Историк о национальном самосознании: не надо никому пускать пыль в глаза, главное — быть самодостаточными

Что вы слышали от своих друзей из-за границы о белорусах? Наверное, что мы тихий, дружелюбный народ, который и мухи не обидит. На фоне событий в соседних странах Беларусь выглядит островком невозмутимости. Это, бесспорно, хорошо. Но каковы корни этой толерантности? Не оттого ли, что фактически все белорусское — язык, культура, история, архитектура — не вызывает у многих соотечественников никаких эмоций? И все-таки люди, которые считают, что поводы для гордости есть, находятся. Они уверены, что, пройдя долгий и нелегкий путь, мы все-таки осознаем свою уникальность и значимость нашей культуры и истории. Один из таких людей — Антон Астапович.

Кто это?

Все наследие наших предков находится в поле зрения пана Антона, ведь он — председатель Белорусского добровольного общества охраны памятников истории и культуры. Помимо этого, Антон Астапович является соучредителем агентства путешествий «Куфэрак падарожжаў» и не просто бизнесмен, а неизменный гид в многочисленных «вандроўках». Как могло случиться так, что, живя в независимом государстве уже четверть века, большинство из нас не может сформулировать, кто такие белорусы, чем они отличаются от своих соседей и почему «белорус» — это звучит гордо? Об этом — наш сегодняшний разговор.

* * *

— Антон, в недавнем разговоре мой товарищ высказал мысль: мы пустые люди. Он вспоминал еврейские, грузинские, итальянские семьи, где есть четко выраженные традиции, и сравнивал с нашими — по его мнению, совершенно безликими. Говорит, все дело в потерянных корнях, оторванности от национальной культуры. Так ли это?

— Во многом — так. На протяжении последних столетий белорусам не очень-то везло. Разделив общество на знать (шляхту), средний класс (буржуазию) и простой люд (крестьян), мы увидим, что веками в стране происходили процессы, которые стерли белорусскость с каждого из этих слоев.

В XVII—XVIII веках шляхетское сословие — элита — практически полностью повернулось в сторону польской культуры. Получился огромный разрыв между культурой шляхты, которая обслуживалась польским языком, но при этом обозначала себя литвинами, и крестьянами, которые разговаривали по-белорусски. Средний класс — буржуазия — у нас полноценно так и не сформировался, и это было огромной трагедией.

— Почему?

— Потому что Карл Маркс был прав, связывая возникновение буржуазной формы общества и национальной государственности. В любой лоскутной феодальной стране, которая держалась на сословном принципе, вопросы нации стояли максимум на втором, а то и на третьем месте.

Когда набирают обороты буржуазные отношения, формируются более глубокие экономические связи в рамках государства. Под давлением этих факторов составные ценности постепенно трансформируются в ценности национальные. Мол, мы — одно целое, мы — нация. Это можно было увидеть во время Французской революции, которая имела признаки не только смены социально-экономических формаций, но и объединения французских земель в единую, монолитную нацию. Начало войны за независимость в США — это момент, когда разрозненные колонистские штаты почувствовали, что они не часть Британской империи, а самостоятельный организм, что у них есть хорошо налаженные торговые и социальные связи, единый рынок и что Британия им не нужна.

Буржуазия — это локомотив национального развития. Но у нас, к сожалению, она была очень малочисленна.

— А что с крестьянами?

— Пока они не владеют землей, пока продукция из деревни не становится товаром, о национальных принципах никто в деревне не задумывается. Сельская община — это весьма замкнутый мирок, который живет циклом «посевная — уборочная». И только когда появляется возможность налаживать сначала торговые, а затем социальные связи с другими населенными пунктами, вырастают «горизонтальные связи» в государстве. Появляются общие для большого количества людей интересы, их благосостояние растет, они начинают осознавать, что могут влиять на судьбу своей страны, чувствуют себя гражданами. Именно поэтому во многих странах право участвовать в выборах формировалось на основе имущественного ценза.

В Беларуси к концу XVIII века мы имеем сильное расслоение. Шляхта — польскоязычная культурная прослойка, которая придерживается своих сословных правил и в меньшей степени обращает внимание на национальные интересы. Малочисленный средний класс, который постепенно наполняется представителями еврейского этноса. Надо было возрождать города после опустошительной войны 1654—1667 годов, и этому помогло то, что из Европы в очередной раз пришла еврейская диаспора. После разделов Речи Посполитой территория Беларуси попадает в зону оседлости. И наконец, крестьянство, которое жило своей традиционной культурной жизнью и никаких национальных идей не генерировало.

— Но потом, несмотря ни на что, произошло восстание Калиновского…

— Восстание 1863 года царские власти очень удачно использовали для того, чтобы окончательно развести две социальные группы — шляхту и крестьян. Как вы помните, в 1861 году было отменено крепостное право, и восстание Калиновского было подано крестьянам как недовольство этими переменами со стороны шляхты. Результат известен всем: простолюдины сами ловили повстанцев и сдавали их царским властям, получая за это медали и премиальные. Белорусы шли против белорусов, между ними уже была пропасть.

Здесь справедливости ради стоит еще отметить, что повстанцы не ставили своей целью возрождение Беларуси, они даже словом этим не пользовались. Они считали себя литвинами, и целью их было возрождение Речи Посполитой.

Но самый страшный процесс происходит в конце XIX — начале XX века, когда начало набирать силу белорусское национальное возрождение. Оно стало возрождением крестьянской нации в полном отрыве от уничтоженной элиты — образованной, с богатыми культурными традициями, сформировавшей профессиональную культуру. Мы, по сути, теперь растем из лаптей, из традиционного общества, из этнографизма, не имея ориентиров аристократической прослойки, за которой можно было бы тянуться.

— Эти идеи очень хорошо уложились в концепцию революции 1917 года.

— Именно так. Белорусский проект получился, к 1917-му был заложен хороший фундамент для формирования белорусской нации. К слову, «национальное возрождение» быстро закончилось. Вы помните, что стало в тридцатых годах прошлого века с теми, кто ратовал за белорусизацию.

Вскоре в стране, где бо́льшая часть населения — это крестьяне, основной формой хозяйства стал колхоз, а колхозник — это человек без паспорта и без прав (паспорта начали давать селянам только в конце 1970-х). Такая система никак не может способствовать формированию национальной идеи.

Колхоз считался социальным дном. Для многих это значило, что белорусский язык, язык деревни — язык социального дна. И когда человек вырывался из этого окружения на более высокую ступень в обществе — в город, он сразу старался избавиться от всех примет колхоза, в первую очередь от языка. Вспомните, в Советском Союзе практически всех, кто использовал белорусский язык, в городе звали колхозниками. И это также очень сильно повлияло на ментальность белорусского народа.

В итоге получился культурный вакуум. Тем более что и государство активно этому способствовало. Сужалась официальная сфера применения белорусского языка, в городах были закрыты практически все белорусскоязычные школы, их не было даже в райцентрах, а в деревнях — только до 8-го класса. Я никогда не забуду время, когда я сам учился в школе в своих родных Осиповичах. У нас в 9—10-й класс приходило много учеников из близлежащих деревень. Ребята говорили на чистом, красивом белорусском языке, но они очень хотели, чтобы их не считали колхозниками (у нас их еще называли «крестами»), и уже через полгода учебы в городе говорили на жуткой «трасянке», считая, что это меньшее зло. То же самое происходило в Минске, где я учился в медучилище, а затем и в институте. Уже через полгода мои однокурсники из глубинки переходили на «трасянку», потом — на литературный русский язык, но с сочным белорусским прононсом.

Эти процессы происходили у меня на глазах. И я считаю, что это отказ от самого себя. А когда ты это делаешь, зачем тебе культурное и языковое наследие, зачем тебе памятники истории? Начиная с нуля, ты воспринимаешь их как ненужный багаж. Значит, нам плевать на усадьбы, дворцово-парковые ансамбли. Нас полвека учили, что религия — это зло, а значит, костелы, церкви, синагоги не стоят нашего внимания. Язык нам мешает жить — отказываемся и от него. Мы отказались от всего...

— Но все-таки случилось чудо: несмотря на то, что мы так отчаянно отказывались от самих себя, нам подарили страну.

— Независимость свалилась на нацию без стойких национальных традиций, материального наследия, языка. Мы же практически все это отмели. Все эти вопросы если и поднимались, то только на уровне очень узкого интеллектуального окружения. Народонаселение БССР вошло в Республику Беларусь неготовым к независимости. А отсюда все и идет. И вот сейчас, полностью отказавшись от своих корней, мы пришли в современность.

— А может, это и не так плохо? В соседней России и соседней Украине всегда кивают на белорусов как на пример толерантности, терпимости…

— Да потому что мы им не мешаем. Думаю, если бы белорусский народ имел сильный национальный дух, он бы имел и определенные национальные претензии. Мы безобидные и бесперспективные. Повод ли это для гордости? Мне очень не нравится посыл, что мы — бедные-несчастные, которых все обижали, завоевывали и пользовали как только могли.

Давайте поразмыслим над некоторыми историческими мифами и фактами. Один миф — про то, что Тевтонский орден нападал на ВКЛ, мы от него постоянно отбивались. И только под Грюнвальдом мы остановили его агрессию. Где Грюнвальд находится? Это далеко не территория Беларуси, совсем не территория ВКЛ, а территория ордена. Великий князь Гедимин, защищая свою родину, погиб почему-то на территории Ливонского ордена. Староста Гродно Давыд Городенский погиб, защищая родину, под Бранденбургом… Что они там делали?

Может, хватит скулить? Как и любое молодое феодальное государство, мы были агрессивными, развивались экстенсивно, за счет прироста территории.

А сегодня мы живем в состоянии ментального надлома. Пока мы его не переболеем, не переосмыслим, придется пройти долгий и тяжелый путь. Это вопрос десятилетий. Радует только одно — у нас появился опыт жизни в независимом государстве. Даже если анализировать социологические опросы, которые проходили на протяжении последних двух десятков лет, видно, что все больше людей ценят то, что они живут в своей стране.

— Но вместе с тем о некоторых исторических событиях, личностях белорусы говорят со все большей гордостью.

— Да, перемешивая исторические факты со сказками. Для создания национальной идеи надо отказаться от мифов и смотреть на свое прошлое объективно, потому что любой миф — это обман. Я с детства помню, как моя бабуля говорила чудесную поговорку: «Падманам можна ўвесь свет прайсці, толькі куды ты вернешся?»

— Что это за мифы? Перечислите навскидку.

— Например, миф про Беларусь «от моря до моря» и про то, что все это было белорусским государством. А где украинцы, где балтийские народы? Да и как можно говорить про национальный характер феодального государства, когда это государство, по сути, сословное?

Второй миф — про то, что восстание 1863 года — это восстание за белорусскую державу и за Беларусь. Как мы уже говорили, их целью было возрождение Речи Посполитой и отстаивание определенных интересов шляхты. Бесспорно, партией «красных» ставились вопросы широкой автономии Литвы в составе Речи Посполитой, но про Беларусь разговоров не было.

Хотите еще? Третий миф — про то, что БССР было белорусским государством. У нас не было своей финансовой системы, собственной внешней политики, армии, и мы никогда не были гражданами БССР, у всех в паспортах стояло «гражданин СССР».

Ну и, наконец, еще один миф — про Беларусь, которая «краіна замкаў». На прошлой неделе я приводил по этому поводу пример на одном из семинаров. На сегодня даже в суперруинированном состоянии в стране есть всего 13 замков. В той же Тернопольской области Украины (которая сравнима по площади с Минской областью) их 31. Если проанализировать, что представляли собой более 100 замков, которые находились на территории современной Беларуси, окажется, что подавляющее их большинство исполняли оборонительную функцию, были совершенно неприглядными с точки зрения обывателя. Это абсолютно не те представительские резиденции, которые вы можете увидеть в Польше, Чехии, Германии.

— Должны же оставаться поводы для гордости за свою страну…

— А у нас их много, просто не надо придумывать их. Все относительно. Да, если брать то же ВКЛ — это историческая форма нашей государственности. И это государство, которое в XV веке было самым влиятельным на европейской арене. Действительно, весь XIV век и первую половину XV наше государство имело огромный вес в Европе. В XVI—XVII веках мы достаточно сильно влияли на политику на восточном векторе.

Нам надо определиться: мы должны быть хорошими для кого-то или нам надо осознать, кто мы есть на самом деле? Надо понять, что все в этой стране наше и что мы никому это не отдадим. Тогда и появится реальный повод для гордости. Лично я, как человек, — такой, какой есть. Зачем мне павлиньи перья распускать? Я всего лишь хочу, чтобы окружающие воспринимали меня таким, каков я есть, не приукрашивали и не хаяли понапрасну. И страна должна быть такой же: не надо никому пускать пыль в глаза, главное — быть самодостаточными.

Читайте также:

• Куда пропали герои? Разговор с рок-музыкантом о славе, «поющих арбузах», интернет-«троллях» и вопросе «кто все эти люди?»
• Если на пути к цели ты потерял совесть, уже нет смысла никуда стремиться. Разговор с художником о семье, родине и настоящих поступках
• «Есть большая разница между метросексуалом и джентльменом». Разговор о воспитанных людях

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by