Тихий герой войны и мира. История белорусского партизана

Петр Воробей сидит на кресле в своем скромном домике и слушает, как дождь стучит по крыше. Дом стоит в деревне Колодежи, на улице Подлесной, практически на опушке, как будто хочет раствориться в природе. Здесь тихо-тихо, редкая машина проедет за день. Петру Воробью идет 93-й год, он бодро рассказывает последние новости. На днях возили в Молодечно на прием к губернатору. Вручили грамоту. Пригласили на концерт. Дали сумку с продуктами, бутылочку, а до этого и денег. Назад на своей машине вез председатель райисполкома — не каждому такая честь! А завтра будет парад, и он обязательно включит утром телевизор, чтобы его посмотреть… Очень скромный человек (как и все другие реальные участники войны, которую мы отчаянно пытаемся не забыть), Петр Воробей не требует от жизни ничего. Почти вековая история белоруса, который жил и защищал свою семью, свою страну и свой лес — в этом материале.

* * *

Мне повезло: всю жизнь я прожил в одном месте, рядом с лесом. Родился в Колодежах, здесь воевал, потом работал. Здесь меня и похоронят.

Семья у меня была большая — восемь детей. Мать померла в 1933 году, когда мне было только 10 лет. Отец больше не женился. Умер в 1946-м.

Нас, меньших, смотрели старшие сестры. Еду варили, стирали. Я ходил в школу. Это теперь после школы дети ездят в лагерь, на отдых, а в то время кончил класс — идешь в колхоз на работу. В 5-м, 6-м классе уже ходили. Зарабатывали трудодни. Картошку окучивали, на сеноуборку привлекались. Окончив восьмилетку, я пошел в сельсовет счетоводом. Это как бухгалтер сейчас.

Кто там в сельсовете тогда работал? Председатель, секретарь и счетовод. Справлялись как-то. Зарплата у меня была 175 рублей. Вроде бы и деньги, только что за них купить? Хотелось костюм, но надо было или очереди ждать, или всю округу объездить, чтобы его найти. А потом стало не до этого.

* * *

Как только по радио сообщили, что война, началась мобилизация. Повестки военнообязанным должен вручать сельсовет. Развозил их я. В совхозе взял коня, сел верхом, ездил по деревням. Вез людям горе. Война — значит, надо идти из семьи, а вернешься или нет, не понятно. Уходили мужики, плакали дети и женки. А они шли, потому что было надо. Мне тогда еще не было 18 — даже на приписку в военкомате не брали.

Войну мы почувствовали, когда начали бомбить шоссе Минск — Могилев, которое неподалеку. Наши отступали, фашисты перли, боев особых не было. И в деревню враг не заглядывал долгое время, у нас было тихо. Это потом, когда партизаны стали им допекать, пошли облавы и блокады. Одну деревню сожгли, другую. Тогда наша жизнь превратилась в страх. Страх и днем, и ночью. Блокада — это когда окружают несколько районов, технику пускают, идут цепью. Палили, били, что хотели, то и делали. Многие не ночевали в домах, спали в землянках. А полицаи местные, которые все ходы знают, тут как тут…

В 1943-м мне исполнилось 20 лет — я пошел в партизаны. Взяли меня в партизанский отряд имени Фрунзе.

* * *

Лишнего оружия у партизан не было. А как вооружиться? В одной деревне, ближе к Червеню жила двоюродная сестра отца. Мужик ее помер еще до войны. Сыновья пахали, нашли винтовку в кустах, кинули в борозду, заорали и посеяли наверх озимые. Дошло до меня, что там винтовка на этой полосе зарыта. Прихожу к батьке, говорю: надо съездить. Так и вырыли оружие — старенькую «трехлинейку». Ложе было трухлявое, а ствол нормальный. Коробка, затвор — все рабочее. Ложе сделал один мужик в отряде — хороший был специалист. Соштопали мне винтовку, выстрелил один раз — все, можно воевать.

У нас было много задач, а основная — рвать эшелоны. Из отряда выделяют по пять—шесть человек. Делаем заряд, ставим взрыватель, натягиваем шнур метров на 50. Отойдешь и наблюдаешь. Поезд идет — ба-а-ах! И тогда отход. В этом деле главное, чтобы был свой человек на станции. Он расскажет, когда какой поезд, где посты, и ты между ними крадешься. На подрыв эшелонов я ходил три раза.

На подрыв полотна ходили бригадой. Лучше всего, когда людей много, человек 70—80. Приближаешься к железной дороге, залп одновременно из всех орудий, из пулеметов — и быстро на пути, ставить шашки. Много таких операций было.

Для того чтобы уничтожать гарнизоны фашистов, нужны были патроны. Их было в обрез. Нашли в реке перевернутую «сорокопятку», поставили на конную тягу — и один гарнизон разбили.

Ненавидел ли я врагов тогда? Это было другое чувство. Все понимали: если ты его не уничтожишь, то он уничтожит тебя. Каждый из нас боялся смерти. И они, и мы.

Уже потом, на фронте, со смертью складывалось по-всякому. Выбьешься из силы, лежишь, задыхавшись, кажется: если бы убило, было бы легче. А потом отдышишься, отойдешь и понимаешь: нет, братка, нельзя тебе умирать.

* * *

Фашистов гнали из страны. После Бобруйского котла они бежали на запад. Помню, мы стоим отрядом, кто-то говорит: «А что это в кустах шевелится?» Пошли с партизаном одним — оказалось, немцы. И до холеры их там. Того, кто со мной был, убили выстрелом в живот. А у меня пулемет. Как полоснул по этим кустам… Кого-то убил, кого-то ранил. Остальные подняли руки вверх. А раз подняли — стрелять не будешь. Сдали их потом армии в плен.

Бог мне помог — я был ранен только один раз. А сколько рядом погибало людей, сколько подрывалось на минах… Идем в Червень. Задание — достать информацию от нужного человека. Один наступает на мину — оторвало ноги, смерть на месте. Того, кто сзади, обожгло. Выжил, но и жил потом с синим лицом. А меня, первого, и не задело.

* * *

Июль 1944-го. Соединившись с армией, мы заняли Червень. Потом начальство сообщило: в Минске будет партизанский парад, надо идти. Выдвинулись. Пришли в Минск, а там — пустыня. Ничего не было. Спаленный центр, голод. Прошло несколько дней, пока в город стягивались партизанские бригады со всех областей. Помню, ляжешь под куст крыжовника, пощиплешь ягод — вот и весь обед.

Парад принимал Пономаренко. Мы шли мимо трибуны в одежде, в какой и воевали, со своим плохеньким оружием. Но настроение у всех было бодрым. Ведь мы освобождали страну.

После парада всех вывели на лужайку, поставили стол, вручили медали и расформировали бригаду. Отбирали плотников, столяров, специалистов, которые могли участвовать в строительных работах. Те, кто был постарше, понимал суть дела, что можно миновать фронт, поднимали руки и выходили вперед. Ребята стали меня толкать: ты же счетовод, нужная профессия, давай тоже иди. Но мне было неловко… И я пошел воевать дальше.

Нас переправили в Дзержинск, где располагался запасной прифронтовой полк. Потом совершили марш в Волковыск — тяжеленный переход, по 70—80 километров в день. И вот туда из действующих частей начали приезжать «купцы», ищущие конкретных специалистов. Я попал в танково-десантную роту 23-й танковой гвардейской бригады. Автоматчиком шел в первых рядах. И снова погибнуть мне была не судьба — ни при форсировании реки Нарев, ни когда попали в Польше под обстрел «термитными» снарядами, а вокруг горела земля…

Так я дошел до Кенигсберга, а в конце апреля 1945-го был снят с фронта и направлен в Горький в танковое училище. Там и встретил День Победы. Прослужил еще несколько лет и в марте 1947-го демобилизовался. Там же, к слову, у меня утащили из кармана две самых главных медали — «За отвагу» и «Партизану Великой Отечественной войны».

* * *

Меня тянуло домой. А дома была нищета. В деревне жили две младших сестрички, которым надо было помогать. Приехал, решил устроиться на машинно-тракторную станцию. Прихожу, там бухгалтер сидит и говорит с ехидцей:

— А ты технику, вообще, знаешь?

— Я механик-водитель танка, — говорю.

— Ну проходи.

Устроился учетчиком. В день давали два трудодня. А один трудодень — это три килограмма зерна. Значит, за сутки я получал шесть килограммов, а за сезон заработал тонну. Это было неплохо. Конечно, как только демобилизовался, мог поехать в город на стройку, но сестричек пожалел: кто им еще поможет? Так и жил. Одевал их, кормил. Сначала одну замуж выдал, потом вторую. А потом и сам женился. Почти стариком — на 36-м году жизни. Но, слава богу, с женой уже 52 года вместе.

В 1948-м я пошел в леспромхоз. И остался там на 30 лет. Работал на валке, раскряжевке, бригадиром. Сначала все это было вручную, только в 1950 году мы получили четыре трактора и электростанцию, которая давала ток пилам. В 1968-м мне дали героя соцтруда. Наверное, заметило начальство… Такой мой жизненный путь.

* * *

За свою долгую жизнь герой войны и мира Петр Воробей не нажил богатства. За границей не был ни разу. Машина ему была не нужна, хотя очередь давали. Квартира в городе — а зачем? Зато у него есть дети, внуки, правнуки. Пенсия почти 7 млн — вполне, говорит, ничего.

— Никогда не думал, что встречу 70 лет Победы. В 1984-м, когда поставили острый холецистит, был уверен, что вот-вот душу богу отдам. В сельсовете у нас только два человека осталось, кто войну прошел. Все поумирали. Хочется верить, что кто-нибудь и до 80-летия в стране доживет.

Петр Васильевич живет с женой, по хозяйству главный сейчас он: супруга сломала ногу, почти не ходит.

— И у меня силы уже не те. В прошлую зиму еще держал двое кабанчиков, а дети говорят: не надо, остановись. Хотя огород еще вскопать могу, дочка приедет и посадит. Дрова колю понемногу, на зиму заготавливаю. В прошлом году была буря, много деревьев поломало. Что-то организации подобрали и вывезли, а я пошел и взял то, что им не подошло. Распилил, перевезли конем, поколол.

9 Мая тихий герой войны Петр Воробей встретит перед телевизором — будет смотреть парад. Он не знаком с модными интернет-трендами, что, мол, парад не нужен, лучше бы дали ветеранам долларов. А если бы и был знаком, то от парада бы не отказался. Скорее, он не взял бы деньги.

— Мне ничего не надо. Я прожил нормальную жизнь, за которую не стыдно.

Воробей предлагает нам выпить за Победу, а когда отказываемся, ссылаясь на разгар рабочего дня, собирает пакет — водка, колбаса, хлеб. Попробуй только не возьми: партизан, фронтовик и вальщик леса, видим, не потерпит отказа. Он из той эпохи, где привыкли не брать, а отдавать, получая от этого радость.

Хорошо, что они все еще с нами.

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. vv@onliner.by