В апреле 1987-го мы после 4-го курса Гомельского политехнического техникума прибыли на производственную практику в порт «Микашевичи». Мне было 17, распределили меня на буксир БТ-0627 так называемым рулевым-мотористом. Капитаном был здоровенный рыжий немец Виктор Андреевич Цаан, который, принципиально пренебрегая громкоговорителем, орал из рубки на нас, мотористов, за тупость и неуклюжесть при швартовке. Сейчас, говорят, где-то в Германиях. Классный дядька.

Нам, бестолковым практикантам, показали стоящий на берегу буксир с заваренными окнами (уж не помню номер). Там его называли «атомоходом». В 86-м он нахватался радиации в Припяти, дезактивации не поддавался, поэтому и поставили тут.

— А где же экипаж?! — волновались мы.

— Внутри остались, — горестно качали головами речники. — Говорят, ночами оттуда пробивается свет и слышны разговоры.

Ровно год назад мы пытались добиться у преподавателей, можно ли считать взрыв реактора ядерным. А теперь сами увидим это чудо. Вот это удача! Когда в первый раз подходили к АЭС, Цаан персонально отправил меня в каюту, велел задраить иллюминаторы и не выглядывать. В рубке остался сам с бывалым мотористом Колей («Тебе, Коля, нечего терять, а молодежи еще размножаться!» — глумился рыжий немец).

Через пару месяцев мы настолько обнаглели, что уже загорали на крыше рубки.

Как-то ночью приехали на катере военные с дозиметром, напоминавшим микрофон на палке для «селфи». Замерили воздухозаборник двигателя, камбуз, каюты, робу. Моя оказалась грязной — выбросили за борт. Как сейчас помню, в конце практики за нее у меня высчитали 30 рублей 33 копейки! Впрочем, из-за такой ерунды никто не переживал, при наших зарплатах это мелочь.

В 87-м жизнь в зоне кипела, не то что сейчас. У моста через Припять теплоходы приветствовала рука, торчащая из-под воды. Это кто-то надул перчатку, привязал груз и бросил плавать. Получилось красиво.

Порой по мосту шли пешком колонны «партизан» на работу или с работы. Мы включали сирену, они радостно махали в ответ и приглашали к застолью.

На пляже недалеко от кладбища техники стояло пугало, сделанное из палок и химзащитного костюма. Эта инсталляция нам тоже нравилась. Поварихе же, которая недавно прибыла на теплоход и первый раз шла через зону, мы, разумеется, доказывали, что это забытый ликвидатор — оставлен тут в назидание.

Зверья в воде и по берегам хватало, но заметно оно было, как ни странно, в основном ночью. Под прожекторами периодически загорались огоньки, и требовалось угадать, чьи глаза это светятся — волка, лисы или кота.

Был любопытный случай: аккурат на годовщину аварии мы ночью под самым реактором, на фоне красивого силуэта, перевернули рудовоз со щебнем. Кстати, какое-никакое событие в истории белорусского флота, и мне повезло при нем присутствовать! Нечасто у нас грузовые суда переворачиваются. Дело в том, что неподалеку от города Припять есть сложное место для судоводителей — «Миллионная круча». У реки там закругление, судовой ход узкий, течение быстрое, вогнутый берег укреплен камнями. «Миллионной» стали называть, по разным версиям, из-за того, что на укрепление берега потратили миллион советских рублей, либо из-за того, что здесь постоянно бьются рудовозы и ущерб исчисляется миллионами. Так объяснил Коля — он знает толк.

В общем, я как раз был на вахте, когда один из наших рудовозов с грохотом проехался днищем и бортом по мощенной булыжником круче. Пока штурман пытался вытолкать сцепленные один с другим рудовозы на косу, я, как положено мотористу, взял фонарь и монтировку, проигнорировал жилет, слез с теплохода и побрел по рудовозу смотреть — нет ли пробоин. Одну нашел — длиной метров 70 с рваными краями. Обнаружил я ее тоже интересно: когда отвинтил латунные барашки и открыл первый же люк, получил в лицо довольно мощный и обидный фонтан. Полюбовался на фонтан, завинтил люк, побрел обратно — докладывать. К моменту, когда я карабкался на теплоход, левый рудовоз уже имел крен градусов 45. Дикие крики из рубки я расслышал и расшифровал не столько ушами, сколько сердцем. Дошло. В ужасе бросил фонарь, помчался на корму. Первый раз в жизни отдал на ходу вожжевые, чем до сих пор очень горжусь и хвастаюсь при каждом случае. (Вожжевые — это два троса, которыми буксир прижат носом к корме несамоходного судна при толкании.) Как раз в этот момент рудовоз и перевернулся. Жалею об одном — самого интересного не видел, так как находился на корме.

Вытолкать баржу на отмель удалось, когда она уже плавала кверху днищем. …А на фоне черного неба светились огни АЭС (не уверен, что так и было, но это необходимо для художественности повествования и привязки к теме Чернобыля). Рудовоз лежал потом всю навигацию как памятник бесхозяйственности. Сейчас-то, наверное, порезали уже.

Знать бы тогда, что буду писать этот текст — отнесся бы к снимкам с большей ответственностью. Что-то там щелкал бестолково своим ФЭДом... Как известно, такие фотокарточки необходимы, чтобы хвастаться потом перед девушками. Но в результате остались только убогие черно-белые потуги. Сама станция, куча песка, под которой похоронены машины...

Чернобыльский порт тогда работал день и ночь.

Это сейчас он немного зачах.

Каких-то специальных средств защиты в те дни нам не полагалось. Зато в портовых магазинчиках появился дефицит сугубо для плавсостава — тушенка. Давали какое-то ограниченное количество банок на теплоход, записывая в журнал.

В то же время у ядерщиков со снабжением все было в порядке. Город Славутич оставил яркое впечатление — красивые «не советские» дома, как-то необычно одетые люди… В затоне, где мы пришвартовались, стояли большие несамоходные суда, приспособленные под общежития, — «Эстония», «Грузия», «Армения»…

Впрочем, нас больше интересовали магазины. Помню, приобрели тогда консервы из китового мяса, а также варенье из лепестков роз и из грецких орехов. До сих пор не пойму — кто и зачем догадался делать варенье из таких предметов.

Через год я ушел в армию и думать забыл про этот ваш Чернобыль. Потом уже, кажется, в 1992 году, выдали удостоверение и «орден» (на самом деле, значок). Зато закон о льготах читался как песня. Когда их раздавали нам щедрой рукой, забыли только написать, за чей счет банкет.

Контролеры общественного транспорта потом долго воевали с ликвидаторами, которые имели право ездить бесплатно. Однажды я даже заплатил штраф и подал в суд на троллейбусников. Выиграл что-то около $70 морального ущерба, отнес потом коробку конфет контролерше. Но сутягой быть противно, больше с этим делом не связывался.

Некоторые мои бывшие коллеги и сверстники умерли, другие — не умерли. Кто-то из «не заставших» сегодня весь аж трепещет от возмущения, когда коммерсанты пытаются организовывать туры в зону. А по мне, так хорошее дело. Всяко полезней, чем постить картинки «Вечная память» со свечечками.

Читайте также: Белорусские коммерсанты и энтузиасты развивают «чернобыльский» туризм. Мы узнали, что почем