояли. Нам целый «Урал» апельсинов потом нагрузили.
В лихие девяностые начали распродавать корабли, резать флот. Были огромные предприятия — тысячи людей, тысячи кораблей, и все это сошло на нет. И работы не стало. Мы подумали-подумали и решили уехать на родину. Продали квартиру в Мурманске, купили домик здесь, недалеко от родителей. Я всегда о своем доме мечтал. Построил себе баньку, недавно машину купил. Живем с женой, есть собака и кот. Увлекся резьбой по дереву. Сын за границей, недавно женился. Вот приедет в апреле…
А потом опытный моряк решил пойти на паром. Говорит, не ради копейки, просто понял, что не может валяться дома без дела. Хотя и копейка пригодится.
— Вода, железо, якорь, швартовые, коллектив — все почти как на море! — улыбается он. — Осталось бескозырку с ленточкой надеть.
Первое время было тоскливо. Если разобраться, то это обыкновенная человеческая лень. На большом флоте привыкаешь ко всему готовому. Не надо готовить, стирать, утюжить: все делают за тебя. Когда возили нефть в Бельгию и Голландию, ходил на танкере финской постройки. У нас там даже бильярдная была с бассейном, души в каждой каюте, видеосалон! Такие финны корабли строят.
А паром… Мне не зазорно. Кто-то должен возить людей с этого берега на тот. Я знаю, что меня уважают. Я могу любому смело в глаза посмотреть. Если бы был помоложе, то долго, наверное, не продержался бы. Служба в морской пехоте за плечами, терпеть не могу, когда всякая шантрапа начинает качать права. А часто такое бывает. Лето, выпьют мужики — давай быковать.
Главный по двум паромам, Сергей Валентинович, при Союзе служил в погранвойсках в Ялте, потом работал в мозырском порту. Он тоже не терпит панибратства.
— Приезжают отдыхающие. Наловили рыбы, понапивались, а пьяному и море по колено: «А ты кто тут такой, чтобы командовать?..» Вода — это опасность. Отвечаешь здесь за все: и за транспорт, и за людей. И если вдруг что, то спросят по полной. Вот с апреля перейдем на круглосуточное дежурство — если что, мгновенно и скорую, и МЧС надо пропустить. Это все большая ответственность, ребята…
* * *
Рейс на 14:00 задерживался: ждали автобус. Мы рассматривали пассажиров. Вот человек в кожанке, смотрит настороженно. Женщины улыбаются. Мужик в меховой шапке махнул фотографу кулаком. Вот машина с латвийскими номерами, водитель — заграничный журналист, который приехал писать про загадки заречной деревни, о ее древнем названии Снедень и каком-то таинственном черепе коня. Латвиец был счастлив, как ребенок, услышавший новую сказку.
А вот повезли в баллонах газ. На платформу заехал грузовик с продуктами. И бабушка, почти 80-летняя работница ФАПа, историю которой мы расскажем чуть позже, забралась на лавку. Люди начали обсуждать жизнь.
— Закрыли в Снядине клуб. Как так можно — клуб закрыть? Куда людям идти? Пить? А если и ФАП закроют?
— Видели бы вы, как тут в марте родители детишек на лодках-досточках в Петриков в интернат возили. Почему паром раньше не пустить?
— Его скоро закроют. Не будет у нас парома, точно говорю.
— Не даст он такого сделать!
— Хай уже введет тогда платную переправу!
— Ладно вам, включите хоть музыку послушать!
Кто-то открыл дверь в легковушке, и над паромом, над Припятью полетела песенка про сердце, которое плачет, и душу, что болит. Социальное государство, медленно отчалив, взяло курс на облако. И лишь Дик не унимался, все лаял и лаял на кого-то.
— Этакая мать, что ж с тобой сегодня такое? — не выдержал Вячеслав.
* * *
К причалу привязан венок. Неподалеку утонул человек, труп прибило течением, а родственники принесли цветы. Не лучший знак, но так просто же не уберешь.
Паромная переправа — это убыточное предприятие. И вместе с тем гарантированно бесплатное. Так было всегда и так будет дальше, говорят паромщики, которые честно делают свою работу. Они все по-прежнему почему-то верят во что-то — те, кто везет, и те, кого везут. И веры в глубинке еще много, почти как воды в реке.
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by
