Перемолотый Афганистаном: история минчанина, который выжил на войне, но так и не привык к миру

15 февраля 2015 года страны бывшего СССР будут отмечать 26-летие вывода советских войск из Афганистана. Дата условная, совсем не круглая. Война странная, почти забытая. В жилом колодце на улице Лобанка подростки лепят снеговика, а мы спрашиваем у них, что они знают про ДРА. «Сам дурак», — летит в ответ… История 55-летнего участника боев в Демократической Республике Афганистан Юрия Стасюка, который получил тяжелое ранение, пережил безденежье на родине, практически ослеп, а потом, вопреки всему, стал художником, — в этом материале.

* * *

Юрий сидит на кресле в светлой комнатке, увешанной картинами. На нем джинсовка, под ней тельняшка. На столе пачка дешевых сигарет. «Я закурю. Не люблю вспоминать свою жизнь», — говорит Стасюк. Он явно стесняется. Его друг-подполковник с протезом вместо руки стоит рядом и помогает: «Начни с того, зачем ты поехал в Афган».

* * *

— Я служил «срочку» в Украине, России, потом перебрался на Дальний Восток, попал в мотострелковые войска. Специально выбирал, где тяжелее. Там познакомился со своей будущей женой. Она из Минска, приехала, чтобы подзаработать.

В Афганистан я не рвался так уж сильно. Молодой был. Хотелось понюхать пороху. Наши офицеры отслужили, назад приезжают, рассказывают про войну. А я сижу в тылу и слушаю… Неловко! Написал, в общем, рапорт.

Потом женился и про войну забыл. Супруга ждала ребенка. Однажды ночью вызвали в штаб: «Сдавай должность, завтра убываешь». Из Хабаровска в Ташкент, оттуда в Кабул.

Это было летом 1986 года. С одной стороны, я вроде был и рад, а с другой — еще ведь с женой не нажился. Жалко было бросать. Отправил ее назад, в Беларусь, а там как раз Чернобыль начали расхлебывать… Кошки скребли на душе. Но я пошел воевать.

* * *

— Мы прилетели в Кабул. Два часа дня, а там все как будто из цемента. Земля цвета цемента, самолеты, аэродром… И жара, которая сжигает.

Из Кабула нас направили в Газни. Ночью, вертолетами. Командир полка произнес речь: «Идите по батальонам и ищите себе должности». Я стал командиром гранатометно-пулеметного взвода с АГС-17. И начал служить.

Первый мой выезд был где-то через неделю. Подняли в пять утра. Приехал мотоциклист, попросил помощи: в кишлаке Ромак, что в 17 километрах от нас, моджахеды-«духи» вешают коммунистов. Полк был на операции, оставалось только три БТРа и танк. Собрали всех — вновь прибывших, тех, кто после ранения. Выдвинулись. Пока ехали, попали под огонь.

И опоздали… Наших уже повесили, «духи» сбежали. Местные устроили танцы — носили нам на подносах халву. Отношения с жителями в целом были нормальные. Но были и дикие кишлаки. Они тебя накормят, а потом в спину выстрелят, когда выйдешь на улицу. Будешь гулять один, скрутят и продадут душманам. Всякое было.

* * *

Юрий Стасюк в очках, но нас практически не видит. Говорит, что перед ним расплываются силуэты, а деталей нет. Когда он надевает вторые очки, то становится чуть лучше. Можно писать… Или даже читать: «Афганская война — это военный конфликт на территории ДРА правительственных сил Афганистана и Ограниченного контингента советских войск, с одной стороны, и многочисленных вооруженных формирований афганских моджахедов („душманов“), пользующихся политической, финансовой, материальной и военной поддержкой ведущих государств НАТО и исламского мира, с другой стороны».

У Стасюка война была не такая, как в Википедии. Без идеологии, стратегии, тактики. Было так: они против нас.

— Как выжить под обстрелом, как не поймать пулю или осколок — этому никто меня не учил. Мой замкомвзвода, старший сержант Комаров, был во взводе авторитетом, и я у него как-то попросил совета. Сержант объяснил: при стрельбе, когда все начинается внезапно, главное для командира — не удариться в панику. Солдаты смотрят на тебя, и если ты струсил, то это конец.

Вскоре, когда передвигались на базу, нас серьезно обстреляли. Сначала фугасом взорвали переднюю машину, потом подорвали БТР. Все это мгновенно, раз — и волосы дыбом. Ротный дает команду: один пулемет сюда, второй — туда. Я дублирую. Четко, как автомат. Мне не страшно! О страхе ты начинаешь думать уже потом, когда бой позади.

* * *

— Нас перебросили из Газни в Кандагар. С нами шли четыре дивизии «зеленых» — так называемых союзников. Пока дошли, половина уже к «духам» убежала. Половину БТРов подорвали. Тянули их, ремонтировали по дороге. Настроение было ни к черту. Сразу говорили — 30 000 душманов против нас. А оказалось — 80 000, и пополнение из Пакистана идет.

У нас было много «заменщиков» — тех, кто на дембель должен был идти. Человеку вот-вот домой ехать, а комполка говорит: «Нет, давай в строй». Какой тут боевой дух?

Потерь серьезных во взводе не было. Грузина одного убило. Сержанту ногу оторвало. Меня контузило, потом тяжело ранило в грудь. Наш батальон бросали на помощь Кандагарской бригаде. Тыкались, мыкались, участвовали в локальных стычках. Такая была война. Но воевали мы честно.

* * *

Юрий Стасюк как будто извиняется, что многое уже не помнит. Детали расплылись. Долгое время в Афганистане он вел дневник. Жаль, не сумел его сохранить.

— Когда вернулся, отдал пацанам-беспризорникам. В то время за такой дневник можно было хорошие деньги получить. Продать журналистам, писателям. Но про деньги я тогда не думал.

Как приехал, сразу же написал картину гуашью. Скорее даже не картину, а плакат. Строй солдат идет по Красной площади: все с автоматами, в касках. Рядом Кремль. Сверху рука с орденом Красной Звезды. Солдаты идут, первый вступает в гроб, крышка открыта. И вот постепенно эта цепочка, уже с крыльями, улетает в небо.

Я тогда жил на Жудро. А рядом жила американка. Она за этот плакат давала большие деньги. Но я ей его не продал — из принципа.

— Что с плакатом стало?

— Порвал.

* * *

— После возвращения в Минск мне было сложно найти работу. Пошел на завод, вроде бы договорился. Тут смотрят военный билет, там номер ПП — полевой почты, — продолжает Юрий. — «Где служили?» — спрашивают. Как только отвечаю, что в Афганистане, сразу другой разговор. «Приходите, может, через две недели…» Нас тогда боялись. Газеты писали, что психика у афганцев сломанная. Было тяжело. Тут еще в магазинах ничего не стало. И ребенок на руках. А голова страшно болит после контузии, не отпускает…

Мне помогли устроиться в аэропорт — в службу авиационной безопасности. Голова почти прошла. И тут началась война в Приднестровье. Я сразу — туда. Война меня не отпускала.

* * *

Стасюк заваривает чай. Нехотя достает из шкафа свой китель с наградами. Он наконец честно отвечает на главный вопрос:

— Я пошел в Афганистан, потому что был фанатиком той системы, в которой жил. Мы тогда мыслили иначе, не так, как мыслит молодежь сейчас. Раз надо помочь сделать революцию — значит, поможем союзникам-братьям. Но практически сразу я понял, что никакой идеи в этом нет. Через две недели написал жене: «Мы здесь не нужны». То, что мы перекрывали каналы поставки наркотиков, — да. В этом был смысл. А остальное…

Хуже всего было дома. Когда мы вернулись из Афганистана, нас не спрашивали о том, что там было. Нас спрашивали, сколько магнитофонов и чеков мы привезли. Я лично отвозил в Казахстан своих сослуживцев в гробах, а вопросы были про магнитофоны.

Как-то мы пошли с другом выпить пива в кафе. Денег совсем не было, только на пиво хватало. Там молодежь, танцуют, балдеют. И песня играет афганская. Девки смеются, парни лялякают. Говорю бармену — да включи ты что-нибудь молодежное, зачем вам тут наш Афганистан? А он в ответ: «Иди к черту». Охрана выпроводила… Мирная страна нас не понимала.

Появилась какая-то дурацкая злость. Они, с гражданки, не видели, как собирают по кусочкам человека, как истекает кровью парень, у которого перебило артерию на бедре.

Они не знали, что у нас было негласное правило: если видишь на перегоне человека, надо стрелять. Я никогда не стрелял и приказов таких не давал. Помню случай. Едет на осле мужик, он метрах в пятистах. Мои бойцы готовы его убить. Я не разрешаю. Подходим, проверяем, как обычно — есть ли следы от ремня, порох на пальцах. Все чисто. Старику лет 65. Говорю ему — садись, езжай. Он поехал. Я отвернулся, и тут выстрел. Даже не сообразил, кто из моих. А он уже лежит. Всё, убили.

* * *

В комнате Стасюка повсюду краски — на столе, на диване, на тумбочке. Краски в крышечках от бутылок… И картины, в которых этот сполна получивший от войны человек спрятался от реальности.

— Я любил рисовать с детства. На промокашках, как все делают. В Афганистане как-то разрисовывал торговую лавку по просьбе местных. Но это было баловство. Потом, уже в 90-х, когда лежал в Минске в Институте экспертизы, психолог заметила, что я рисую. Дала совет — купи краски, это твое. Жена меня поддержала, помогла. Так все и получилось.

Вначале я рисовал Иисуса Христа, делал репродукции Рериха. Очень часто рисовал горы. Потом пошли моря и природа. Пейзажи. Опыта у меня не было, пришлось учиться самому. Тогда говорили, что афганцы могут поступать вне конкурса в любые вузы, но меня не взяли даже в театрально-художественное училище. Все изучал сам.

Делал небольшие рисунки, продавал через жену ее коллегам. Работал с директором одной рыболовно-охотничьей фирмы. Потом, спасибо фонду «Память Афгана», начали приглашать на вернисажи.

* * *

Государство предоставило Стасюку социальную квартиру, возможность бесплатно ездить на общественном транспорте, а раз в год отдыхать в санатории. У него есть скидка по квартплате, еще несколько символических льгот.

— В Беларуси афганцев не бросили. Но лично я ничего у государства, у фонда не прошу. Мне главное сейчас — продолжать писать. Главное, чтобы зрение не подвело совсем.

* * *

На этой неделе Юрий Стасюк собирается пойти в школу и выступить перед ребятами на «уроке мужества». Он этого немного боится:

— Я даже не знаю, что отвечу, если кто-то спросит: «А зачем вы там умирали?»… Наверное, расскажу, что просто была такая война, что на ней были герои и что не стоит про них забывать.

* * *

На Остров слез 15 февраля художник не пойдет. Уже давно не ходит.

— Там стало много молодых афганцев — и все с орденами, медалями… Откуда только берутся? Мы с другом, Олегом из Гродно, ходим к памятнику иногда, когда он приезжает в гости. Положим цветы. Потом в Чижовку, потом на Северное, где наши лежат. В конце поедем ко мне, откроем бутылку. А после, наверное, я возьму кисть и буду рисовать. Если бы не картины… Я мог бы, наверное, сойти с ума.

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. at@onliner.by