Человек, которого нет. Горький монолог белорусского ликвидатора
«Добрый день, меня зовут Александр, — говорит при встрече высокий седой мужчина. — Я человек, которого нет». В 1986-м он принимал участие в ликвидации крупнейшей в мире радиационной катастрофы, которой тоже поначалу «не было». 29 лет назад 1 мая шли на «парад смерти» жители Минска и Киева, шли молодые мамы с детишками и старики, а власти все не могли решиться сообщить стране, что случилось на самом деле. Потом были героические месяцы и годы ликвидации, строительство саркофага, масштабное переселение жителей пострадавших районов. Через двадцать с копейками лет история борьбы с Чернобылем завершилась в РБ ликвидацией самих ликвидаторов. «Для Беларуси, если смотреть формально, мы ничего не сделали. Потому что нас нет», — начинает беседу Александр.
* * *
Скажу сразу: я далеко не герой Чернобыля. Все герои давно лежат в земле. Если я хожу на своих ногах, я в любом случае не герой.
Героями были те, кто воевал в Великую Отечественную. Герои были на Афганской войне. Потому что сражались и выжили, потому что пули пролетели мимо. Те, кто был рядом с реактором в 1986—1987 годах, в большинстве своем пришли домой на своих ногах. Но сколько им осталось жить, они не знали. Тех, самых первых, которых мы видим на многочисленных документальных кадрах скидывающими с крыши графит, пролетающими над реактором на вертолете и сбрасывающими на него воду, песок и бетон, а также сотен и тысяч ликвидаторов, первыми принявших на себя удар неподконтрольной радиации, нет уже давным-давно. Вот они — герои. Герои потому, что могли бы жить среди нас, растить детей и радоваться жизни, но мучительно умирали от рака, лейкоза и других коварных заболеваний.
Я просто выполнял свой воинский долг. Мне повезло, ибо я сижу перед вами.
* * *
Я оканчивал военно-строительное училище и служил в строительных войсках в Украине. В те времена они имели несколько видов подчиненности. Училище относилось к Министерству атомной энергетики и промышленности. Военными строителями под руководством выпускников нашего училища построены Обнинская, Ленинградская и Игналинская АЭС, Байконур, Плесецк, химические комбинаты, связанные с обогащением атомной руды, и все некогда закрытые города СССР. Военно-строительные части Минатомэнергопрома принимали участие в ликвидации техногенных и природных катастроф: Челябинск-40, ЧАЭС, Ленинакан и Спитак.
…Как я узнал о катастрофе в Чернобыле? Да как и все — из газет. Сначала были слухи, потом появились короткие публикации. Тогда нам казалось, что это далеко, локально и точно нас не коснется. К середине мая стало ясно, что все серьезно. Со всех предприятий и воинских частей в командировку в Чернобыль направлялись рабочие вместе со строительной и прочей техникой. Что касается личного состава, то самыми первыми туда бросили срочников. Причем самых лучших — активистов, комсомольский актив. Потом уже, когда поняли, что так положим все молодое поколение, начали призывать с гражданки «партизан» — людей 30—40 лет, потом 40—50…
Первая колонна из нашей части была сформирована в середине мая. Солдат везли в автобусах, в машинах перевозили палатки, продовольствие, снаряжение, строительные материалы — все, что необходимо для функционирования части в полевых условиях. Помню случай. Замполит, провожавший колонну и инструктировавший офицеров, поинтересовался, не забыли ли карты. Он, конечно, думал о политических картах для политзанятий. Один из офицеров громко отрапортовал: «Так точно! Две колоды взял!» Все дружно засмеялись. Настроение было бодрое…
Одна из воинских частей, где жили ликвидаторы, находилась в Чернобыле, в бывшей школе-интернате. На станцию ездили группами (сменами). Никаких индивидуальных дозиметров не было. Каждому выдавался целлофановый пакетик с таблеткой, размером и формой напоминавшей таблетку аспирина, — так называемый индивидуальный накопитель. Его сдавали еженедельно в службу радиологической разведки и контроля. В зависимости от результатов там отслеживали и решали, кому возвращаться на родину, а кто пока остается.
* * *
Меня спрашивают, кем я там был. Говорю: выезжал с личным составом на АЭС в качестве дежурного по станции. Звучит сурово. Но таких, как я, было человек 50. Одновременно на АЭС работало 1500—2000 специалистов из десятков министерств и ведомств. Это были физики, атомщики, разработчики и конструкторы атомных станций, химики — кто угодно. В том числе наши люди: сварщики, монтажники, плотники, бетонщики, водители, арматурщики и так далее. Чтобы не превратить работы на станции в хаос и своевременно координировать работу по ликвидации последствий аварии, каждая группа рабочих имела своего старшего — дежурного.
Моя задача заключалась в том, чтобы собрать людей согласно заявке и табелю выхода на смену, посадить в автобус, отвезти на станцию, проконтролировать, чтобы все были учтены, а по окончании смены вернулись в часть, были помыты, переодеты и накормлены. За сутки таких выездов у меня могло быть до десяти и более, ибо смены по продолжительности у всех были разные: от нескольких минут до нескольких часов. Чтобы вы могли лучше понять и представить объемы выполняемых работ, приведу один пример. Когда строилась Игналинская атомная станция, где планово в три смены готовилась опалубка, вязалась арматура, в пиковые времена стройка вышла на показатель приема 8 тыс. «кубов» бетона в месяц. А в дни строительства защитного саркофага на ЧАЭС в условиях радиации стройка принимала 8 тыс. «кубов» бетона в сутки! Этим все сказано.
Вне станции (то есть в пределах части) я выполнял обязанности командира подразделения и все, что с этим связано в повседневной службе: наряды, воспитательная и культурно-массовая работа. Времени на все это оставалось мало, ибо главным было дать личному составу отдохнуть. Все ощущали хроническую усталость. Спать хотелось всегда, а выспаться не получалось.
Ежедневно каждый человек, выезжавший на станцию, надевал специализированную форму. Каждый день все новое: носки, трусы, майка, рабочая форма, кирзовые сапоги, белый чепец. Солдаты питались в части, а все вольнонаемные — в спецстоловых. Каждому работнику выдавалось по три талона на день. Эти столовые работали круглые сутки. Там я впервые увидел, что такое шведский стол. Приближенный к нашим реалиям, конечно. Питание было идеальным, ведь и снабжение было хорошим, а главное — никто не воровал. Просто некуда было ворованное унести. Да и смысла не было.
Атмосфера в коллективе оставалась бодрой. Мужики всегда, независимо от того, куда их привезешь, шутят и балагурят. Рядом реактор, радиация, смерть, а они смеются: «Ну что, все работает?» В смысле мужского здоровья, вы понимаете. Ну, раз работает, значит, ничего страшного. Это был главный вопрос. Все остальное казалось ерундой.
* * *
Были, конечно, и смерти. Но чтобы сразу там, на месте — это очень редко. Это же не в атаку на окоп врага идти. Человеку становилось плохо после смены, его сразу отправляли в Киев в госпиталь. А что там дальше с ним — про это не сообщалось. Да и проследить было сложно, ибо каждый день приезжали партии новых солдат, а отработавшие положенный срок убывали домой.
Сколько мы там были? Военкоматы изначально призывали на шесть месяцев. Но время нахождения зависело от полученной дозы. Кто-то отправлялся домой после суток, кто-то — после пяти дней. Некоторые были по несколько месяцев. Я был откомандирован на полгода, а непосредственно в Чернобыле, в части, пробыл около месяца. Но свою полученную дозу я не знаю. Нигде она не зафиксирована. Если бы я тогда был постарше, если бы сдружился с дозиметристами, то, возможно, догадался бы у них расспросить, но в то время это как-то не было важно.
Хватало и коммунистической дури. Конечно, к 7 ноября настоящие коммунисты должны водрузить на видное место флаг. Куда? А вот на трубу, что рядом с реактором. Не знаю, какие суммы им давали, но нашлись два добровольца. Судьба этих людей печальна.
О смертности я так скажу. После выполнения основных работ по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, когда военные строители покинули зону отчуждения, в нашей части находились архивы тех частей. И вот спустя год-два-три стали приходить запросы из мест призыва военнообязанных с просьбой «подтвердить нахождение в связи с оформлением инвалидности». Был создан специальный отдел, который этими запросами занимался. Заявок стало больше, и вскоре отдел пришлось расширить до 10—15 человек. А потом стали приходить запросы с просьбой «подтвердить нахождение в связи с оформлением пенсии по причине потери кормильца», то есть в связи со смертью. Был вал таких писем. Тут мы поняли, какое количество людей уходит после Чернобыля. Какого масштаба эта катастрофа.
* * *
Был ли это подвиг для ликвидаторов? Ни в коем случае. Это было обычным делом. В военкоматы люди шли сами. С радостью шли те, кого отрывали от работы, семьи. Была возможность заработать. Некоторые могли бы приобрести квартиру и машину. Но кто мог в Союзе это купить? Грянул 1991 год, и все деньги на книжках сгорели. Как и наше здоровье.
Сейчас я понимаю: справиться с чернобыльской бедой могла только большая и сильная страна. В ликвидации было задействовано огромное количество техники, огромное количество людского состава изо всех союзных республик. Фактически мы жили в условиях фронта. И победили. А потом выяснилось, что это никому и не нужно. По крайней мере в нашей стране.
* * *
После распада Союза нерушимого я перевелся из Украины в Минск: сам белорус и жена отсюда. В 2012 году всем белорусским ликвидаторам выдали такой вот документ — «Удостоверение пострадавшего». Мы, ликвидаторы, называем его филькиной грамотой. Эта корка поставила точку в теме ликвидаторов в РБ.
Беларусь признает себя страной, наиболее пострадавшей от чернобыльской катастрофы. И грустно, что из всех бывших союзных республик именно у нас ликвидаторов уничтожили как класс. Авария была, а ликвидаторов нет. Вопрос: а кто тогда ликвидировал? Русские, украинцы, таджики, армяне и другие народы СССР? А мы, белорусы, сидели и страдали — мы же пострадавшие!
Ладно, лишили льгот. Понимаю, трудно — всех лишили. Но потихоньку отдельным категориям под разными предлогами их вернули. А за чернобыльцев заступиться некому. Ведь среди тех, кто сегодня у власти, нет ликвидаторов. В отличие от афганцев, которых поддерживают.
Вчера пришла жировка. А там в очередной раз — как плевок в душу. На обратной стороне написано, кто имеет льготы по квартплате: люди, «заболевшие и перенесшие лучевую болезнь, вызванную последствиями катастрофы на ЧАЭС». Вчитайтесь: это вообще реально? Можно смело дописать: «выжившие на атомоходе „Курск“», «прыгнувшие с неисправным парашютом»… Это будет аналогичной глупостью. Почти 30 лет прошло — кто из тех, перенесших в 1986-м лучевую болезнь, выжил? Откройте интернет, прочитайте про лучевую болезнь и узнайте, через какой промежуток времени (минут, часов, дней, месяцев) наступает смерть. А у нас спустя почти 30 лет таких людей ждут в общественном транспорте с бесплатным проездом. То ли смеяться, то ли плакать…
Эффект Чернобыля полностью так и не изучен. Вот я лежал в больнице — удалили опухоль на щитовидке. Чернобыль виноват? Не факт. А может, и виноват. Каждый месяц трачу 1,5 млн на таблетки. А если начну записывать свои болячки на бумагу, то может собраться тетрадка. Есть ли здесь вина Чернобыля? Опять же — а кто докажет?..
* * *
Я бы не сказал, что у меня осталось чувство обиды. Обида — это удел слабых. Это просто какая-то горечь. Помните, у Корнелюка есть песня про город, которого нет? Очень хорошая песня. Так вот, я чувствую себя человеком, которого нет. Я ликвидатор, которого нет.
Я вовсе не герой, но мы не знаем и настоящих героев. А их надо бы знать, иначе в чем смысл? Надо знать, что был такой человек, что у него были планы, он так хотел жить, но он поехал на ЧАЭС выполнять долг — и вот теперь он лежит в земле. У нас нет общественного объединения, которое занималось бы этими вопросами. Нет ни памятника, куда 26 апреля можно было бы положить цветы, ни официальных мероприятий. Чернобыльская тема фактически вычеркнута из жизни. Я общаюсь с ребятами, с которыми служил. Но 26 число мы не отмечаем. Не отмечается то, чего нет.
Я зачем все это говорю. После войны несколько поколений белорусов выросли, не видя перед собой героев. Не люблю пафос, но молодежь не знает, на кого равняться. Утрачен дух, нет стимулов и целей. И вот сейчас мы строим АЭС. Случись там что, заявляю вам точно: я пошлю подальше тех, кто позовет меня спасать страну. И своего сына не отправлю и родственников. Ведь я уверен, что их подвиг и их смерть или испорченное здоровье будут не нужны и не интересны точно так же, как не нужен никому сейчас Чернобыль и то, что мы там делали. Пусть едут те, кто спустя 30 лет придумал законы о льготах для ликвидаторов, перенесших лучевую болезнь.
* * *
На прощание Александр просит об одолжении. Человек, которого нет, обращается к белорусским ликвидаторам и желает им крепкого здоровья. Горечь тех, кто чувствует себя забытым, не мешает им верить в лучшее. Несмотря на печальные слова, Александр верит в то, что 1986-й не повторится.
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. vv@onliner.by
